Олег Фейгин - Цепная реакция. Неизвестная история создания атомной бомбы
Надо думать, что-то в этой версии взволновало Бора своей неточностью, поскольку в письме он пишет, обращаясь к Гейзенбергу:
«Вы… выразили абсолютную уверенность, что Германия победит, и потому было бы глупо с нашей стороны лелеять надежду на иной исход этой войны… Вы сказали, что нет никакой надобности говорить о деталях создания атомной бомбы, потому что они Вам полностью известны, и Вы уже затратили два последних года, посвятив их, более или менее целиком, соответствующим приготовлениям».
Видимо, письмо это казалось Бору принципиально важным, потому что он не отправил его сразу, а еще не раз возвращался к нему, диктуя своей жене, сыну и помощникам различные варианты, но так и не закончил эту работу до самой своей смерти в 1962 году. В результате письмо, как уже сказано, осталось неотправленным, сохранилось в архиве Бора и после публикации вызвало гневную отповедь сына Гейзенберга. Нельзя сказать, что эти фразы из неотправленного письма Бора совершенно однозначно свидетельствуют против его ученика, как утверждают многие участники спора, по мнению которых это письмо доказывает, что Гейзенберг работал над нацистским атомным проектом изо всех сил, а не саботировал его. Тем не менее взятые вместе обе эти фразы скорее создают впечатление, что Гейзенберг отнюдь не был таким противником нацистского режима и его проекта атомной бомбы, каким он себя впоследствии изображал. Однако эти фразы можно, конечно, читать и иначе, как о том говорит пример нобелевского лауреата физика Ганса Бете, одного из немногих еще живущих участников «Манхэттенского проекта», который считает, что «письмо Бора ничего не прояснило в отношении копенгагенской встречи».
Мнение Бора в чем-то поддерживал и еще один известнейший физик прошлого века, один из соавторов «Манхэттенского проекта» и отец американской водородной бомбы Ганс Бете (1906–2005). Как и Бор с Гейзенбергом, Бете стал лауреатом Нобелевской премии по физике «За вклад в теорию ядерных реакций, особенно за открытия, касающиеся источников энергии звезд» (1967). Этот участник создания американского атомного оружия долгое время доказывал, что Гейзенберг намеревался построить лишь гражданский атомный реактор, но отнюдь не ядерное оружие массового уничтожения, а затем несколько поменял свое мнение после опубликования писем Бора и незадолго до смерти во всеуслышание заявил, что, видимо, в 1941 году Гейзенберг все же хотел сделать бомбу…
У Нильса Бора не было причин говорить неправду, в то время как у Гейзенберга после войны возникли немалые трудности, а именно: ему пришлось объяснять общественности и коллегам, почему немецкой группе ученых так и не удалось выполнить то, для чего она была создана… Если же Гейзенберг искренне стремился создать немецкую бомбу, тогда его цель при поездке в Копенгаген была скорее личной, а не политической… Нацисты угрожали Бору, у которого мать была еврейкой. А Гейзенберг это знал и полагал, что его визит будет способствовать безопасности Бора… Впрочем, зная нравы такого ведомства, как гестапо, и нацистского руководства, подобный аргумент приходится считать малоубедительным.
Скорее всего, Гейзенберг был тогда уверен в победе немецкого оружия, но после войны и вплоть до смерти в 1976 году не хотел в этом признаваться. Может быть, и самому себе…
Однако многие немецкие историки науки во главе с почетным профессором Физического института имени Вернера Гейзенберга в Мюнхене Клаусом Готштейном настойчиво утверждают, что Гейзенберг никогда и не заявлял о своем намерении развалить изнутри германский «Урановый проект», как неверно и то, что Бор резко разорвал давнюю дружбу со своими немецкими коллегами.
В чем-то это подтверждает довольно мягкий тон не отправленных Бором писем, совершенно не содержащих каких-либо бесспорных утверждений. К тому же вскоре после окончания Второй мировой войны Бор и Гейзенберг со своими семьями посещали друг друга, совместно проводя отпуска в Греции. Когда же на 60-летний юбилей Гейзенберга в 1961 году был издан специальный сборник статей и поздравлений, Бор принял в нем самое деятельное участие, написав очень уважительную и благожелательную статью.
В качестве еще одного аргумента «атомного нейтралитета» немецкие историки часто упоминают научно-технический меморандум Гейзенберга конца 1940 года. История его создания включает задание военно-технического управления вермахта, которое в начале 1939 года поручило нескольким ведущим физикам, включая Гейзенберга, изучить вопрос о реальности создания ядерных боеприпасов. В своем обширном аналитическом отчете он рассмотрел несколько вариантов производства такого оружия, отметив, что современный прогресс в атомных технологиях позволит это сделать лишь через семь-восемь лет. Тот же Готштейн считает, что эти довольно произвольные и малообоснованные сроки были предложены Гейзенбергом в надежде, что международное сообщество физиков-ядерщиков и инженеров-атомщиков сумеет принять общее решение, препятствующее созданию ядерных боезапасов. Именно воплощение в жизнь этой довольно иллюзорной идеи и подвигло Гейзенберга, полагает Готштейн, отправиться в оккупированный Копенгаген для консультаций со своим старым другом, который наверняка поддерживал какие-то связи с британскими и американскими коллегами.
Готштейн утверждает, что все это ему лично рассказал в 1970 году сам Гейзенберг, когда руководил Институтом физики имени Макса Планка в Берлине. По словам Гейзенберга, встретившись с Бором, он «со смятением в душе» увидел, что война и оккупация во многом нарушили взаимопонимание со старым другом. В ходе долгих бесед (тут Гейзенберг неожиданно заметил, что их было по меньшей мере две) Бор в полной мере проявил несвойственную ему подозрительность в отношении мотивов, «заставивших его прежнего ученика появиться у дверей полузакрытого Боровского института в оккупированном Копенгагене»[28].
Вопрос инженерно-технического воплощения атомного оружия Бор вначале решительно отмел как научно необоснованный, однако после детальных разъяснений Гейзенберга и упоминания им некоторых особых обстоятельств стал постепенно склоняться к мысли, что атомную бомбу сделать технически возможно. И вот тут Готштейн приводит весьма любопытную оговорку своего шефа: «Бор, очевидно, пришел к мнению, что немецкие физики нашли-таки исправленный вариант устройства атомной бомбы и увлеченно занялись изготовлением ядерного оружия»[29]. Эта несколько двусмысленная фраза сразу же порождает вопросы о том, где, как и когда искали немецкие физики «устройство атомной бомбы» и как им удалось-таки его найти?
Все это, как бы странно ни звучала подобная версия, оправдывает и то, что немецкие физики так и не делали попыток создать собственную бомбу, поскольку на это действительно ушло бы слишком много времени и ресурсов, и то, что ядерное оружие все же было создано. Дело в том, что именно готовый «обсчитанный» макет А-бомбы мог бы вполне уложиться в критерии, высказанные на совещании Геринга, где было решено не вести проектных работ, требующих больших материальных ресурсов и времени. Здесь становится понятным и необычное решение, принятое руководством вермахта по «Урановому проекту», – рассмотреть возможность инженерно-технических работ по ядерным боезапасам и перейти к проектированию специальных реакторов для производства электроэнергии…
Если вслушаться в слова Гейзенберга, сказанные Готштейну, то запрет на развитие «Уранового проекта» выглядит совсем иначе – прекратить беспочвенное теоретизирование и приступить к реализации конкретных опытно-конструкторских решений, а тяжесть именно научно-исследовательских работ перенести на поиск оптимальной конструкции «энергетических реакторов».
Более того, тут наконец-то становятся понятны и бесконечные споры вокруг интерпретации Роберта Юнга, данной им в книге «Ярче тысячи солнц», где сказано, будто Гейзенберг уклонился от создания оружия массового поражения из моральных побуждений. В то же время сам Гейзенберг и его ближайший сотрудник Карл Фридрих фон Вейцзеккер сразу же назвали подобное утверждение «несколько преувеличенным».
И это становится в общем-то понятным, если интерпретировать слова немецких физиков в плоскости разработки некоего чужого атомного проекта. Тогда и тезис о решающем вкладе немецкой команды Гейзенберга, и глубокие моральные страдания по поводу создания своего атомного оружия отходят на второй план, поскольку речь идет о постороннем творческом наследии… Похоже, что проницательный Юнг вполне понял невысказанные мысли Гейзенберга, опубликовав лишь ту часть его письма, где содержатся вежливо-благожелательные оценки общей литературной идеи автора…
Недавно в печати поднялась очередная волна разоблачений «преступной деятельности Гейзенберга в подготовке нацистского атомного оружия»[30]. В этот раз историки науки снова пытаются опровергнуть предположение, согласно которому Гейзенберг пытался оттянуть дело, чтобы дать мировому научному сообществу возможность договориться.
