Нина Вашкау - «…Хоть раз напишу тебе правду». Письма солдат вермахта из сталинградского окружения
Долгое время письма немецких участников Второй мировой войны не интересовали ни российскую, ни немецкую стороны. Именно публикация Байера заставила новое поколение историков Германии снова обратиться к аутентичным источникам личного характера. Источниковедческий анализ подлинных писем стал возможным только в 1980-х гг.
Новое звучание было придано письмам солдат из сталинградского окружения как источникам повседневной истории, когда, по мнению ученых новой генерации Вольфрама Ветте и Герда Юбершера, начала исследоваться «повседневная жизнь маленького человека на войне»{11}. Осуществить эту задачу было невозможно без введения в оборот исторической науки принципиально новых достоверных источников, раскрывающих «другой лик войны», свидетельствующих об обстоятельствах жизни и смерти «тех, кто были внизу». Табу на «персональную историю» не вмещавшуюся в рамки, заданные холодной войной, постепенно разрушалось. В ФРГ была начата критическая проверка текстов, считавшихся прежде бесспорно достоверными.
В книге «Очень редко я плакал»{12} авторы предисловия писали, что когда они в 1987 г. обратились к тем участникам войны на Востоке, кто вел дневник или сохранил письма дома, то были удивлены: бывшие немецкие солдаты с готовностью говорили о войне, они шли навстречу и отвечали на вопросы о том, как пережили эту войну.
Никакая другая эпоха немецкой истории так основательно не документирована и так горячо не обсуждается, как время нацизма. Разрушено табу о персональном неучастии в содеянном. И это относится не только к родителям, явно ощущается страх детей потерять уважение и любовь к своим отцам. Табу имеет две стороны: те, которые не хотел рассказывать, и те, кто не хотел слушать.
Поэтому историк, ставящий перед собой цель на основе привлечения писем военной поры ответить на серьезные вопросы о ее ходе, последствиях, проблемах вины и жертвенности солдат, должен максимально бережно «поймать» неуловимые изменения в оценках, сознании, рефлексии авторов через, казалось бы, обыденные факты и лингвистические штампы, присутствующие в письмах.
Вряд ли иной корпус источников по истории войны является столь многочисленным, личным и субъективным, как письма. Но одновременно эпистолярные источники ставят перед исследователем проблемы аутентичности, пределов влияния цензуры и самоцензуры, критики источника (внутренней и внешней), выбора методов обработки и анализа этого массового источника. Немаловажным вопросом является репрезентативность источника и возможности на этой базе делать далеко идущие выводы и умозаключения. И, наконец, насколько этот источник точно, объективно и с должной полнотой отвечает на вопросы, которые ставит исследователь: преступления вермахта, приверженность национал-социализму, осознание вины за собственные преступления и т. д.
Письма солдат на родину и их близких на фронт реально отражают эмоциональную составляющую партнеров по переписке. Речь идет о нормальной человеческой мирной жизни. Одновременно рядом с гуманистической и индивидуальной целями они имеют внутриполитическое и военное измерения{13}.
Интерес к солдатским письмам пережил в ФРГ новый всплеск начиная с середины 1980-х гг. В 1988-1998 гг. вышло большое число публикаций писем и дневников, а также исследований, основанных на анализе комплексов эпистолярных документов, хранящихся в различных архивах Германии{14}.
В письмах немецких солдат рефлексировалось восприятие войны и своего места в ней, осуществлялась обратная связь с родными, семьей, именно письма стали совершенно новым и неожиданно информативным источником о повседневной стороне жизни на войне. И по этому заряду коммуникации, сообщений, чувства, аутентичности с письмами не могли конкурировать приказы, официальные сообщения, дневники и воспоминания генералов.
Начало Второй мировой войны отличалось доминированием пропагандистских стереотипов в восприятии противника. Советский солдат был воспитан в духе пролетарской идеологии. Как оказалось, с другой стороны тоже работала мощная идеологическая машина, но с другой направленностью. Тем более неожиданно воспринимаются мысли «между строк», например, из письма немецкого солдата, учителя по профессии, от 28 июля 1941 г., когда его рота идет победным маршем через неубранные поля России: «Мое сердце болит, когда я это вижу».
Однако подавляющая часть солдат поначалу воспринимала поход на Восток как «туристическую прогулку». В первых письмах рассказывается о бескрайних степях, далеком горизонте, небе, густых лесах. И одновременно — описание хижин, ужасных мест («забытый богом угол»), используются словосочетания «грязная страна», «грязь и большая нужда», причем это касается и стран Восточной Европы. Солдаты и офицеры вермахта смотрели на население восточноевропейских стран свысока, подчеркивали, что много лет понадобится, чтобы навести здесь «немецкую чистоту».
Клаус Латцель в статье, показательно названной «Туризм и насилие»{15}, пишет о том, что вермахт был инструментом не только политики, но и уничтожения. Сознание солдат, которые находились на фронте, адекватно отражало состояние немецкого общества. Латцель справедливо поставил вопрос об аутентичности, полноте источника и границах интерпретации военной действительности. Он подробно остановился на трех моментах: письма сообщают только о том, что известно солдатам из небольшого периода военных действий; только то, что авторы писем способны выразить словами; то, что авторы могут позволить себе сообщить из цензурных соображений. Некоторые направления исследования этой темы сформулировал Латцель в статье «Полевая почта: размышления о содержательности источника»{16}.
Автор рассматривает письма как исторический источник на конкретных комплексах писем одного автора, разных авторов, воевавших в разных странах{17}. Для него было важно, проведя обработку писем, ответить на вопросы об их авторах, о частоте повторений, об их отношении к врагу, к характеру войны («нормальная» война или война на уничтожение?), об отношении к смерти, о позиции относительно советского гражданского населения, об оценке категорий «жертвы», «герои», «долг», «честь» и т. д. Латцель сравнивает солдатские письма Первой и Второй мировых войн и выделяет в содержании писем 52 темы, которые так или иначе упоминаются в письмах. Историк приходит к выводу, что ожесточенность войны середины века берет свое начало в Первой мировой войне, он связывает роль и место вермахта с национал-социализмом{18}.
К схожим выводам пришел и Мартин Хумбург. Он сосредоточился на анализе полевой почты немецких солдат из Советского Союза в 1941-1944 гг. Группируя темы, которые упоминаются в письмах, автор привлекал для анализа междисциплинарные достижения психологии и социальной истории{19}. Важно подчеркнуть, что автор работал с письмами, полученными адресатами и сохраненными в архивах. Этот корпус составили 739 писем, написанных 25 солдатами, что позволило ему про вести анализ по 90 темам, затронутым в письмах. Более подробно он выделяет социодемографические маркеры (возраст, профессия, место жительства, социальное положение и т. д.), на основе которых объясняет те или иные пассажи в письмах и пытается уловить изменение настроения авторов. Наконец, третья монография Тило Штенцеля{20}, который использовал комплексы писем из Библиотеки современной истории Штутгарта, дополняет этот ряд изданий 1998 г.
Диссертация Катрин Килиан посвящена оценке состояния архивной базы, возможностям, которые предоставляют те или иные коллекции писем, в ней подробно охарактеризованы предшествующие документальные публикации{21}. В этом отношении показательна поистине титаническая работа, проведенная известным публицистом Вальтером Кемповски, который издал документальную хронику «Эхолот» в четырех томах общим объемом в 25 тыс. страниц, охватывающую события в Германии и на фронтах Второй мировой войны в январе и феврале 1943 г. В издании представлены письма, фотографии, воспоминания из самых разных источников{22}. Исследователи получили труд, который нуждается в анализе и осмыслении, показывает возможности массовых источников в совокупности с другими отобразить объемную картину поведения человека на войне, трансформацию восприятия своего места в ней, пределы его нравственного выбора.
Тайная полиция отслеживала настроения солдат и мирных жителей, в том числе воздействие писем из окружения на общественное сознание. В предназначенном только для нацистской элиты закрытом обзоре СД (февраль 1943 г.) говорилось: «Имеет место убеждение, что Сталинград означает перелом в войне… Неустойчивые соотечественники склонны видеть в падении Сталинграда начало конца»{23}.
Читатель должен помнить, что немецкие письма, как и советские, подвергались цензуре. Причем это был внешний контроль, когда письмо вскрывалось, зачеркивались или вырезались фразы или выражения, нарушавшие правила цензуры. Это были специальные цензурные отделения, которые отмечали спецштемпелем проверенные письма. Внешняя цензура была барометром, который показывал душевное состояние солдат. В некоторых письмах солдаты упоминают об этой цензуре.
