Олег Царев - КГБ в Англии
Чтобы иметь больше времени для работы в разведке, он перешел с медицинского факультета на юридический и в 1928 году защитил диссертацию на тему «Зарождение и становление права в свете учения Маркса, Энгельса и Ленина», получив диплом доктора права. Вскоре он был назначен на должность руководителя информационного отдела советского Торгпредства.
Первый контакт Быстролетова с англичанами произошел при довольно забавных обстоятельствах. Один из его контактов, которого Дмитрий Александрович упоминает только как «сына тайного советника МИД», сообщил ему, что в Праге имеется центр по обучению русскому языку и «советским манерам» для иностранных офицеров, готовящихся для шпионажа в СССР. В этой своего рода разведывательной школе преподавал бывший царский генерал Иностранцев, на квартире которого и проходили занятия. Быстролетов и один из его товарищей установили наблюдение за квартирой и ее посетителями, выяснили их адреса, всех сфотографировали и даже раздобыли их отпечатки пальцев. «Особенно мне запомнился один ученик, — пишет Быстролетов в своих мемуарах, — надменный старший лейтенант флота Его британского Величества Янг. Он решил отправиться в СССР, взяв в качестве связистки жену… Иностранцев сразу перекрестил их в Эдгара Реджинальдовича и Джеральдину Фоминичну и обучал их выражениям типа: «дай пять!», «гони барахло!», отборному мату, а также хулиганским манерам, которые, по мнению старого генерала, совершенно необходимы для жизни в СССР». По словам знакомого Быстролетова, который под благовидным предлогом познакомился с вышеупомянутой английской четой, те для полной адаптации к российскому быту приобретали у белогвардейца, служившего буфетчиком в Торгпредстве, дешевенькое советское барахло, которое тот в свою очередь скупал у приезжавших из СССР студентов.
В 1929 году Быстролетова постигли три удара, которые, как он совершенно справедливо считал, сделали его дальнейшее пребывание и разведывательную работу в Праге опасной, а потому и невозможной. К этому времени он занимался уже политической разведкой, и резидент СЕМЕН (Гольст) поставил перед ним задачу заполучить шифры и коды одной крупной западноевропейской страны. Предполагалось сделать это через сотрудницу соответствующего посольства «Лярош» — хорошенькую молодую и незамужнюю женщину из состоятельной семьи. «За нее взялся сначала сам СЕМЕН, — пишет Быстролетов, — но у него ничего не получилось. Затем на ней сломал зубы его помощник Горский, щеголеватый молодой человек. Я должен был быть третьим, и мне дается предписание — не спешить, завоевать ее сердце, сделать предложение и накануне женитьбы и отъезда в СССР попросить какой-нибудь документик для проверки преданности ее новой родине».
Разработка «Лярош» была чревата для Быстролетова нравственным конфликтом, который он, однако, разрешил для себя раз и навсегда, руководствуясь, как он считал, высшими интересами — интересами дела, и ставя на первое место близость идей, а не близость тел. «За год до этого я женился на красивой девушке, которую искренне любил, но задание счел боевым приказом и начал приводить его в исполнение», — пишет он в своих неопубликованных мемуарах. Вместе с тем Быстролетов не считал возможным тихо, по обывательски трусовато, обманывать свою жену — красавицу чешку Марию. Позднее, когда обстоятельства жизни разведчика-нелегала и длительные разлуки сделали супружескую неверность неизбежной, между ними состоялся прямой и честный разговор на эту тему, в результате которого, пишет Дмигрий Александрович, «мы дали друг другу слово, что, как бы мы оба ни грешили физически, — духовно останемся друг для друга самыми близкими людьми». «И в то же время мы щадили собственное самолюбие: выезжая к жене, я по дороге многократно ее извещал: «Я на границе», «Я в Цюрихе», «Я уже на вокзале в Давосе», — для того чтобы при появлении у нее в спальне не заметить каких-либо следов ее прегрешений. Конечно, случались и недосмотры», — ставит точку в этом вопросе Быстролетов.
Там, где споткнулись Гольст и Горский, неотразимый для женского сердца Быстролетов достиг полного успеха. «Лярош» была настолько располагающим человеком, что выполнять первую часть задания было очень приятно, — признается он в своих мемуарах, — но теперь предстояло приступить к главному: к ломке ее сопротивления и выжиманию документов». Быстролетову претил цинизм ситуации, и в его душе возник новый конфликт, но «кляня себя, я выполнил все, как то было расписано». Преодолевая отвращение к совершаемому ею «предательству родины», «Лярош» приносила Быстролетову все новые и новые документы посольства. Когда встал вопрос о передаче шифров и кодов, «были слезы и мольбы», но «наконец я сломил ее, и она принесла требуемое». Москва, однако, отреагировала на успех Быстролетова неожиданным ударом: линию «Лярош» законсервировать.
Словно пораженный громом, Быстролетов и резидент Гольст терялись в догадках относительно такого неожиданного решения Центра. Гольст полагал, что, скорее всего, «наверху» сидит предатель, который испугался возможного разоблачения и «закрыл» «Лярош». «Я ничего не понял, потому что тогда был идеалистом-дурачком, — признается Быстролетов. — Положение создалось отвратительное, но делать оставалось нечего». Дмитрий Александрович пришел к влюбленной в него женщине и сказал, что его отзывают из Праги и их счастью не суждено состояться. Вот как он описывает последовавшую затем сцену: «Напрасно она обнимала мои колени и, рыдая, спрашивала, зачем же этого не сказали нам раньше, до того, как испоганили ее совесть, сделав изменницей. Я стоял молча, потом оторвал ее руки от моих ног и вышел, оставив ее лежащей на полу».
Позднее, когда Дмитрий Александрович работал уже в Германии, из Москвы пришел неожиданный приказ: «Возобновить линию «Лярош». «Я виделся с «Лярош» в Дрездене, — пишет он, — но понял, что она не верит ни одному моему слову…»
Второй удар грянул в конце 1929 года. Быстролетову потребовалось вызвать на встречу инженера с завода «Шкода». Написав условное письмо, он запечатал его в конверт и передал техническому сотруднику, попросив его поколесить по городу на такси и потом где-нибудь бросить в почтовый ящик. Что случилось в назначенный день, ярко описано самим Быстролетовым в своих воспоминаниях:
«Свидание состоялось в фешенебельном кафе-баре отеля «Штайнер». Завидев на пороге инженера, я мгновенно понял, что произошла катастрофа — от приниженной почтительности инженера не осталось и следа. Он подошел и, не поздоровавшись и не спросив разрешения сесть, опустился на стул и грубо спросил: «Это ваше письмо?» — и положил на столик конверт надписью вверх. «Мое!» — с содроганием сердца пролепетал я. «Вглядитесь лучше. Ну?» — «Мое». — «Вглядитесь еще раз. Ну?» — «Мое», — повторил я. «Ну, так смотрите же!» — и он резко повернул конверт другой стороной. На нем красовалась рекламная наклейка — красная звезда и надпись: «Пейте русский чай!» Минуту оба, белые как мел, глядели мы друг на друга, потом бросились бежать в разные стороны. Это был провал, и провал по вине нашего разгильдяйства: занятый своим делом вышеупомянутый технический сотрудник бросил мое письмо в общую экспедицию, и письмо ушло с наклейкой».
«И, наконец, по моей работе в Праге был нанесен третий удар. На этот раз грозный и окончательный», — с грустью констатирует Быстролетов.
Дело в том, что резидент ИНО в Праге Гольст решил поручить Быстролетову задание экономико-политического характера, подняв таким образом его работу на более высокий уровень, как того требовало время. Для советской разведки представлял интерес Союз промышленников, являвшийся руководящим центром чехословацкой экономики. Всеми делами там заправлял некий технический секретарь — «лощеный пан доктор». Резидентура установила, что он жил не по средствам и увяз в долгах. Быстролетов был шапочно знаком с ним, раскланивался и перекидывался с ним словечком в барах и театрах. Гольст был уверен в успехе вербовки и рекомендовал действовать «в лоб», предложив сразу крупную сумму денег. «Пан доктор» был приглашен в Торгпредство, где Быстролетов, оставшись с ним один на один, положил на стол толстую пачку купюр и «предложил [ему] стать нашим информатором». Реакция «пана доктора», по словам Дмитрия Александровича, была своеобразной: он «встал, набрал в рот побольше слюны и плюнул мне в лицо». «От волнения он промахнулся, но это не меняло дела: я стал конченым человеком в Чехословакии», — самокритично признает Быстролетов.
Попытка вербовки «в лоб» «пана доктора» была, несомненно, ошибкой со стороны Гольста хотя бы потому, что не было проведено предварительное его изучение, которое если и не дало бы гарантий успеха, то позволило бы точнее определить за и против в таком рискованном мероприятии. Единственным оправданием Гольсту мог служить лишь тот факт, что Быстролетов был уже достаточно скомпрометирован перед чехословацкими властями своей активной деятельностью, и его отъезд из страны был решенным делом. Если бы «пан доктор» заговорил, то провал можно было бы списать на счет молодого начальника информационного бюро Торгпредства.
