54 метра (СИ) - Попов Александр
Откуда берутся мысли? Кто знает? Древние греки считали, что любая мысль, пришедшая в голову, – божье наставление. И поэтому идея спрятаться в этих двух квадратных метрах всем скопом нашла отклики в сердцах нашего взвода. Что и было сделано с комментариями: «Вот здорово, он выйдет, а нас нет. Испарились? Похитили инопланетяне?» и так далее.
И вот мы стоим друг на дружке. Кого-то держат на руках, кто-то почти не дышит. Невозможно пошевелиться и вздохнуть. Но все поместились. Разве не чудо? АЛЛИЛУЯ!!! Двадцать шесть человек и СААВЕЙ на двух квадратных метрах. Никто не разговаривал громче журчащего унитаза с ломанным бачком. Все затаились и ждали, как охотники в засаде. Все вслушивались в звуки извне. Снаружи хлопнула дверь. Командир вышел и никого не обнаружил. Раздались шаги в одну сторону, в другую. Последовали громкие нецензурные высказывания в наш адрес. Мы стояли, прикрыв ладонями рот, прыскали и тихо смеялись. Забавно – целый взвод исчез. Но все испортил Граблев… Застывшее фото и закадровый голос. Клички: Горбатый - из-за сколиоза и сутулости, Бабка – из-за таланта своим басом заболтать до смерти любого. Родной и любимый город Кронштадт. Обладатель хорошей памяти, которую использует для записи всего, что идет по телевизору. Часто использует выражения «Бах! А тут он раз, такой! А там…» при пересказе увиденного кино. Добрый. Неконфликтный. Клептоман. Клептоманил любую мелочь: ручки, карандаши, ластики, лезвия. Поначалу на него злились, но прошло немного времени, и все извлекли из этого плюс. Если у тебя что-то пропадало из перечисленного списка, то всегда есть к кому обратиться. Тот краснел и, протягивая предмет, пояснял: «На полу нашел».
Так вот, этот самый БАБКА начал своей пятой точкой возмущаться вредной пищей военных, отравляя без того дефицитный кислород этой малой площади. Глаза заслезились. Многие уткнулись в плечи и спины соседей, чтобы не дышать этой гадостью. Все злобно зашипели: «Хватит…терпи… убьем, сука». Но он уже не мог остановиться. Вдохновение пришло к нему свыше или снизу. «Все, я больше не могу», – сказал Иванов и, открыв дверь, вывалился из туалета прямо в руки командира. Тот от счастья потерял дар речи, но вовремя собрался и закричал:
– Так уроды, выходи по одному! – достал блокнот и принялся записывать фамилии всех, кто выходил из невероятно маленького «кабинета раздумий». Его рука устала записывать на десятом человеке. Он понял, что мы – сумасшедший, но все же коллектив. И мы все в этом приняли участие, все до последнего. Летун со злостью порвал блокнот и принялся топтать его, сотрясая воздух криками, из которых стало ясно, что о городе мы можем забыть и не мечтать. Но коллектив, уже отстранившись, снова поджигал СААВЬЯ, который махал руками, словно ветряная мельница против влюбленного Дон Кихота. Кто-то клеил объявления. Кто-то шлепал по затылку соседа, стоящего через одного человека. Кто-то ковырял в носу, а кто-то снова ушел в астрал. Шел январь 2000 года, и нам всем было по пятнадцать в славном городе Санкт-Петербурге…
Р.S . Подстригли всех наголо, только я успел перекраситься в светло-русый оттенок, с желтоватым отливом…
Глава 11. Здравствуй дорогая моя столица!
Поезд «Санкт-Петербург – Москва». Два часа ночи.
Два силуэта тихонько передвигались короткими перебежками от спящего к спящему, прячась в темноте коридора плацкартного вагона. Задерживались у каждого, что-то к ним подносили и продолжали путь. Это снова я и Крюча. Взбудораженные посещением златоглавой, решили не спать. Для Крючи столица – родной город, в котором его родители с нетерпением ждали сына, надеясь забирать его на выходные или «как договоришься». О! Договариваться наши пИдагоги любили. Помню, как уродливо смотрелись их намеки на взятку за все что угодно, от выхода в город до отбытия в отпуск. Когда из другого города приехала моя мама без возможности финансовой поддержки начальствующих персон, меня несколько дней мурыжили непосредственные начальники, прежде чем я смог провести с ней несколько выходных. Каждый офицер мнил себя королем и упивался властью, когда я подходил за подписью в написанный мною рапорт. Мама ходила на КПП и просила встречи с командиром, но тому было некогда найти время между ковырянием носа и посещением туалета.
Согласно уставу, каждый документ должен быть одобрен всеми непосредственными начальниками начиная от командира отделения, старшины класса, комвзвода и заканчивая начальником училища. В итоге я плюнул на правила и подписал рапорт без согласования с вышеперечисленными особами у замначальника училища, у которого было больше человечности и понимания. Летун такого не прощает: «Как?! Без моего согласования?!! Да он меня ни во что не ставит!!! Я его в нарядах сгною! И в город никогда не пущу!!»
Зато когда приезжали родители блатные и богатые, командир пятки им лизал. А детки с хронической вседозволенностью уже через десять минут мчались в машинах к ресторанам, где их закармливали деликатесами. Возвращаясь в «систему», они красочно описывали яркие выходные и хвастались фирменными шмотками перед обыкновенными парнями, как я, которые за них стояли в нарядах. Моя беднота вызывала смех и шутки. Моя семья военнослужащих, живущая в гарнизоне, не могла мне помочь, она, как и страна, не оправилась от кризиса. Уроды знали, что я голодный, когда ели передо мной курицу-гриль, запах которой распространялся по воздуху, и смеялись.
– Бомж! – говорили они и шуршали у носа долларовыми сотенными купюрами. Я получал в то время один доллар в месяц и иногда позволял себе съесть батон с майонезом и лимонадом «Колокольчик».
– На что ты готов ради денег? – ржали они и предлагали унизительные варианты добычи оных. У таких, как они, всегда рядом куча прихлебателей – как-бы-друзей, которые продались и повелись на это. На возможность подъедать за «хозяином» и куролесить с ним где-нибудь в ночных клубах, курить вторым или третьим бычок из его рук, читать за ним глянцевые журналы и выполнять его поручения – как-бы-просьбы. Я ненавидел их всей душой. За то, что им на совершеннолетие дарят трехкомнатную квартиру в Питере. За то, что «Мазда» вручалась им как тренировочная машина на выпускной. За то, что им все сходило с рук. За то, что они еще палец о палец не ударили, а все имели для жизни. За то, что они издевались надо мной. Ну да ладно, бог с ними. Крюча, хоть и имел достаточно обеспеченных родителей, никогда не упивался наличием средних финансов в своих карманах. За это я считал его не другом, но товарищем, из-за его острого языка, который обращался иногда и в мою сторону.
До Москвы еще четыре часа, поэтому мы решили проверить, действует ли банка с теплой водой, в которую опущены пальцы спящего, на его мочевой пузырь. К сожалению, пока ничего не получалось.
– Наверное, на военных не действует, – предположил я.
– Наверное, – ответил розовощекий. – А давай над ухом журчать, переливая из банки в банку.
– Давай.
– А ты видел СААВЬЯ?
– Не-а. Сныкался куда-то.
– Вот животное, учуял засаду.
– Угу, – и двое снова пошли на «мокрый промысел», всматриваясь в лица товарищей, на которых застыло мимолетное чувство покоя. Пока журчит вода у уха одного из них для возможного выделения жидкостей из тела, хочу рассказать, зачем мы едем в столицу. Мы ехали на парад в честь 55-летия победы в Великой Отечественной войне. Еще с осени нас готовили к этому великому событию под незамысловатую барабанную дробь на набережной. Во время этих тренировок я вместе с Крюком получал почти всегда освобождение в санчасти и с более обширным интересом участвовал в оцеплении Петроградской набережной. Выглядело это так. На середину дороги выставляли грузовой «ВАЗ», в котором сидели такие же псевдобольные. В случае приближения машин один из нас (в основном я, потому что нравилось) вылезал из грузовика и сообщал автолюбителю о закрытии набережной для репетиции парада. Используя наглость, которая, как известно, второе счастье, я через несколько часов оцепления становился владельцем пачки сигарет красного LM, которую прятал, как и все окружающие, в трусы между «хозяйством» и попой. В этом месте никто из пИдагогов не шмонал, получался своеобразный кошелек для запретных сигарет, который вызывал ряд неудобств, делающих походку и постановку ног шире.
