Александр Бушков - Крючок для пираньи
Потом пришлось выслушать нехитрую исповедь — закончила институт в Шантарске в те времена, когда еще была в ходу такая непонятная нынешней молодежи штука, как распределение, вот и распределили сюда. Довольно быстро завелся муж, интеллигент, конечно, гитарист, бард и весельчак. Ну, а вскоре понеслись реформы — непонятные и буйные, как взбесившаяся птица-тройка, столь же неуправляемые и пугающие. Прежний уклад с грохотом обвалился в тартарары, старое разломали, а нового не построили, весельчак муж, чью ученую контору прикрыли, быстро поскучнел и озлился, особенно после того, как все его попытки поставить бардовский талант на службу победившей демократии оказались тщетными, — здесь, за полярным кругом, победившая демократия вообще отчего-то не нуждалась в бардах, что недвусмысленно и дала понять. Гитарист принялся лечить кручину водкой и вовсе уж случайными бабами, — а поскольку детей не было, развестись удалось легко, после чего бывший муж в поисках лучшей доли затерялся на материке, а квартиру оставил ей не столько из душевного благородства, сколько потому, что квартиры тут стоили дешевле дешевого, не было смысла размениваться и продавать свою часть.
История была — стандартнее некуда. Правда, Мазуру нравилось, что Катя делилась, но нисколечко не жаловалась и на плече у него не плакала. А значит, и утешать не требовалось. Лишь напомнить: перемелется — мука будет…
А главное, что ему пришлось по сердцу, — за все время она ни словечком не заикнулась насчет общих планов на будущее. Как любой мужик в годах и с опытом, Мазур давно научился влет вычислять матримониальные намеки, как бы закамуфлированы ни были. Здесь ничего подобного не было даже в теоретических наметках.
Можно бы при таком раскладе совершенно расслабиться душою — но чем ближе подступал урочный час, тем сильнее он начинал нервничать. Мужчин, случалось, убивал и простым карандашом — а вот женщинам сроду не подбрасывал снотворного в питье посреди прекрасной во всех отношениях ночи.
Однако военная косточка взяла свое, и он, рассеянно-нежно поглаживая прижавшуюся к нему утомленную Катю, начал понемногу прокачивать в уме предстоящую нехитрую операцию. Кацуба заверял, что пилюля в любой жидкости растворяется мгновенно и бесследно, словно задержанная зарплата в лабиринтах Министерства финансов. Если, скажем…
Звонок ввинтился в пахнущую духами и любовью спальню, как штопор в масло. Оба от неожиданности дернулись. Звонок залился пронзительной трелью, кто-то старательно давил на кнопочку, не отрывая пальца.
— Это еще что? — шепнул Мазур.
— Понятия не имею… — Катя гибко перевалилась через него, накинула халат. — Ведь не успокоятся, пойду спрошу…
Мазур, рывком впрыгнув в трусы, торопливо последовал за ней, успев бросить взгляд на светившиеся зеленым стрелки часов — час пятьдесят восемь. Да нет, не стал бы человек Кацубы устраивать такую какофонию, все было расписано…
Катя уже приоткрыла дверь, не сняв цепочки, выглянула в щелочку. Быстрым взглядом оценив окружающее с точки зрения полезности в рукопашной, он схватил пустую бутылку из-под венгерской минералки, примерился, об который угол ее разбить с целью получения «розочки», встал к стене.
Зря паниковал, кажется. Перебросившись буквально парой слов с кем-то невидимым, Катя наскоро захлопнула дверь, пробежала мимо него, схватила со стула джинсы и принялась торопливо в них влезать. Натянула свитерок на голое тело, напялила шапочку, стала запихивать под нее растрепанные волосы. Показала Мазуру на кроссовки в углу. Он кинулся, быстренько подал, успел шепнуть:
— Что такое?
— Милиция, — задыхающимся шепотом ответила она, напяливая кроссовки на босу ногу. — В музее пожар. Неужели мы там что-то оставили…
— Не могли, я все тщательно…
— Я побегу, а ты сиди…
Звонко щелкнул замок. Мазур остался в полнейшей растерянности, в положении самом дурацком. Спать не ляжешь, но непонятно, чем и заняться… А посему он валялся на смятой постели, временами вставал, выглядывал в окно, где ничего не видел, кроме необитаемой темноты, курил и ждал.
Три часа. Срок. Он тихонечко приоткрыл входную дверь, привалился к косяку и стал ждать, пытаясь подобрать убедительные извинения. Однако проходили минуты, но дверь подъезда так и не хлопнула, никто не поднялся по ступенькам…
Прождав минут десять, он плюнул и вернулся в квартиру — таких опозданий в этом деле не бывает, не придет, и торчать на площадке нечего…
Еще минут через пять под окном остановилась машина. Это привезли назад Катю. Она захлопнула дверь, не глядя, скинула кроссовки, прошла в комнату и, устало уронив руки, плюхнулась на постель. Лицо у нее было такое, словно предстояло срочно решить — то ли смеяться, то ли плакать…
— Ну, что там? — осторожно спросил Мазур.
— Ох… — не вздохнула, а произнесла она, положила голову ему на плечо. — Артистка погорелого театра… То бишь директриса погорелого музея. Половина выгорела — и на первом, и на втором. Вторую половинку отстояли, так что зрелище то еще… Слава богу, мы с тобой ни при чем. Огонь пошел совсем не оттуда — с первого этажа, из запасников.
— Что-то ценное там было?
— Да откуда там ценное… Сплошной хлам. Проводка, скорее всего. Я мэру написала сто челобитных, только у него прожекты поглобальнее, не до музея… Проводка, определенно. Грабить там нечего, а само здание никому не нужно — это у вас, на Большой земле, говорят, выживают поджогами бюджетников вроде нас, но здесь-то к чему? Бог ты мой, а на что теперь чинить? И так нищенствуем…
— Ложись, — сказал Мазур, легонько ее баюкая и ни черта не понимая. — Утро вечера мудренее…
…Часу в восьмом утра он покидал приют любви — успевший немного вздремнуть и оттого, в общем, бодрый. Поднял воротник куртки, ускорил шаг. Кое-где загорались окна — город просыпался весьма неспешно. Настроение было если не прекрасное, то близкое к таковому — расстались без малейших напрягов, и уж тем более без претензий, договорившись встретиться вновь при первом же удобном случае, а применить майорову химию так и не довелось, к счастью… Мазур приосанился и подумал: ежели в квартире, которую ты только что покинул, блаженно спит удовлетворенная женщина, в старики записываться рановато, еще побарахтаемся.
Ага. Побарахтаемся.
Он замедлил шаг, подобрался. Неширокую улочку, застроенную обшарпанными розовато-бурыми трехэтажками, перегораживали трое — стояли молча, непринужденно, но рассредоточившись так, что ясно становилось с ходу: грядут сложности…
Трезвые, а если и пили, то самую чуточку, мгновенно оценил он, вразвалочку приближаясь. Не роскошно упакованы, но и на местную бичеву не похожи. Нехорошие морды, и молчание очень уж многозначительное — чересчур спокойны, несуетливы для мелкой шпаны… Это хуже, пожалуй. Тут уж остается одно — если на свет божий покажется ствол, следует глушить безжалостно. Против пули не повоюешь…
Он неторопливо расстегнул верхние пуговицы куртки, чтобы при нужде с маху вырвать кортик из кармана, а одновременно и из ножен, остановился метрах в трех от них, спокойно выпуская дым, ждал дальнейшего. Такое поведение поневоле заставляет нападающего слегка занервничать, ему придется менять тактику на ходу…
Опешили, конечно. Самую малость. Спокойное ожидание так всегда и действует. Ага, сейчас…
— Карманы сам вывернешь или тебе помочь? — последовала первая реплика.
Чуть наигранно прозвучавшая, сделал вывод Мазур. Не умеют ребята бутафорить отточенно…
— Ну, не понял? Часы, трусы и деньги…
— А трусы-то зачем? — спокойно спросил он, напружинившись. — Фетишисты, что ли?
По всем канонам провинции сейчас в ответ на непонятное словечко должно было прозвучать угрожающе-оскорбленное: «Че-е?!» Или нечто близкое по эмоциональному содержанию. Однако не угадал. Нет такой буквы…
Трое — помоложе и поширше в плечах, как на подбор — бросились на него одновременно и молча, выхватывая из карманов, чем богаты. Отпрыгивая к стене — чтобы ненароком не достали сзади, — Мазур мгновенно провел в уме инвентаризацию увиденного: охотничий ножище марки «Сдохни от зависти, Рэмбо!», финка и приличных размеров перочинник. Барахло, конечно, но все три единицы холодного оружия — острехоньки, а ручонки, судя по хватке, умелые. Так что — ухо востро…
— Ребята, шли бы вы подобру, — сказал он, слегка согнув колени и разведя руки (кто сказал, что питерский ученый не обязан знать рукопашную?). — Я от женщины иду, настроение хорошее, и неохота мне вас по стенке размазывать…
Хозяин финки кинулся. «Хороший удар», — признал Мазур про себя, отпрыгнув и ударом ноги под колено умеряя пыл противника. Не размашистый, по-деловому скупой, умелый, иному раззяве так и вспорол бы руку, гад, от локтя до плеча…
