Александр Бушков - Возвращение пираньи
— Кончита… — осторожно сказал Мазур, не вытерпев.
— Ага, боитесь? — Она выдернула Мазура за руку из кресла и потащила за собой. — Думаете, я не боюсь? Думаете, я легкомысленная дура? Просто-напросто, Влад, меня заверили, что здесь нет ни единого поганого «клопика», а я успела уже убедиться, что дон Херонимо не бросает слов на ветер. Могу я в этом случае немного пошалить? Чтобы развеяться и забыть о шпионах…
Комната, в которой они оказались, предназначалась, безусловно, для более веселых и приятных дел, нежели шпионаж. Кончита прямо-таки сунула Мазура в низкое мягкое кресло, словно плюшевого медвежонка, уселась рядом на столь же низкий диванчик, повела рукой:
— Берите фрукты, вот их сколько. У вас же, наверное, ничего этого нет? Снег, медведи… а водку в самом деле наливают в с…самовар, или он для другого предназначен?
— Из него пьют чай, — сказал Мазур. — Насчет снега и медведей вы немного преувеличиваете, Кончита, у нас есть много всяких интересных вещей, помимо снега и медведей…
— Но ананасов-то не растет? И винограда тоже? Мне говорил дон Херонимо… Ешьте.
Мазур вежливости ради потянул с блюда кисточку почти черного винограда. Кончита подобрала ноги, уперлась в колени тонкими руками, положила подбородок на стиснутые кулачки и стала за ним наблюдать с непонятным выражением. Она была тоненькая, очаровательная, с огромными карими глазищами, и, как сплошь и рядом бывает, не верилось, что эту девочку можно примитивно купить за деньги. Впрочем, Мазур с долей самокритичности признал про себя, что, несмотря на элегически-грустное направление мыслей, мысли эти ничуть не помешают ему довести происходящее до логического конца. Мужик есть мужик, и пишется мужик, аминь…
— Ты правда моряк? — спросила она с интересом.
— Правда.
— Интересно, а ты не пробуешь в глубине души меня жалеть? — спросила Кончита. — Терпеть не могу, когда попадаются такие вот… которые жалеют бедное падшее создание… А попутно все равно используют.
— Брось, — сказал Мазур. — И не думаю я тебя жалеть. Молодая, красивая, наверное, не бедная, зарабатываешь, могу побиться об заклад, побольше скромного морского офицера…
— Ты и правда так думаешь? — Она пытливо всмотрелась ему в лицо, удовлетворенно кивнула. — Правда. Дедушка у меня был брухо… как по-английски… колдун. Я кое-что умею, клянусь мадонной… А пистолет у тебя с собой?
— Угадай, если умеешь, — сказал Мазур.
— Нету… Ну, тогда ты и впрямь серьезный человек — шпион без пистолета опаснее шпиона с пистолетом, только дурачки, локо, мелкие людишки увешиваются стволами… Может, мне что-то такое сделать? Может, ты чего-то хочешь?
— Я пока так посижу, — сказал Мазур. — Трудный денек выдался.
— Тогда пей. Это «Кансильер», прошлого года, отличное… Возьми бокал и иди сюда, — подвинулась она.
Мазур сел с ней рядом, отпил из бокала и откинулся на мягко-упругую спинку дивана. Смокинги. Роковые красотки. «Ла Палома», куда кого попало не пускают. А ведь не врали романы, все это есть, досталось же на старости лет…
Осторожно покосился на очаровательную соседку, безмятежно умостившую пышноволосую головку у него на плече.
— Ага-а… — протянула Кончита. — Ну, я верю, что ты меня не жалеешь, только вот в глазах у тебя присутствует второй классический вопрос… Как я сюда попала, а?
— Ты это тоже терпеть не можешь?
— Да нет, почему. Наоборот. Я, видишь ли, Влад, не пала, а поднялась. У родителей ранчо в Барралоче. Понятно?
— Не совсем.
Девушка недоуменно покосилась на него снизу вверх, что-то, видимо, сообразила:
— Ах да… Милый, это у гринго и в Мексике ранчо означает поместье. У нас, если поместье, это называется «финка» или «асиенда». А ранчо у нас, да будет тебе известно, — это простая деревенская хижина. Стены глинобитные, пол земляной, крыша — соломенная. Оценил? Во-от… Жутко подумать, что бы со мной было, останься я в Барралоче. — Она искренне передернулась. — Потасканная корова с кучей сопляков и мужем-бурро… ослом. А как я живу теперь? У меня была рито. Как тебе объяснить… Рито — это удача, фортуна, счастливый случай… Влад, ты почему такой напряженный?
Мысленно махнув рукой, Мазур сказал:
— Я сегодня, кажется, видел привидение.
— Случается, — ничуть не удивилась Кончита. — Я сама не видела, но они иногда показываются… Кто-то, кого ты убил?
— Нет, — сказал Мазур. — Жена. Ее убили.
— Ко-олепредо… — протянула Кончита.
— Что?
— Ну и дела… Здесь убили?
— Нет, там, у нас…
— Молодая или старая?
— Молодая. Как ты.
— Красивая?
— Очень.
— Так… — задумалась Кончита, прижавшись теснее. — Что бы тебе на это сказал дедушка? Она тебя любила?
— Думаю, да.
— Думает он, видите ли… Ох, мужчины… Н-ну… Будь это кто-то, кого ты убил, можно сразу уверенно говорить, что он тебе пророчит беду. Те, кого ты убиваешь, это уж-жасно любят, заявиться в самый неподходящий момент, беду напророчить. А если жена, любящая… Хм, она тебя предупреждает.
— О чем?
— Ну откуда я знаю? Надо ей о чем-то тебя предупредить, понимаешь? Так тебе и сказал бы толковый брухо. А уж плохое там или хорошее… Quien sabe?[6] По-английски это…
— Я знаю, — сказал Мазур, успевший выучить эту незамысловатую фразу, применявшуюся здесь в массе ситуаций и носившую невероятное множество значений и оттенков. — Но вот о чем…
— Вряд ли есть необходимость беречь верность, — лукаво покосилась Кончита. — Сам подумай, если она тебя любила, ей приятно, что ты продолжаешь с красивыми женщинами… Если ее все равно нет, это же не измена, понимаешь? Глупо хранить верность мертвым. И вообще, los muertos е idos no tien amigos…
— Что?
— У мертвых и ушедших нет друзей, — сказала Кончита. — Это такая пословица…
— Черт, верно, — растерянно сказал Мазур.
По крайней мере, к нему эта пословица подходила на все сто — у тех, кто уходит на задание, друзей больше нет…
— Ты весь зажатый, — тихо сказала Кончита. — Не бойся, я же тебе говорю, большую беду любимая жена не пророчит, предупреждает просто.
— Мне просто показалось, — сказал он, злясь на себя за то, что вновь потихонечку допускал в мозг прежнее ощущение, испытанное там, на площади. Что чуточку верил, будто видел Ольгу на самом деле.
— Ничего не показалось, — наставительно сказала Кончита. — Значит, приходила она к тебе, глупый…
И, гибко выгнувшись, прильнула к его губам долгим поцелуем.
Глава пятая
Una Guapa Bonita
Как давно известно сведущим людям, главная сложность случайных романчиков, платных или бесплатных, заключается в искусстве красиво разойтись утром. Мазуру в этом смысле повезло — у смышленой девчонки, умело и яростно пробивавшейся из грязи в князи, стиль был неплох. Наверняка отработан на неизвестном количестве предшественников, но это, в сущности, неважно. Умеренно-короткие ласки после пробуждения, легкий завтрак с кофе, непринужденная болтовня — все катилось по накатанной, так что Мазур почувствовал себя совершенно свободно.
В девять утра после деликатного стука в дверь объявился второй секретарь, мужчина представительный, холеный и в других обстоятельствах наверняка надменно державшийся бы со столь плебейскими гостями, зачем-то прикрытыми дипломатическим паспортом. Однако перед Мазуром с Кацубой он откровенно прогибался и, судя по некоторым наблюдениям, искренне — явно получил от кого-то неизвестного хорошую накачку. Дополнительный штрих в пользу серьезности операции.
— Подожди минутку, — сказала Мазуру Кончита, почти не обращая внимания на импозантного дипломата (быть может, искренне считала его чем-то вроде посольского шофера). — Сейчас уедет наш особо скрытный гость… Полюбоваться хочешь?
Мазур выглянул в окно. На обсаженной эвкалиптами аллее стоял белый «мерседес», и к нему живенько поспешал невидный субъект в сопровождении двух квадратных мальчиков, декорированных темными очками.
— Министр земледелия, — беззаботно пояснила Кончита. — Крайне нервный субъект, поскольку женат на состоянии супруги, а она однажды уже грозила разводом. Конечно, кресло у него весьма доходное, но по сравнению с деньгами сеньоры — й-ют![7] Вот и бережется… Ну, всего тебе наилучшего. — По-прежнему игнорируя третье лицо, она приподнялась на цыпочки и звонко чмокнула Мазура в щеку. — И чтобы призраки больше не навещали…
«С ума сойти, — грустно подсмеиваясь над собой, думал Мазур, спускаясь по витой лестнице следом за дипломатом. — Выхожу это я утречком из одного из самых шикарных борделей столицы, смотрю, а из соседней двери — сам министр земледелия… Поэма. Обычно воспоминания в сто раз прозаичнее…»
…И завертелось, закрутилось, с удовольствием бы сказал «понеслось», но все обстояло как раз наоборот — поползло… Теперь вместе со вторым секретарем по кругам здешнего бюрократического ада поплелись и они с Кацубой, и кругов этих было не семь, как в каноническом аду, а, пожалуй, семижды семь, не считая тупиков, ответвлений и ловушек.
