Евсей Гречена - Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах
Как видим, «под влиянием досады и гнева на Барклая Багратион вольно или невольно искажал действительность и представлял своим влиятельным адресатам ситуацию, прямо скажем, в превратном виде»[14].
А ведь Барклай, по словам М. А. Фонвизина, «при равных с князем Багратионом достоинствах, имел более его познаний в военных науках, мог искуснее его соображать высшие стратегические движения и начертать план военных действий».
Соответственно Барклай не раз объяснял Багратиону смысл своих действий. Он писал ему:
«Весьма хорошо и полезно было бы удерживать Смоленск; но сей предмет не должен, однако же, нас удерживать от важнейших предметов: то есть сохранения армии и продолжения войны».
Сказано не очень складно, но весьма верно. Однако, похоже, смысл слов Михаила Богдановича уже давно не интересовал князя Багратиона. Он уже вел с военным министром войну на полное уничтожение, не понимая, что ненависть — это сила бессилия.
К сожалению, общие офицерские симпатии были на стороне князя Багратиона.
Историк С. П. Мельгунов:
«Багратион был, несомненно, хорошим боевым генералом, человеком большого энтузиазма и личного геройства. Быть может, все это хорошие качества для полководца — но не при тех условиях и не в тот момент, в каких находилась Россия в начале кампании 1812 года. Отличаясь „умом тонким и гибким“, по отзыву Ермолова, Багратион, к сожалению, не проявил этих качеств в отношении к Барклаю. Быть может, причиной этого и было отсутствие образования. Слишком непосредственно отдаваясь своим чувствам и не вдумываясь в положение вещей, Багратион был один из самых горячих противников Барклая. Но для него есть одно оправдание — по-видимому, он был искренен в своих суждениях <…>
Наивность и искренность, в которые Багратион облекал свои выступления против Барклая, служат оправданием для личности Багратиона <…> Но если личные его подвиги давали высокие примеры бесстрашия и мужества, то бестактные поступки против Барклая не могли не иметь деморализующего влияния. А между тем именно Багратион при своем влиянии в армии мог быть лучшей опорой Барклая. Барклай ценил достоинство Багратиона, щадил его самолюбие <…> Однако поведение Багратиона способно было вывести из терпения и всегда спокойного Барклая. Если верить рассказам очевидцев, в армии происходили бесподобные сцены: дело доходило до того, что главнокомандующие в присутствии подчиненных „ругали в буквальном смысле“ один другого <…> Можно ли в таких условиях говорить о какой-либо солидарности в действиях, являвшейся одним из главных залогов успеха».
* * *А тем временем эпицентр военных действий утром 7 (19) августа переместился в сторону Соловьевой переправы через Днепр, что находилась в сорока верстах на востоке от Смоленска.
Еще накануне, как мы уже говорили, на вестфальский корпус генерала Жюно была возложена важная задача: он должен был скрытно навести мост через Днепр у деревни Прудищево, обойти Смоленск с юго-востока, выйти на Московскую дорогу и отрезать русские войска, которые могли еще находиться между Смоленском и деревней Лубино.
Принято считать, что Жюно представился отличный шанс окружить русских и отличиться в глазах Наполеона, который послал герцогу д’Абрантес приказ действовать с должной энергией.
— Барклай сошел с ума, — говорил император. — Его арьергард будет взят нами, если только Жюно ударит на него.
Наведение понтонных мостов у Прудищева не стало, однако, неожиданностью для русских, так как об этом вовремя донес один вестфальский дезертир. При этом кавалерия маршала Мюрата не нападала на русский арьергард, да и корпус маршала Даву также простоял весь день в бездействии. Все якобы ждали переправы Жюно. Жюно же, перейдя через Днепр, остановился в нерешительности у деревни Тебеньково и не двигался вперед.
Это одна версия бездействия французов. Есть и другая, высказанная генералом М. И. Богдановичем:
«Неприятель не мог знать в точности, в каком положении тогда находилась наша армия, и поэтому оставался в бездействии».
Экспрессивный Мюрат неоднократно посылал гонцов к Жюно, торопил его, однако все его слова «остались тщетны: Жюно не трогался, отзываясь, что в 200 шагах перед его фронтом топкое болото, которое нельзя перейти иначе, как по одному человеку, и то с подстилкою фашин. Ему предложили обойти болото и напасть на русских с тыла. Жюно отвечал, что для такой отдельной атаки корпус его слишком малочислен».
Для справки: в это время вестфальский корпус насчитывал всего 13 600 человек. Кроме того, Жюно объяснял, что для обхода «требуется много времени, между тем как до наступления ночи остается только четыре часа».
Конечно, на войне приказ есть приказ, и его нужно выполнять. С другой стороны, наличие топкого болота на пути Жюно — бесспорно. В связи с этим у герцога д’Абрантес было лишь два выхода: первый — разрушить боевое построение, нарубить веток, заняться постилкой фашин, а затем по одному след в след попытаться перейти болото; второй — попытаться обойти болото. Любое из этих решений в своем осуществлении требовало массу времени и было чрезвычайно опасным. Вестфальцы Жюно были поставлены в такое затруднительное положение этими болотами, что было сомнительно, что на них можно будет рассчитывать в главном действии.
События этого дня генерал М. И. Богданович описывает следующим образом:
«Ничто не мешало войскам Жюно выйти на московскую дорогу, что, без всякого сомнения, не только заставило бы нас отказаться от обороны позиции за Строганью, но и поставило бы наш отряд в весьма опасное положение. Но Жюно, по уверению некоторых писателей, уже страдавший припадками сумасшествия, вместо того, чтобы решительно занять большую дорогу, скрыл свои войска в Тебеньковском лесу и не пошел далее».
* * *А в это время в районе Лубино (у Валутиной горы) корпус маршала Нея атаковал арьергард Барклая де Толли, прикрывавший отход русской армии от Смоленска. Именно здесь генерал П. А. Тучков 3-й на три часа задержал противника, но потом вынужден был доложить Михаилу Богдановичу, что больше не в состоянии сдерживать натиск противника.
В ответ Барклай резко сказал ему:
— Возвратитесь на свой пост, пусть вас убьют; если же вы вернетесь живым, то я прикажу вас расстрелять.
Генерал Тучков 3-й был очень храбрым человеком, и он не вернулся. Его бригада почти полностью была уничтожена, но приказ он выполнил. Лишь незначительное число его людей смогло отойти за реку Строгань, а сам генерал, дважды тяжело раненный в бок и в голову, попал в плен к французам.
* * *Кстати сказать, в тот день чуть не попал в плен и сам Михаил Богданович, и произошло это следующим образом.
«Барклай, Левенштерн и группа офицеров штаба 1-й армии проезжали неподалеку от места боя. Михаил Богданович ехал на горячем и порывистом коне, который гарцевал, но не шел вперед. И вдруг вперед проскочили польские уланы и, опрокинув заслон, ринулись к Барклаю.
Левенштерн подал свою лошадь командующему, и тот с величайшим хладнокровием сошел на землю, затем снова сел в седло и поехал вперед.
Уланы окружили Барклая, но на помощь к главнокомандующему ринулся эскадрон Изюмских гусар во главе с капитаном Львом Нарышкиным и спас своего генерала. Наблюдавшие этот эпизод были единодушны в том, что ни один мускул на лице Барклая не дрогнул»[15].
По расчетам Наполеона, корпус генерала Жюно должен был выйти к Лубино раньше Барклая де Толли, но задуманного окружения не произошло.
Позднее, осмотрев поле боя у Лубино, император излил свой гнев на Жюно, ставя ему в вину, что русская армия не потерпела совершенного поражения.
— Жюно, — повторял он с горечью, — упустил русских. Из-за него я теряю кампанию.
* * *Однако на все события под Смоленском можно посмотреть и с иных позиций.
Во-первых, как отмечает генерал М. И. Богданович, под Смоленском Даву, Мюрат и Жюно «командовали только войсками, непосредственно им подчиненными. Все трое действовали независимо один от другого и поэтому не могли направлять своих усилий с надлежащим согласием к достижению общей цели». Формально ни Мюрат, ни Даву не могли приказывать Жюно, «каждый поступал по своему разумению».
Во-вторых (это мнение высказывает, в частности, Н. А. Полевой), «не виноватее ли всех был сам Наполеон, не явившийся на поле битвы, не отдавший точных приказов?»
Ему вторит британец Дэвид Чандлер: «Благополучный уход русских войск все же не был целиком на совести у Жюно. Показательно, что Наполеон покинул фронт и удалился в Смоленск в 5 часов вечера для отдыха; это уже не был тот блестящий полководец с безграничной энергией, как в прошлые кампании».
Историк Франсуа-Ги Уртулль также выражает недоумение по поводу поведения Наполеона:
