Джеролд Шектер - Шпион, который спас мир. Том 1
— По-русски мне объясняться намного легче, — сказал Пеньковский. — В 1953 году я окончил Военнодипломатическую академию. В 1955-м поехал в Турцию. Моим рабочим языком был английский. У меня там было много трудностей, и за последние четыре года из-за отсутствия практики я просто забыл язык. Что ж, джентльмены, давайте приступим к работе. Нам предстоит сделать много важного.
Пеньковский был одет в костюм, белую рубашку и галстук. Его рыжие волосы были тонкими и седыми на висках. Весил он около девяноста килограммов, рост — 173 сантиметра, коренастый, пропорционально сложенный, без признаков лишнего веса. У Пеньковского была благородная осанка и поведение офицера высокого звания. Его открытое лицо было умным и живым, излучающим силу.
Кайзвальтер, полноватый, в помятом костюме, постарался подбодрить Пеньковского:
— Вы знаете, теперь вы в хороших руках.
— Да, — ответил Пеньковский. — Я долго размышлял об этом. Я искал эту связь окольными путями и думаю, мне надо вам обо всем рассказать.
Кайзвальтер объяснил, что англичане и американцы получили его первое письмо с планом тайника.
— Вы имеете в виду то письмо, которое я дал двум учителям? — спросил Пеньковский. — Если бы вы знали, сколько седых волос появилось у меня с тех пор, если бы вы только дали знак, что письмо попало в нужные руки. Я так из-за этого переживал.
Бьюлик, чтобы успокоить Пеньковского, протянул оригинал его первого письма и приложенную фотографию.
Кайзвальтер сказал:
— Мы показали это, чтобы убедить вас, и я в двух словах могу объяснить, почему вам не ответили сразу же после получения письма. Мы намеренно не давали вам знать, пока не разработали самый безопасный способ передачи материалов, которые вы хотели нам вручить. Это было сделано исключительно в целях вашей безопасности.
Пеньковского это не успокоило.
— А если по-дружески предположим, что вы мне не поверили? Это было бы самым болезненным и неприятным для меня.
— Нет, все совсем наоборот, — уверил Кайзвальтер.
Пеньковского это не очень убедило, и он продолжал изливать свои тревоги:
— Я постоянно подвергал себя большой опасности. Я ожидал, что буду принят американским представителем — почему именно американским? Поскольку моим хорошим другом был военный атташе в Турции полковник Чарльз Пик, еще я был знаком и с другими американцами, среди которых военно-морской и военно-воздушный атташе. Благодаря их дружбе мне хотелось организовать с помощью полковника Пика некий план на будущее, который я уже разработал, но, к сожалению, незадолго до моего отъезда умер отец жены полковника Пика, и они с женой улетели в Америку на похороны. Ни с кем из других атташе я говорить не хотел, поскольку не был близко знаком. Кроме того, когда я уезжал из Турции, то надеялся туда вернуться. Я думал, что еду в отпуск, но меня обманули и обратно уже не отправили.
Кайзвальтер изложил Пеньковскому ряд оперативных требований, которые надо было выполнять. Первым и наиболее важным соображением безопасности Пеньковского, утверждал он, должно было стать абсолютное исключение любых нелегальных отношений всякого порядка с Гревилом Винном и британским бизнесменом, которого Пеньковский попросил взять документы в Ленинграде. Все контакты должны были ограничиться официальными встречами, связанными только с работой.
Пеньковский внимательно слушал. Затем произнес:
— Вдобавок у меня была связь с одним канадцем, которого нужно заставить держать язык за зубами. Он оказался очень несерьезным человеком.
— Нам известно о нем, — ответил Кайзвальтер. — Он был сотрудником в представительстве торгового атташе при канадском посольстве.
— Я дал ему пакет и попросил передать его в американское посольство, — объяснил Пеньковский. — Я сказал ему, что у него лицо честного человека. Он гражданин Канады, патриот и по-дружески относится к американскому народу. Он взял его и пообещал передать. Прошел день. Канадец увиделся со мной и вернул пакет со словами: «Я не могу это передать; я не знаю вас, а цель моего пребывания здесь — только торговля». А я размечтался, что он передаст пакет. Можете себе представить, насколько я был подавлен, когда ушел от него[12].
Кайзвальтер спросил Пеньковского, не звонил ли ему некий американец, которого послали для установления с ним связи.
— Да, звонил, но это мне абсолютно ничего не дало; единственное слово, что я понял из всего сообщения, было слово «март». По телефону я совсем не понимаю английского. В связи с этим я и предложил, что когда мне позвонят, то разговор должен проходить по-русски. Вдобавок звонить надо было из телефона-автомата.
— Так и было, — сказал Джордж.
— Накануне вечером я был в гостях у друга, и, когда на следующее утро зазвонил телефон, я подумал, что это он. Контрольное время для звонка было назначено на 10 утра, а позвонили в 11.
— Правильно, — сказал Кайзвальтер.
— Я ничего не понял и не мог задавать вопросы, поскольку рядом была жена. В комнате также находились моя мать и дочь. И хотя они знают, что я говорю по-английски, серьезный разговор на языке мог бы вызвать у них вопрос, с кем я разговариваю.
— А ваша жена совсем не в курсе ваших намерений? — спросил Кайзвальтер.
— Ей неизвестно ровным счетом ничего.
Члены спецгруппы решили дать Пеньковскому выговориться во время первой встречи и обсудить все, что он хочет, и в каком угодно порядке. Пеньковский, как опытный разведчик, рассказал то, что сам хотел бы услышать от своего агента, — изложил биографию. Он знал, что американцы захотят проверить его и установить, честный ли он агент или же подсадная утка, которую намереваются внедрить в американскую и британскую службы. Он начал с рассказа о себе.
— Я родился 23 апреля 1919 года в Орджоникидзе[13] на Кавказе. Мой отец был поручиком царской армии. Звали его Владимир Флорианович Пеньковский. Дед — выходец из Ставрополя.
Пеньковский спросил, не хочет ли кто-нибудь «записать некоторые даты, поскольку запомнить все будет трудно». Если Пеньковский и знал, что их разговор записывается, то не подал виду, а те, кто его слушал, стали делать пометки. Выражая свои мысли быстро и ярко, Пеньковский часто, изливая душу, оставлял их незаконченными. Он был напорист и возбужден, перескакивая с одной темы на другую, когда в его голове возникала мысль, о которой он боялся забыть.
— Моего деда звали Флориан Антонович Пеньковский, он был известным судьей в Ставрополе. Лишь недавно меня обвинили в том, что я выходец из дворян. Якобы эта информация пришла из одной из стран народной демократии[14].
Я был единственным сыном. Мой отец окончил Политехнический институт. Он был горным инженером. То ли он умер от болезни, то ли его убили во время революции — на Кавказе в те дни были страшные столкновения.
Так, оба моих деда умерли, мать воспитывала меня одна. Я окончил среднюю школу и сразу же записался во Второе киевское артиллерийское училище. Мой отец пропал без вести. Ни в одном из официальных документов, которые положено заполнять в Советском Союзе, нельзя просто написать, что вам неизвестно, как умер ваш отец. Тогда вся ваша карьера будет остановлена, вас не примут в партию, и всю жизнь вам придется оставаться простым рабочим. Поэтому я придумал легенду, по которой его убили в 1919 году. На самом же деле мы потом нашли некоторые записи, и моей матери, которая теперь живет со мной, они известны: в мае 1919 года ему присвоили звание поручика Белой армии и убили во время осады Ростова. Мне поверили, и никаких трудностей у меня не возникало. — Пеньковскому не давала покоя мысль о том, как на его судьбе могло отразиться то, что его отец был белым офицером в гражданскую войну. Если бы эти данные всплыли раньше, ему никогда бы не позволили подняться так высоко. Одним из критериев верности в КГБ считалась тщательная проверка классового прошлого каждого человека. Те, в чьих семьях боролись против большевиков, вызывали подозрение и не могли занять высокий пост и получить допуск к секретной работе, даже если, как в случае с Пеньковским, они никогда не видели своего отца.
В молодые годы, — продолжал Пеньковский, — я решил, что посвящу всю свою жизнь делу коммунизма и, скажу вам абсолютно честно, довольно верно этому делу служил. Сейчас мне почти сорок два — 23 апреля, кстати, мне исполнится сорок два года — в это воскресенье.
— Мы это отметим, — заметил Кайзвальтер.
Пеньковский продолжил:
— Я вступил в комсомол и стал считать себя прогрессивным человеком своей страны, который борется за идею Ленина. Я хотел тогда вступить в партию и в 1939 году был уже кандидатом в члены партии. В том же 1939 году я окончил Киевское артиллерийское училище. Сразу же после его окончания нас перебросили на тогда считавшуюся территорией Польши Западную Украину, которую должны были освободить в двадцатидневный срок, и мы вели действия в направлении Тернополя — Львова. (Он имел в виду захват советскими войсками польско-русской границы в 1939 году после подписания пакта между Гитлером и Сталиным, по которому балтийские государства и граничащие территории отходили Советскому Союзу.[15])
