Гаральд Граф - Моряки
На прощание командир приказал завтра утром явиться в канцелярию, чтобы узнать, по каким ротам мы расписаны, и объяснил, что до начала кампании наши обязанности ограничатся дежурством по экипажу Кроме того, он приказал явиться командиру порта контр-адмиралу В. и дал совет, кому еще полезно сделать визиты.
Так безобидно прошел наш первый служебный шаг Он оказался много проще, чем мы могли предполагать, но зато дальнейшая перспектива службы в Ревеле вгоняла нас в полную грусть. Чем же мы будем занимать время? И как оно нудно и тоскливо потянется в этом мирном городке! А в это время наши товарищи, служа в Кронштадте, ездят в Петербург, веселятся. Мы твердо решили нажимать на все кнопки, чтобы как можно скорее вырваться отсюда, хотя здесь, по-видимому, и очень милые люди.
В тот же день решили проехать в Морское собрание пообедать. В этом собрании нам предстояло столоваться, благодаря дешевизне и отсутствию в городе хороших ресторанов. Познакомились с дежурным, штурманским полковником П., который тоже нас встретил очень сердечно, показал помещение, объяснил все правила и даже отобедал с нами. Ревельское Морское собрание, как и почти все собрания, было хорошо обставлено и занимало целый дом, с большой залой для танцев и концертов, несколькими гостиными, читальной, бильярдной и рестораном. Все содержалось чисто и аккуратно, обставлено красивой мебелью; было и несколько отличных картин. Имелась также очень хорошая библиотека.
Когда мы на следующий день побывали в экипаже и там познакомились с другими офицерами, то стало совершенно ясно, что, действительно, кроме дежурств, раз в десять дней, никакой другой работы не предстояло.Разве что изредка поручать произвести дознание, что было тоже далеко не интересно. В экипаж можно было ходить не каждый день, и часто ходили туда просто, чтобы убить время и встретиться с другими офицерами. В зимнее время весь личный состав Ревельской флотилии предавался отдыху после летних трудов, которые были, правда, довольно обременительны, особенно весной и осенью. С началом навигации шла установка вех и баканов, а по окончании их уборка.
В ближайшие дни мы отправились к командиру порта и были приняты в его частном доме. Он встретил нас отечески, как и командир полуэкипажа, и тут же представил своей супруге — типичной "адмиральше", игравшей не последнюю роль в порту и пользовавшейся большой популярностью во всем местном обществе. Милая, несколько чопорная мать-командирша считала своим долгом опекать молодых мичманов, чтобы они не сходили с пути праведного. Она обычно брала под свое покровительство вновь выпущенных офицеров, и они обязательно должны были присутствовать на всех развлечениях, ею устраиваемых, и, вообще, вращаться в местном бомонде. Но она действительно по-матерински относилась к молодежи, и часто, запутавшись в долгах или напроказив по службе, молодые офицеры прибегали к ней за советом и помощью и неоднократно, благодаря ей, спасались от неприятностей.
Нам адмиральша выразила большое сожаление, что мы попали в такое печальное время, как война, из-за которой были отменены все общественные увеселения. У бедных стариков было тоже тяжело на душе, так как их единственный сын, лейтенант, находился на Артурской эскадре на "Петропавловске", на котором адмирал Макаров поднял флаг На нем он и погиб вместе с адмиралом.
Командир порта — старичок небольшого роста, по виду мрачный и суровый, на самом деле был добрый и покладистый начальник. Адмирал не разлучался со своим мопсом и, когда ездил на дрожках в свое управление, неизменно сажал его рядом с собой. Они даже как будто походили друг на друга, как это иногда бывает с любимыми псами. И так этот мопс привык каждое утро ездить на службу, что, когда однажды адмирала вызвали в Петербург, он в обычный час самостоятельно отправился в управление, пролез в подъезд и направился в кабинет Дежурный, увидя его, подумал, что адмирал идет сзади, и широко раскрыл двери. Мопс спокойно и важно вошел в кабинет и, как часто бывало, вскочил на кресло у письменного стола и на нем расселся. Однако, когда увидели, что больше никто не идет, и выяснилось, что командир порта уехал, бедного пса вежливо выставили. Этот случай быстро распространился по всему порту и, несомненно, послужил к прославлению адмиральского любимца.
Скоро мы вошли в колею новой жизни и еще убедились, что к службе никакой энергии прилагать не стоило и даже вредно, так как будет встречено недружелюбно, как нарушение с испокон веков установившихся добрых патриархальных обычаев.
Наши дежурства протекали до чрезвычайности однообразно и скучно. Приходилось проводить круглые сутки в экипаже в вице-мундире, спать одетыми на диване и есть подогретый обед и завтрак из собрания. Обязанности были не сложны: принимать сменные рапорты дежурных по помещениям унтер-офицеров, встречать и провожать командира экипажа и изредка обходить помещения, следя за порядком. Хорошо налаженный распорядок жизни не нарушался, и все делалось совершенно автоматически. Наверное, в экипаже существовала и закулисная сторона, но в нее нам проникать не удавалось. Да и была ли в этом надобность? Если иногда матросы удирали в город, может быть, играли в карты и пьянствовали, то это делалось так шито- крыто, по-семейному, что наружно ничего не замечалось и особенного худа не происходило.
Кроме мае, четырех молодых мичманов, в экипаже имелись еще трое строевых офицеров, несколькими годами старше нас. Один из них был довольно мрачный господин, не расстававшийся со своим пуделем и, по-видимому, чувствовавший себя в его обществе вполне удовлетворительно. Он неохотно с кем-либо знакомился и избегал приглашать к себе, и мы им совсем не интересовались. Но двое других оказались веселыми молодыми людьми, уже давно известными всему Ревелю по своему громкому поведению. В особенности отличался мичман X[* Храбро-Василевский Владимир Иосифович (род. 1884 г.)] Он обладал недурным голосом и прекрасно пел цыганские романсы, благодаря чему везде являлся желанным гостем и за что ему прощались многие проделки.
Его беспечность не имела границ, и насколько он был желанным гос гем у дам, настолько командиры кораблей не знали, как от него избавиться. В море его еще можно было терпеть, но стоило кораблю войти в порт, как X. исчезал или начинал пьянствовать. Когда он исчезал, найти его никто не мог, тем более что и сам X. никогда не знал, куда его занесет судьба.
Раз он попал в Либаву и, съехав на берег, пошел в известную "Петербургскую гостиницу", а затем исчез. Транспорту пришлось даже на сутки отложить свой уход в море, так как X. три дня не появлялся и его нигде не могли отыскать. Командир уже стал опасаться, не случилось ли что-нибудь с ним. На четвертый день он наконец появился в весьма растрепанных чувствах. Оказалось, что в "Петербургской гостинице" он познакомился с какими-то местными коммерсантами, с ними изрядно выпил и быстро подружился. Новые друзья уговорили после закрытия гостиницы пойти к ним допивать, и X. с большим удовольствием согласился. Там они провели всю ночь. X. много пел, и дружба окончательно закрепилась.
На утро одному из купцов понадобилось ехать в какое-то местечко, за несколько верст от Либавы, и он уговорил всю компанию ехать вместе, обещая, что будет очень весело и, главное, на славу удастся выпить и поесть. Друзья с восторгом приняли приглашение и в каких-то экипажах двинулись в путь.
Приехав на место, они продолжали кутеж, и к ним присоединился еще какой-то местный купец- еврей, ради которого они и приехали. X. уже давно, что называется, "лыка не вязал", и ему было решительно все равно, из кого состояла компания. Скоро выяснилось, что в семье еврея должна состояться свадьба, и он убедил все общество принять в ней участие. Особенно он упрашивал X., так как ему казалось лестным, что среди гостей окажется настоящий морской офицер. X. был на все согласен: "свадьба так свадьба", "евреи так евреи" -- лишь бы было вино.
На следующий день состоялось торжество, затем обед с фаршированой щукой, после танцы. X. пил, ел, ухаживал за барышнями и всех очаровал романсами. Веселье затянулось далеко за полночь, и X. уложили где-то спать. Только на другой день, проснувшись уже под вечер, он пришел окончательно в себя и чрезвычайно удивился обществу, в котором оказался. Однако уезжать уже было поздно да и пришлось опохмелиться. Только на следующее утро X. доставили благополучно на транспорт, и там командир немедленно посадил его под арест.
X. всегда ходил без денег и решительно всем задолжал, так что ему перед многими приходилось выворачиваться самыми невероятными способами, но за приветливость и покладистость ему и это прощалось. Только иногда сердились друзья, когда он заходил к ним в их отсутствие, выбирал что-либо из одежды и оставлял любезную записку с перечислением взятых вещей. Может быть, это уже и не так сердило бы (все знали, что X. взял что-нибудь по крайней ну>еде), но вещи возвращались впоследствии в таком виде, что их уже носить было невозможно.
