Николай Кондратьев - Маршал Блюхер
— Молодец! Будет мост! — обрадовался Голубых.
Вечером к строителям прискакал Блюхер. Посмотрел на работавших в студеной воде бойцов, зябко поежился:
— Черт возьми! И костра нельзя разжечь. И водочки нет для обогрева…
Вытащил портсигар, быстро и ловко смастерил дюжину самокруток, подозвал Голубых.
— Миша, раздай мокрым. Пусть нутро погреют. Не мох и не листья, настоящий «Феникс». И меняй, меняй людей: одних в реку, других в лес. Как бы не заболели после такого купанья.
— Простуду вышибем работой. Жаль, табачку маловато.
— Все, что имел, выскреб. Ну как, уложитесь?
— Трудно… Выкладываем все силенки.
Работали двадцать четыре часа, не отдыхая. И поставили мост.
Счастливый шатающийся от усталости Михаил Дмитриевич Голубых написал Блюхеру коротенькое донесение: «Постройка моста закончена. Остаюсь с командой на мосту до окончания переправы».
И главком Блюхер двинул части и обозы на правый берег Сима.
Первыми перешли по шаткому, стонущему мосту пехотинцы–верхнеуральцы Ивана Каширина. И сразу же вступили в бой. За ними переправились бойцы Троицкого отряда и тоже пошли в атаку.
На левом берегу Сима Блюхер оставил Богоявленский полк и Верхнеуральский конный полк Семена Петровича Голунова, приказав им отражать атаки белогвардейских частей с тыла.
Адъютант В. К. Блюхера Михаил Дмитриевич Голубых
Переправа продолжалась несколько часов. Особенно трудно было перевезти раненых. Их было более трехсот. Начальник санитарной части — невысокий, худощавый, ловкий Михаил Ефимович Федосеев стремительно шел от повозки к повозке и решал, кому как перетащиться по неровному, тряскому мосту. Легкораненым предложил слезть и с помощью санитарок и беженок пройтись пешком. Для тех, кто не мог двигаться, велел положить больше свежей, мягкой травы, а тяжелораненых приказал переносить на носилках. Начальнику помогала молоденькая раскрасневшаяся медицинская сестра Нина Петрова.
Блюхер похвалил Федосеева:
— Спасибо, Михаил Ефимович! Чуткая, большая у вас душа.
— Ну что вы, — смутился Федосеев. — Это вам спасибо, что бойцов бережете, раненых пока что немного. Сквозь такой огонь, такую беду выводите тысячи людей.
Огонь на правом берегу усиливался. Блюхер руководил боем. По его приказу 17–й Уральский полк Александра Кононова теснил врага у деревни Родники, а 1–й Уральский Ивана Павлищева атаковал Слутку. На колонию Балажу шли латыши и эстонцы Владимира Дамберга. В резерве главком оставил конный полк имени Степана Разина.
Блюхер понимал: это сражение решающее. Или победят партизаны, или их прижмут к реке и уничтожат. Местность ровная, полки как на доске. А противник зацепился за высоты у Слутки и Родников. Ведет частый прицельный огонь, патронов не жалеет. Надо скорее сбить врага, открыть дорогу армии.
И снова отличился 1–й Уральский полк Павлищева. Первым пробился к высотам. Отразил две штыковые контратаки.
Напряженно следивший за атакующими, Блюхер уловил наметившийся перевес своих сил и подал сигнал Александру Карташеву в атаку.
Молодцеватый, плотный, красивый казак Тарутинской станицы Александр Ермолаевич Карташев выхватил саблю, и по лощине прокатился злой, повелительный бас:
— Пики к бою! Шашки вон! В лаву марш–марш!
И всадники дали волю застоявшимся резвым коням. Доскакав до высоты, полк по одному слева развернулся в лаву. Гулко били копыта, ржали кони, свистели и звенели клинки. Белые солдаты не выдержали и побежали на Ново–Троицкое и Нагаево. Многих из них настигла, смяла, срубила конная лава.
Это была большая победа, открывшая дорогу на станцию Иглино.
Последними перешли на правую сторону саперы Михаила Голубых и уничтожили мост.
4На карте Иглино было помечено маленьким красным квадратиком. Блюхер прикинул расстояние от станции Иглино до Уфы — примерно 33 версты. Близко.
Узнав о наступлении на Иглино, белочехи немедленно двинут на этот участок резервные силы, расквартированные в Уфе. По железной дороге могут курсировать бронепоезда. Что же предпринять? Надо перехитрить, обмануть противника. Красным карандашом Блюхер как бы прощупал населенные пункты, лежащие рядом с Уфой: Ураково, Юрмаш, Загорское. Ближе всех к Уфе село Юрмаш. Не больше десяти верст. А что, если ударить одним полком на Юрмаш? Вот всполошатся в Уфе! Всех поднимут на оборону этой белогвардейской столицы. А тем временем главные силы пересекут полотно у Иглино. Легко сказать — пересекут. Здесь решится судьба всей армии. И об этом должны знать и командиры и боевики.
Блюхер достал большой лист бумаги в мелкую клетку, размашистым красивым почерком написал Обращение к личному составу партизанской армии. Перечитал, красным карандашом старательно подчеркнул слова: «…Всем боевикам и командному составу необходимо приложить все усилия для выполнения поставленной задачи по прорыву, помня, что наша неудача поставит нас в безвыходное положение, успех же сулит нам выход и соединение со своими войсками, обеспеченный тыл, налаженное довольствие и базу снабжения огнестрельными припасами. Командному составу разъяснить боевикам важность предстоящей операции…»[19]
И не только командный состав должен вести разъяснительную работу. Надо поднять коммунистов–агитаторов.
Блюхер разбудил спящего на лавке Голубых:
— Слушай, Миша, это обращение надо быстренько размножить и разослать по полкам и специальным командам. И еще задание: передай секретарям партийных ячеек — пусть поговорят с народом о прорыве позиций белых у Иглино.
Теперь нужно было решить, кому поручить выполнение боевого плана. На главное направление надо поставить Верхнеуральский отряд Ивана Каширина. Рейд на Юрмаш, а по существу на Уфу, следует поручить Томину. Ударить внезапно, нагнать страху — это ему по душе. Противник может по железной дороге подбросить свежие части из Златоуста. Надо лишить его этой возможности. Поручить командиру Архангельского отряда Дамбергу овладеть селом Ново–Троицкое и разъездом Кудеевка, взорвать путь и мост через речку Улу–Теляк.
Блюхер вызвал начальника штаба Леонтьева и продиктовал приказания командирам отрядов.
Вечером Блюхер решил проверить, проводятся ли политические беседы.
Было тепло. Радовала тишина, такая редкая и такая желанная. У колодца на траве сидели и лежали бойцы. На высоком камне удобно расположился агитатор в выцветшей солдатской гимнастерке и вел неторопливый рассказ. И первая услышанная фраза заставила Блюхера затаиться, сесть на землю.
— …И поехали мы с Пашей Федосеевым в Москву, к самому Владимиру Ильичу Ленину. Колесили мы, колесили, прибыли в столицу. И сразу подались к коменданту. Глянул в наши документы, понял, на что целимся, и определил в гостиницу. В бывшие номера Михеева, что на Тверской улице. Утречком получили пропуска в Кремль. Полетели на полный разгон. Дошли до комнаты, в которой Ленин сидит, и вот тут шибко оробели. Ведь это же не простой человек — Ленин!
— Что и говорить. Ленин один на весь свет, — сказал боец в сером пиджаке и в соломенной шляпе.
— Да, потерлись мы немножко у двери и вошли этак бочком, бочком. И видим — навстречу нам поднимается человек. Росту, скажу прямо, небольшого, но плотный такой, коренастый, и приветливо так, ну как старый добрый знакомый, улыбается и протягивает руку. И, поверьте, как‑то сразу снял все страхи. Дело пошло как нельзя лучше. Усадил нас Ильич, расспросил, откуда мы и зачем пожаловали. Интересовался, как мы Дутова из Верхнеуральска выгнали и в Тургайские степи шуганули. И еще просил про наши рабочие отряды рассказать: и сколько бойцов, и много ли среди них партийных, значит большевиков. И что‑то все записывал и легонько так поправки делал, когда мы сбивались или чего‑то не договаривали. И смекнули мы, что Ленин знает наши уральские дела куда лучше нас. Сколько мы вот так, по душам, беседовали, сказать не могу, только вытащил Владимир Ильич часы из жилетки, покачал головой и говорит: «Извините, товарищи уральцы, сейчас я должен пойти на совещание. Приходите завтра, часиков так к восьми. Пропуск будет заказан». И проводил до двери. Вышли мы, понятно, довольные, а тут комендант подскочил и вручает нам два билета на оперу «Русалка». Так нежданно–негаданно в первый раз в Большую оперу попали и слушали знаменитых артистов: Шаляпина, Нежданову, Собинова. Из театра вышли поздно. И вот на Кузнецком мосту навалилась на нас большая неприятность. Зацапали патрульные. «Кто такие, — вопрошают, — почему с оружием разгуливаете?» Мы им мандаты суем. А они шибко грамотные: «Верхнеуральское разрешение в Москве силы не имеет». И повели нас, голубцов, до пикета. Идем, а все внутри кипит. Коснись каждого из вас — как это оружие отдать? Загорелся я, напираю на начальника: «Мы по государственному делу прибыли к самому Ленину. Разрешите, позвоню кому следует». Начальник говорит: «Звоните!» И тут нам шибко–здорово повезло. Слышу в трубке голос, такой приятный и с легкой картавинкой. Я, значит, нервозно жалуюсь, а он выслушал и спокойно так говорит: «Передайте трубочку начальнику». Тот вскочил, в струнку вытянулся. Слышим: «Так точно. Будет исполнено, товарищ Ленин. Извините, что побеспокоили в такой неприемный час». И верно, полночь. Вся Москва сны смотрела, а Ленин не спал, потому как он за нас с вами и за всю страну в ответе. И что вы думаете — начальник машину дал — до нашей гостиницы. Тут мы с Пашей и смекнули: наверное, это Ленин посоветовал нас подвезти, время‑то неспокойное. Сам‑то начальник не догадался бы на такую мелкую сошку внимание обратить. Ни чинов у нас, ни титулов, простые рабочие люди. И вот вы, товарищи дружинники, задумайтесь над этим самым моментом. Вникните в корень. Ленин тем и велик и дорог нам, что всем сердцем, всей душой болеет за трудовой народ, это значит, за нас с вами. Я думаю, в этом и есть главная сила Ленина. Вникли? А теперь дальше пойдем. На чем я остановился‑то?
