Юрий Свойский - Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен
Вначале прошли наши, их было человек восемьдесят. Во главе их шел одетый в синий танкистский комбинезон худой, черный, бородатый человек с печальными глазами и рукой на перевязи. Это, как мне сказали, был майор командир батальона нашей бронетанковой бригады. Его считали погибшим в одном из боев еще в июле. Но оказалось, что он в плену. Как старший по званию среди пленных, он вел колонну.[86]
Наши пленные молча прошли мимо нас и скрылись за поворотом дороги, уходившей к нашим позициям. Потом прошли японцы. Замыкая их колонну, ехали две открытые машины, в которых сидели раненые главным образом в ноги.
Дорога. По ней, замыкая колонну, едет последняя машина с японскими пленными. Она едет сначала мимо маленькой группы наших врачей и сестер, потом мимо группы наших командиров, руководивших передачей, потом мимо большой группы японских офицеров.
И вот на этом последнем куске дороги, под взглядами всех, кто стоит по сторонам ее, в кузове последней машины поднимается японец и демонстративно долго приветственно машет нашим врачам и сестрам перевязанной бинтом кистью.
Все стоят молча, наши и японцы, все это видят. А он, приподнявшись в кузове, все машет и машет рукой, машет долго, до тех пор, пока машина не скрывается за поворотом.
Кто был этот человек? Японский коммунист или просто человек, которому спасли жизнь наши врачи и который, несмотря ни на что, хотел выразить им последнюю благодарность? Что ждало этого человека там, в Японии: дисциплинарное взыскание или военный суд? Не знаю, но эта сцена до сих пор живет в моей памяти. Потом, вернувшись с Халхин-Гола, я написал об этом стихотворение «Самый храбрый», но мне не удалось выразить в нем все то, что было у меня на сердце, когда я видел эту сцену».[87]
Передача пленных происходила в два этапа. 27 сентября состоялся первый обмен, в ходе которого советской стороне были переданы 87 военнопленных, 25 из которых имели ранения. «Японцы передали нам наших пленных в очень плохом виде: переутомлены, оборваны, часть в одном нижнем белье и босиком». Взамен японцам были переданы 64 военнопленных (по национальности: японцев 54, баргут 10; по воинским званиям: офицеров 1, унтер-офицеров 3, ефрейторов 7, солдат 53), при этом 37 человек были переданы ранеными. «Все пленные переданы в хорошем состоянии и обмундированы в новое японское трофейное обмундирование».[88]
По мнению японской стороны, «русские хотели сначала увидеть, сколько пленных вернется», поэтому передали в первый день только 64 человека. Тем не менее в выявленных документах не имеется следов какого-либо конфликта советской и японской комиссий по этому вопросу. Еще 24 человека (20 японцев и 4 маньчжура) были переданы 29 сентября, советские наблюдатели доложили, что «они 20 человек японцев посадили на грузовики и увезли, а 4 человека манчжур оставили на месте передачи до темноты».[89] Таким образом в общей сложности 27 и 29 сентября 1939 года Квантунской армии было передано 88 человек военнопленных.
Примечания:
1. Таблица составлена на основании шифротелеграмм Жукова Ворошилову № 1602 от 28 сентября и № 1646 от 30 сентября 1939 г.[90] с уточнениями по другим источникам.
2. Так как некоторые военнопленные японцы служили в армии Маньчжоу-Го в качестве инструкторов, а баргуты и маньчжуры в японских частях в качестве переводчиков и водителей, разделить их по принадлежности к Армии Великой Японской империи и Маньчжурской Императорской Армии на основании имеющихся документов не представляется возможным.
Количество пленных, переданных ранеными, в источниках указывается по разному. Согласно первому донесению об обмене пленными, среди них было 25 человек раненых. Однако в отчете комиссии по опросу военнопленных указано, что при взятии в плен не смогли оказать сопротивление вследствие ранений 12 человек. В окончательной версии доклада 12 было исправлено на 13.[91] По-видимому, эти цифры (12–13 человек) относятся к числу тяжелораненых, что дополнительно подтверждается приведенным выше свидетельством рядового 71-го пехотного полка Морисита (15 раненых русских пленных, виденных им в хайларском госпитале) и Константина Симонова («человек двенадцать», доставленных одним самолетом).
Аналогичное расхождение наблюдается между данными противников в отношении числа раненых японских солдат, переданных советской стороной в ходе обмена. По японским данным раненых было не 37, но 50 человек, из которых трое в тот же день умерли. Такое расхождение в цифрах может быть объяснено тем, что составители советского отчета учли как раненых только тяжелораненых, доставленных самолетами, а японцы – всех военнослужащих, имевших ранения. Японские врачи признали, что пленных лечили хорошо, а некоторые предметы медицинского имущества, переданные с ранеными – например, шины – были по качеству исполнения лучше японских.[92]
Таким образом, к 16.00 27 сентября советские и монгольские военнопленные были возвращены. Часом ранее, в тот момент, когда у Номон-Хан – Бурд-Обо еще продолжался опрос бывших пленных, командование 1-й Армейской Группы затребовало у Москвы инструкций по порядку обращения с возвратившимися. В шифротелеграмме выражалось опасение, что «в числе возвращающихся пленных японцы могут подсунуть белогвардейцев и возможно часть наших пленных будет ими завербована» и предлагалось в свои части их не возвращать, провести опознание и собрать компрометирующие материалы.[93] Не следует считать это параноидальной шпиономанией – с японскими и маньчжурскими военнопленными также проводилсь соответствующая работа. Оставление японских военнопленных для разведывательной подготовки можно считать документально подтвержденным – в расчете количества японских пленных, оставшихся после обмена «один на один» указано, что подготовленных для разведывательной работы по состоянию на вечер 27 сентября имелось 22 человека, находились они в Улан-Баторе.[94]Еще 10 человек были отправлены в Москву, однако известные документы не дают ответа на вопрос – с какой целью.
Принимавший японских военнопленных майор Нюмура также рассказывал Элвину Куксу, что существенная часть бывших пленных японцев по возвращении добровольно призналась в сотрудничестве с советской разведкой и сообщила выданные им пароли. Некоторые в таком сотрудничестве не признались, однако при тщательном обыске их одежды сотрудниками кэмпэйтай были найдены зашитые в швах инструкции по разведывательной деятельности. Эти бывшие военнопленные были наказаны.[95] Советская контрразведка таких результатов не получила. Несомненно, пленных тщательно обыскали и подвергли допросам, но никаких предположений о вербовке военнопленных японскими разведывательными органами в отчете о результатах следствия заявлено не было. Лишь в отношении одного красноармейца, Тимофея Бакшеева, на основании свидетельств остальных, было высказано подозрение в шпионской деятельности. Однако в окончательной версии отчета этого предположения уже нет, а трибунал счел подозрение недоказанным.
Первоначально бывшие военнопленные были сосредоточены в Тамцак-Булаке, куда от частей вызывались представители для их опознания и написания характеристик. Результаты опознания оказались несколько неожиданным. Все вернувшиеся были опознаны своими командирами, однако выяснилось, что пятеро бывших пленных значатся в своих частях даже не пропавшими без вести, а погибшими, найденными, опознанными и похороненными:
Майор Стрекалов Владимир Северьянович – 3 июля «сгорел в танке и похоронен в братской могиле у реки Халхин-Гол».
Лейтенант Красночуб Павел Яковлевич – по одному из списков потерь «найден и похоронен наземными частями» (без указания места захоронения).
Младший комвзвод Еремеев Петр Прокофьевич – 3 июля «похоронен в братской могиле в районе боя».
Отделенный командир Евдокимов Борис Илларионович – «убит 3 июля, опознан и похоронен в период с 4 по 8 июля в братской могиле "точка № 2”», о чем имеется акт за подписью старшего политрука Живолукова.
Красноармеец Тиунов Кузьма Дмитриевич – «1 августа умер от тяжелого ранения в голову в армейском госпитале и похоронен на госпитальном кладбище».
Тем временем переговоры по оставшимся не переданными военнопленным продолжались. К концу дня 27 сентября советская комиссия, опросив возвратившихся пленных, пришла к заключению, что не переданными остаются 10 человек: капитаны Алаткин и Казаков, воентехник 2-го ранга Домнин, лейтенант Еретин, красноармейцы Носачев, Шахов и Пештохов «о которых писалось в газете «Харбинское время»», цирик Толтонтян и гражданские авиаторы Гусаров и Попов. На следующий день, 28 сентября, советская комиссия предъявила японскому представителю полковнику Кусуноки требование о передаче названных десяти человек, однако последний ответил, что японскому командованию ничего о них неизвестно. После вторичного требования (по-видимому, сопровождавшегося демонстрацией публикаций в «Харбинском времени»), Кусуноки, посоветовавшись с генерал-майором Фудзимото, заявил, что «некоторые фамилии названных лиц японскому командованию известны, но они перебежали к нам, поэтому японское командование считает их не пленными, а политическими преступниками и передать их не может. В отношении других будут наведены справки об их местонахождении и в случае, если они окажутся пленными, а не политическими преступниками, [то они] будут переданы советскому командованию». На вопрос «кто именно из некоторых фамилий японскому командованию известен, что они являются политическими преступниками» японцы ответа не дали, пообещав разобраться в течение суток.[96]
