Игорь Перетрухин - О чем не сообщил ТАСС
Когда работаешь с интересом, то многое из окружающего, естественно, отодвигается на задний план.
Управление по планированию внешнеполитических мероприятий, где работал Огородник, находилось в доме напротив. Чтобы попасть из него в главное здание, достаточно было только перейти улицу.
Огородник был приглашен мною по телефону в один из кабинетов службы безопасности в МИД СССР. Предо мной предстал хорошо одетый мужчина, выше среднего роста, плотного телосложения, приятной наружности, с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Назвав его по имени и отчеству, я представился ему как сотрудник подразделения госбезопасности при МИД СССР подполковник Перетрухни Игорь Константинович. Предложив ему сесть, сказал, что мне известно о его прошлом знакомстве с нашими сотрудниками, работавшими по линии Комитета молодежных организаций СССР, а также по работе в Колумбии. Огородник подтвердил это, заметив, что не видит в приглашении на беседу ничего особенного, так как хорошо понимает значение нашей работы в целом. Я спросил, располагает ли он свободным временем, на что получил положительный ответ.
Далее я поинтересовался, как он устроился на новом месте, есть ли у него какие-либо проблемы, предложил ему продолжить сотрудничество, если он не возражает, в центральном аппарате с тем, чтобы он помог нам разобраться в некоторых вопросах, в том числе по Колумбии. Я подчеркнул при этом, что мы нуждаемся в помощи проверенных и честных людей, которые как бы находятся в одном строю с нами по решению задач государственной важности.
Огородник сказал, что устроился на новом месте хорошо, работа интересная. С ней он уже освоился и в ближайшее время намеревается приступить к работе над докторской диссертацией. Сотрудничество он готов продолжить, так как считает его своим гражданским долгом, тем более что это открывает для него возможность высказать определенные резоны по поводу его взаимоотношений с некоторыми сотрудниками резидентуры КГБ в Колумбии.
Я заверил его, что он может положиться на мои беспристрастие и объективность. Я юрист по образованию и так же, как и он, человек флотский. Нам присущи качества, характерные для моряков, а это фактор немаловажный.
Огородник сказал, что ему приятно это слышать, так как моряков действительно, где бы они ни находились, многое объединяет, и высказал сожаление, что ему из-за потери зрения пришлось оставить службу.
Он поинтересовался, на каком флоте я служил и принимал ли участие в Великой Отечественной войне.
Я рассказал, что в 1942 году шестнадцатилетним мальчишкой поступил в школу юнг на Соловецких островах, по окончании которой был в 1943 году направлен в действующий Северный флот, сначала на только что прибывшие по ленд-лизу[4] из США тральщики, а затем по основной специальности боцмана на торпедные катера. Участвовал в морских боях и в Петсамо-Киркенесской операции, был награжден двумя боевыми орденами. Наша бригада в войну была удостоена наименования Печенгской, орденов Красного Знамени и Ушакова I степени. В начале апреля 1945 года с отрядом торпедных катеров дважды Героя Советского Союза Александра Осиповича Шабалина по железной дороге был переброшен на Балтику, в район Восточной Пруссии, где для всех нас вскоре и закончилась война. Мне тогда было уже девятнадцать лет.
— После войны много и упорно учился, а теперь вот сижу перед вами.
Внимательно слушавший мой рассказ Огородник сказал, что такой биографии можно только позавидовать, особенно потому, что я вышел из юнг Военно-морского флота. Вместе с тем он поинтересовался, почему я оставил службу на флоте.
Я пояснил, что, продолжая срочную службу после войны, окончил десятилетку в вечерней школе рабочей молодежи в Риге. Мне в то время было уже 23 года. Поступать в Ленинградское высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе с пятилетним сроком обучения было уже поздновато, так как перспектива получения звания младшего лейтенанта в 27–28 лет в восторг меня не приводила. Помню, как после войны в нашем дивизионе— а стояли мы тогда в Кронштадте — появился по окончании училища младший лейтенант, в прошлом матрос. Он был направлен на учебу еще в годы войны. Среди своих одногодков, ставших уже старшими лейтенантами и капитан-лейтенантами, он смотрелся как-то жалко. И я, откровенно говоря, дрогнул.
Огородник заметил, что, несмотря на свою тогдашнюю молодость, я рассуждал вполне трезво и логично.
У него же морская служба была совершенно иной. Родился в семье военного моряка в легендарном Севастополе. И уже это не могло не определить его будущее. Тот, кто с мальчишеских лет слышал звуки корабельных сирен и рынды, отбивающей склянки, видел у причалов и в морской дымке на рейде величественные силуэты военных кораблей, не мог не мечтать о море и морской службе. Из троих детей в семье он был старшим. Его определили на учебу в Севастопольское нахимовское училище, которое он окончил с золотой медалью, что давало ему право на поступление в любое высшее военно-морское училище. Он выбрал Ленинградское высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. Но вскоре случилась беда. Совершенно неожиданно — это остается для него загадкой и по сей день — стало ухудшаться зрение, что было катастрофой для будущего моряка. Пришлось увольняться, переучиваться и в конечном итоге стать дипломатом.
Я высказал ему свое сочувствие по поводу его неудавшейся морской карьеры и поинтересовался, как обстоит дело с парусным спортом.
Огородник, оживившись, сказал, что страсть к парусу у него осталась. Он еще в годы учебы в МГИМО познакомился с несколькими яхтсменами и ходит в выходные дни под парусами на одном из московских водохранилищ и хоть в этом находит забвение.
Я выразил свое удовольствие по поводу состоявшегося знакомства и предложил ему, если у него нет возражений, встретиться здесь же через неделю в 14:00. Огородник ответил, что тоже рад был познакомиться с моряком из числа бывалых. А назначенное время его вполне устраивает. На том и расстались.
Не скрою, что Огородник в целом произвел на меня положительное впечатление. Но от моего внимания не ускользнула какая-то едва заметная наигранность его поведения. Чувствовалось, что он хорошо знал, где, кому и что надо было говорить. Несколько забегая вперед, хотелось бы отметить, что Огородник никогда не говорил ничего предосудительного ни об общественном строе в нашей стране, ни о политических деятелях даже далекого прошлого. Он никогда не рассказывал анекдотов на политические темы сомнительного свойства, хотя внешне мы поддерживали с ним довольно дружеские отношения. То есть был во всем предельно лоялен.
На следующей встрече разговор был продолжен, и начал его Огородник, который заявил, что за последнее время пребывания в Колумбии у него сложилось впечатление о не совсем объективном отношении к нему некоторых работников резидентуры КГБ в советском посольстве, которые практически работу с ним прекратили, и он совершенно уверен в том, что и ряд интриг против него был организован не без их участия. Это они, как говорится, покатили на него бочку. Насколько он уловил, они обвиняли его в недисциплинированности, своеволии и излишней самостоятельности.
На это я ответил, что, как уже говорил ранее, наша служба гарантирует абсолютную объективность и беспристрастие при рассмотрении любого вопроса, даже если он касается наших сотрудников, работающих за рубежом. К сожалению, и в нашу среду иногда попадают люди с наличием определенных недостатков. Подобные факты достойны сожаления, но надо признать, что они имеют место и среди сотрудников в загранточках. Это особенно прискорбно. Как говорил Чацкий в «Горе от ума», «чины людьми даются, а люди могут обмануться». Ведь стоит кому-то напротив фамилии в списке поставить карандашом жирную галочку, и у помеченного могут начаться неприятности. Совсем как в анекдоте: не то у вас украли шубу, не то вы ее у кого-то украли. Хотя в этом, как говорят в Одессе, кроются «две большие разницы».
Я попросил Огородника, чтобы он уточнил для начала, в каком направлении велась с ним работа и что от него требовалось.
Он ответил, что прежде всего его просили отмечать факты нарушения правил поведения советских граждан за границей и докладывать о характере взаимоотношений его сослуживцев и членов их семей с иностранцами — особенно с гражданами США. Конечно, сотрудников резидентуры интересовали и сами американцы.
На вопрос, кем конкретно из советских граждан интересовались они, он ответил, что в основном Бовиным и его женой, так как они вообще были зубной болью всей колонии. Люди достаточно грамотные, тем не менее злоупотребляли спиртными напитками и беспрестанно скандалили. Иногда дело доходило даже до рукоприкладства.
А в условиях небольшого коллектива все это сразу же становилось достоянием гласности. Бобин кичился своим отцом — известным хоккеистом. Его жена, довольно вздорная баба, тоже похвалялась какими-то несусветными возможностями и связями в Москве.
