Юрий Свойский - Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен
Воздействуя на умы пленных, японцы одновременно использовали факт их пленения для подготовки пропагандистских материалов – листовок и, реже, написанных от имени пленных красноармейцев статей в газете «Харбинское Время».[64] Согласно материалам следствия, «по заданию японцев и белогвардейцев писали контрреволюционные листовки» Иван Тиунов, Алексей Герасимов, Петр Панов, Александр Бурняшев и даже малограмотный Николай Митрофанов. Михаил Шахов не только «фотографировался для газеты «Харбинское время»», но и «писал контрреволюционные листовки, статью в эту газету». Более соответствующим действительности было утверждение, что «неоднократно писались листовки от имени» первого пленного халхингольской войны Хаима Дроба. Для подготовки пропагандистских материалов японцы собирали подписи на чистых листах бумаги – и большинство военнопленных такие подписи дали. При подготовке обвинения особисты основывались на самом факте наличия подписей под теми или иными пропагандистскими материалами. Однако и майор госбезопасности Клименко, и капитан госбезопасности Панин, и уж тем более полковой комиссар Цебенко по долгу службы обязаны были знать, что японцы подписывали листовки и именами пропавших без вести, убитых и похороненных, и даже вполне здравствующих и в плен не попадавших бойцов и командиров РККА. Сведения об этих людях получались в процессе допросов, прослушивания эфира и, реже, телефонных сетей, а также изучения документов, подобранных на поле боя. Более того, совершенно такими же способами эту работу выполняли сотрудники политотдела штаба 1-й Армейской Группы, ответственные за разложение войск противника.[65] Хорошо знакомый с этой деятельностью военный комиссар Фронтовой Группы корпусной комиссар Бирюков безжалостно вычеркнул из окончательного отчета о результатах следствия все упоминания о написании листовок военнопленными. В обвинительном заключении они уже не фигурировали, что дало возможность Военному Трибуналу избегать применения 58-й статьи.
Пленных много фотографировали, как на фронте, так и уже в лагере; в некоторых случаях разрешали фотографировать пленных иностранным журналистам. В литературе встречаются также упоминания об использовании изъятой у пленных военной формы в постановочных фотографиях, на которых позировали переодетые в нее русские солдаты отряда Асано. Тем не менее большую часть известных фотографий пленных следует считать аутентичными.
«При допросе мне сразу дали две пощечины…»
Из рассказов вернувшихся пленных следует, что характер допросов на фронте, в Хайларской и Харбинской военных миссиях (токуму кикан) существенно различался. В штабе 23-ей пехотной дивизии Нюмура и его люди старались быстро выбить из пленных оперативную информацию военного характера, выясняя номера частей и их вооружение, фамилии командиров и комиссаров, количество и характеристики военной техники, не вдаваясь в политические вопросы.
В Хайларской военной миссии (начальник генерал-майор Ёкои Тадамити) допрашивающие интересовалась, помимо практических военных вопросов, и другими предметами – взаимоотношениями в армии, отношением к командирам и политрукам, взаимодействием с монгольскими частями, расположением складов и аэродромов, источниками водоснабжения; больше внимания уделялось и личностям самих пленных. Допросы в большинстве случаев тоже сопровождались избиениями, особенно если пленный открыто демонстрировал отсутствие желания к сотрудничеству:
«…Утром повезли в город, глаза были завязаны, стали допрашивать. Я все говорил не знаю, а на вопрос сколько пушек в части, я сказал, что хватит про вас. После этого он враз вскочил, бросился на меня и стал избивать» (Иван Давыдов).
«…При допросе мне сразу дали две пощечины за то, что я неверно говорю в отношении артиллерии и не признаюсь, что я старослужащий. Тогда он толкнул меня и начал стращать обрезом, но у него ничего не вышло. Когда он заставлял дать подпись и я отказался, то он бил меня по щекам. А при уходе я не поклонился, он толкнул меня пинком в дверь» (Петр Еремеев).
В Харбинской военной миссии (начальник генерал-майор Хата Хикосабуро) допрашивающие больше интересовались общеполитическими вопросам: моральным духом армии, отношением к Сталину и ВКП(б), принадлежности пленных к партии и комсомолу, взаимоотношениями с монголами, работой политотделов, жизнью в СССР вообще и особенно – о колхозах, мясо- и молокопоставках, «сопровождая этот допрос похабной клеветой против СССР». Иногда допрашивающие (как правило, японцы, но также и русские) демонстрировали поразительное непонимание реалий Красной Армии, задавая вопросы вроде «а где вы покупаете хлеб?». Сопоставление свидетельств военнопленных приводит к выводу, что в Харбине допрашивающие, особенно русские, получить пытались не столько информацию, сколько подтверждение своему пониманию СССР и РККА или склонить пленных на свою сторону. Однако признание красноармейцев и младших командиров в принадлежности к комсомолу, хорошем отношении к советской власти, к Сталину и Ворошилову, положительные отзывы о колхозах в большинстве случаев заканчивались избиением «за неправильный ответ»:
«Спрашивают, как живут колхозники, я говорю хорошо, хлеба хватает, мяса много, держат много скота, коров, овец, свиней. Тогда он соскочил с места, затопал ногами и закричал: не должно быть, чтобы в колхозе хорошо жили и стал бить меня по щекам». (Дмитрий Каракулов).
«Спрашивают, как у вас население смотрит на Сталина, я говорю – хорошо. А как вам лично Сталин. А для меня лучше родного отца – отвечаю я. Он говорит, вы – коммунист? – нет, а комсомолец? – нет. Тут он и давай меня бить и пинать». (Иван Давыдов).
«…Когда они убедились, что я не выдам военной тайны, то стали задавать политические вопросы, и я им рассказал про свою и всего народа [любовь] к тов. Сталину, тогда белогвардеец и говорит: «тебе скоро смерть будет», я ответил ну, что ж, побыстрей бы смерть, я не боюсь. Белогвардеец рассердился и стал бить по щекам». (Федор Лукашек).
Интенсивность допросов была различной и, по-видимому, зависела от потенциальной ценности пленного с точки зрения допрашивающего. Так, например, танкиста Бориса Евдокимова допрашивали два раза, Петра Акимова – четыре. Других допрашивали чаще.
Режим допросов в Харбине был мягче хайларского: пленных чаще старались не столько запугать, сколько склонить к сотрудничеству: угощали сладостями и сигаретами, поили чаем, пивом, «вином», предлагали женщин. До женщин, кажется, дело не дошло, а вот с «вином» эпизоды случались регулярно. Так, например, Мефодия Шияна (по-видимому человека непьющего) японцы попытались напоить еще в Хайларской жандармерии: «Посидев еще они тогда наливают мне из чайнику чашку водки, вместо чая, закрашенную и давай мне говорить – пей чай, я сказал что не хочу, ибо я знал, что это водка, он взял палку и замахивается на меня, говорит – пей, я взял, дотронулся и поставил, они стали надо мной смеяться». В большинстве случаев, однако, пленные, рассказывая о предложениях выпить, использовали слово вино, но не водка, предположительно подразумевая при этом китайский байцзю (также ханшин).
В некоторых случаях практиковалось (по отношению к части пленных) «мягкое» проведение допроса с последующим избиением пленного по возвращении в лагерь. В большинстве случаев, однако, допрашивающие не утруждали себя особенными «психологизмами». В общем, как лаконично выразился красноармеец Анатолий Дрантус, «в Харбине тоже били».
Если на фронте пленных чаще допрашивали японцы (иногда с русскими переводчиками), то в Хайларе доля участия белоэмигрантов была значительно выше. Одним из допрашивавших был бывший начальник артиллерии 36-й стрелковой дивизии майор Фронт,[66] в прошлом член ВКП(б) и кавалер Ордена Красного Знамени, в мае 1938 бежавший во Внутреннюю Монголию и с этого времени сотрудничавший с японской разведкой. Участие его и других «белых русских» в допросах вернувшиеся пленные характеризовали в предельно жестких выражениях: «…На допросах били и русские и японцы» (Спиридон Аликин), но именно: «…Русские сволочи, гады, делали допросы очень мучительные». (Тимофей Бакшеев).
«…особенно свирепо допрашивает белая свора, которая выслуживается перед японцами» (Александр Бурняшев).
«…когда вызывали на допрос 1-й раз, я говорил, что я шофером работал, а когда вызвали 2-й раз начали бить за то, что неправильно делал показания. Я не знаю за что бить толстый белогвардеец говорит вот за что и еще раз ударил, что неправильно говорит» (Борис Евдокимов).
«…Α там на допросе меня заставляли говорить на Ворошилова «брешешь» и я не сказал, за это я получил по зубам от русского белого бандита» (Михаил Шахов).
