Александр Куланов - В тени восходящего солнца
Известно, что в 1912 году «наш» Плешаков окончил семинарию и следующие два года прослужил переводчиком штаба Заамурского округа пограничной стражи. С началом мировой войны молодой переводчик окончил школу прапорщиков (видимо, до этого времени имел чин унтер-офицера, как и Ощепков) и был отправлен на фронт, где в 1916 году стал подпоручиком. Документов о его службе там пока не обнаружено.
С окончанием войны, в 1918 году, Владимир Дмитриевич отправился домой, в Харбин, но доехал только до Омска, где в ноябре того же года адмирал Колчак сформировал свое правительство. Профессиональный военный Владимир Плешаков поступил на службу к Колчаку в качестве офицера-восточника[137]разведывательного отдела. Эта специальность появилась в России в начале XX века. Офицеры-восточники, которых до революции успели подготовить около 500 человек, были включены в штаты приграничных воинский частей, соединений и войсковых объединений до округа включительно. Эти люди были едва ли не исключительными носителями языка пограничных с Россией стран, специалистами по их вооруженным силам, политике, экономике, географии, лингвистике, археологии, этнографии...
Офицером-восточником был, к примеру, знаменитый путешественник Н.М. Пржевальский. Они внесли грандиозный вклад в сугубо мирное изучение Востока, оставили потрясающее научное наследие, исчисляющееся в тысячах томов исследований по всем возможным областям жизни азиатских стран. Но готовили их все-таки не к гуманитарным исследованиям, а потому основная часть деятельности и наследия по-прежнему засекречена. Относится это и к службе восточников во времена Гражданской войны.
Само по себе понятие «белогвардейская разведка» у нас, чье представление о мире в общем и целом формировалось в годы советские и постсоветские, не вызывает практически никаких ассоциаций — настолько, что кажется, будто этой разведки вовсе никогда не существовало. Между тем это не так. Что касается армии Колчака, то разведывательная служба в ней была сформирована даже еще до того, как сам адмирал возглавил Верховное главнокомандование в Омске, когда шло только формирование войск одного из контрреволюционных региональных правительств — Уфимской директории. Структурно военное министерство Колчака контролировало три восстановленных после революционного распада округа: Омский, Иркутский и Приамурский. В каждом из них были свои разведывательные органы — военно-статистические отделения, нити руководства которых сходились в Омске — в руках начальника колчаковской разведки генерала П.Ф. Рябикова и подполковника Н.И. Масяги-на. Оба, по признанию историков разведки, — блестящие профессионалы и интеллектуалы. Именно в подчинении Масягина и оказался подпоручик, а затем поручик В.Д. Плешаков. Заняться ему было чем: Приамурский военный округ считал одним из главных направлений своей разведывательной деятельности Японию, для чего были даже организованы «командировки офицеров за границу с секретными заданиями... велась глубокая разведка в Советской России, Монголии, Китае, США и Японии — собирали сведения о военном потенциале, экономическом и политическом положении...»[138] военно-статистическим отделением Приамурского округа руководил подполковник Александр Ильич Цепушелов — профессиональный разведчик-японист, участник войны с Японией, выпускник Восточного института, сам не раз работавший в секретных командировках в Японии. Неизвестно, бывал ли в таких командировках до революции делопроизводитель разведывательного отделения осведомительного отдела Главного штаба войск Колчака офицер-восточник Плешаков, но Владимир Дмитриевич точно не был новичком в разведке и хорошо знал, чем занимается.
Результаты этого знания оказались во многом судьбоносны для России. Известно, что Колчак не доверял японцам так же, как и они не доверяли ему, и, в конце концов, потерял их поддержку. Оснований для такого недоверия у адмирала было много, но, думается, одним из основных являлись рапорты его собственной разведслужбы о том, что «...недостатки в стране (в Японии. — А.К.) ископаемых и сырья, необходимых для промышленности, и стремление к приобретению прочных рынков направляют внешнюю политику Японии к территориальным захватам в странах, богатых сырьем и со слабо развитой промышленностью (Китай, российский Дальний Восток и др.). Согласившись принять участие в борьбе с большевиками, Япония ввела войска и устремилась к захвату Сибири, интенсивно скупая крупные земельные участки, дома, копи, промышленные предприятия и открывая отделения банков для субсидирования своих предприятий. В целях беспрепятственного захвата нашего Дальнего Востока Япония стала поддерживать сепаратистские настроения казачьих атаманов... Борьба с большевиками является удобным предлогом для пребывания японских войск на чужой территории, а поддержка атаманов позволяет Японии эксплуатировать сырьевые ресурсы. Одним из способов приобретения главенствующего положения Японии являлось ведение паназиатской пропаганды... и стремление к расчленению России для создания в будущем азиатского союза под японским флагом»[139]. Обратите внимание: это цитата не из пропагандистской статьи в «Правде», не из секретного отчета белогвардейской разведки, которую трудно упрекнуть в «классовом неприятии милитаристской Японии»! Именно знание такого положения дел на Дальнем Востоке, понимание планов Японии и осознание этой страны как вражеской на тот момент по отношению к интересам России не позволили Колчаку опираться на стену ее штыков. И наоборот: принятие атаманом Г.М. Семеновым условий игры, предложенных японцами, отрезало армию Колчака от людских и материальных ресурсов Дальнего Востока. Во многом именно это и привело в результате Сибирское правительство и его Верховного правителя к гибели, а значит, изменило судьбу нашей страны, всего мира.
Какое в точности отношение к получению информации о планах японской стороны имел Владимир Плешаков? Думаю, что мы об этом никогда не узнаем, а все то же, известное нам, следственное дело ситуацию не столько проясняет, сколько запутывает. Это касается и событий, произошедших после краха Сибирского правительства. Например, на допросе в НКГБ Плешаков дал показания о том, что еще в 1919 году перешел на службу к японцам, но произошло это якобы «после ареста Колчака». Однако Колчак был арестован лишь в конце января следующего, 1920 года. По каким причинам и каким образом состоялось перемещение поручика колчаковской разведки к японцам, совершенно непонятно, но новым местом службы офицера-восточника стала должность переводчика командира 11-го пехотного полка японской армии полковника Хондзё Сигэру — будущего командующего Квантунской армией, адъютанта императора, барона и члена Тайного совета. После того как японские войска весной 1920 года оставили Забайкалье, Плешаков, все еще находясь на службе у японцев, оказался в хорошо знакомом ему Харбине, откуда скоро переехал во Владивосток, где его и застал приход советской власти. Удивительно, но колчаковский разведчик не эмигрировал, не бежал в Шанхай, а просто начал при красных новую жизнь. Какую?
Следователей НКГБ ответ на этот вопрос совершенно не интересовал. Жизнь их подследственного в период с 1922 по 1935 год, несмотря на то что вся она прошла за границей, в том числе в Японии, где, кстати говоря, некоторое время находился и его бывший шеф по службе в разведке генерал Рябиков, ставший официальным представителем атамана Семенова в Токио, не стала темой допросов на Лубянке, хотя неизбежно должна была бы. Сам же Плешаков на допросе ограничился краткой и ничего не объясняющей формулировкой: «...перешел работать в советские органы в качестве переводчика японского языка». Что это были за «органы» и почему он в них именно «перешел» после службы в японской армии — еще одна загадка офицера-восточника. Во всяком случае, в 1922—1923 годах Владимир Дмитриевич совершил вояжи в Харбин и Мукден, после чего вернулся во Владивосток и внезапно убыл оттуда в Хакодатэ в качестве переводчика местного отделения Центросоюза.
Центросоюз — крупнейшая в Советском Союзе организация потребительской кооперации. Чем она занималась в Японии, в Хакодатэ? Формально — проблемами рыбозаготовок с участием японских и советских рыболовецких хозяйств. Но... Не так давно французская исследовательница творчества советского писателя Б. Пильника Дани Савелии передала мне копию документа, попавшего к ней из архива МИД Японии в связи с делом другого русского семинариста — С. Сазонова. В докладной записке губернатора префектуры Фукуи (один из крупнейших портов страны — Цуруга—находился как раз на ее территории) от 18 марта 1926 года на имя министров иностранных и внутренних дел сообщается о въезде в Японию «опасного русского — Михаила Александровича Яхонтова» (написано азбукой катакана и продублировано по-русски). «Опасный человек» въехал в Японию, чтобы возглавить представительство Совторгфлота в Хакодатэ и... одновременно вести там дела Центросоюза. Вторым «опасным русским» назван его переводчик, фамилия которого, к сожалению, не читается. Но в том же архиве хранятся еще полтора десятка донесений агентов тайной полиции за В.Д. Плешаковым, в которых он предстает явно подозрительным, но не уличенным в шпионаже «советским русским»[140].
