Евгений Примаков - Очерки истории российской внешней разведки. Том 3
Видимо, об этом и шли переговоры Гесса с англичанами. И не без успеха. Во всяком случае, затяжка с открытием второго фронта совпадала с требованием Берлина не мешать Гитлеру вести «восточную кампанию», пока он не победит. Содержание переговоров до сих пор является тайным.
Не случайно английские власти надолго засекретили архивные материалы, связанные с перелетом Гесса, спустя более полувека после полета «Черной Берты» британские власти предпочитают держать такие сведения в глубочайшей тайне.
Не исключено, что и в самой английской разведке, «готовившей» письма Гессу от имени лорда Гамильтона, были люди, которые сочувствовали сторонникам заключения мира с Германией и вели весьма опасную игру ради того, чтобы оставить Россию один на один в предстоящей борьбе с Гитлером.
46. Портрет «Лицеиста»
Совершенно секретно
Ставка фюрера 18.12.40
(Из директивы № 21 план «Барбаросса»)
«Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии. Приготовления к осуществлению плана следует начать уже сейчас и закончить к 15 мая 1941 г.
Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть не были распознаны».
В начале января 1941 года торговый атташе США в Берлине Сэм Вудз направил в государственный департамент срочную телеграмму, суть которой сводилась всего к одной фразе: «Как стало известно из заслуживающих доверия немецких источников, Гитлер планирует нападение на Россию весной этого года». Прочитав это послание, тогдашний государственный деятель США Карделл Хелл отнесся к нему с известной долей скепсиса.
Хелл снял трубку специального телефона, связывавшего госдепартамент с ФБР, и спросил всесильного шефа американской сыскной полиции Эдгара Гувера, что тот думает по поводу содержания полученной из Берлина телеграммы.
— Я думаю, что это не блеф, — пробасил в трубку Гувер. — Мои ребята, следящие за немецким посольством, уже пару раз докладывали мне нечто подобное. Но я не хочу ввязываться в дела красных. Пусть это будут их проблемы.
— Благодарю вас, господин Гувер. Вы рассеяли мои сомнения, — вежливо ответил государственный секретарь. — Теперь мы знаем, что делать, и будем действовать.
Сообщение дежурного по посольству о срочном вызове посла Константина Уманского в государственный департамент США озадачило русского дипломата. «В чем дело? Почему вдруг такая срочность?» — задавался вопросами посол.
Уманского провели в кабинет заместителя государственного секретаря Самнера Уоллеса.
— Я буду с вами совершенно откровенен, господин посол. То, что вы сейчас узнаете, весьма тревожит президента Рузвельта и государственного секретаря, по поручению которых я и встречаюсь с вами. Из Берлина получена информация, затрагивающая основы безопасности не только вашей страны, но и всего мира. Вот ее содержание.
Уоллес протянул послу листок бумаги.
Это было 20 марта 1941 г.
«Мистер Уманский побледнел, — писал позднее Уоллес в своих воспоминаниях. — Он молчал некоторое время, а затем просто сказал: “Я полностью осознаю серьезность этого сообщения и немедленно доведу до сведения моего правительства содержание нашей беседы”».
Война с нацистской Германией была уже у нашего порога, и это очень беспокоило многих мировых лидеров, даже весьма далеких от симпатий к коммунистическому режиму.
Спустя две недели после беседы Самнера Уоллеса с Уманским премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль дал указание послу в Москве сэру Стаффорду Криппсу передать лично Сталину секретное письмо. Английский премьер сообщал о концентрации отборных немецких дивизий на советско-германской границе. Однако британский посол необъяснимо медлил с выполнением ответственного поручения своего премьера. Сейчас стали известны причины такого поведения: Криппс пытался уточнить дату нападения Германии на СССР.
Сигналы большой беды и тревоги поступали в московский Кремль и из Скандинавии. Александра Коллонтай, посол СССР в Швеции, буквально бомбардировала НКИД Советского Союза сообщениями о неизбежной и близкой войне с Германией.
«По сведениям Генерального штаба шведских вооруженных сил, Германия полностью завершила развертывание своих армий на предполагаемом Восточном фронте боевых действий», — писала Коллонтай в одной из телеграмм в Москву.
«Германия готова блокировать балтийские порты СССР и ввести в них немецкие корабли с последующей высадкой десанта», — говорилось в другом ее срочном послании.
И наконец: «Нападение Германии на СССР — дело не ближайших дней, а считанных часов…»
Написав на шифрбланке эту последнюю фразу, Коллонтай попросила секретаря срочно пригласить к ней Ивана Андреевича Чичаева — резидента внешней разведки в Швеции, работавшего под прикрытием советника посольства.
Разговор посла с резидентом сразу же принял деловой характер.
— Иван Андреевич, друг мой, дела вокруг наших государственных границ из рук вон плохи. Вы и сами, очевидно, это знаете. Зловещий блеск немецких штыков даже с российской стороны виден уже невооруженным глазом. Москва молчит, словно воды в рот набрала. Заявление ТАСС от 14 июня о том, что немцы не собираются нападать на нашу страну, — продолжала Александра Михайловна, — чистейший блеф или что-то совершенно не поддающееся моему пониманию… Может быть, по вашей линии имеются какие-нибудь данные?
— Я точно в таком же положении, Александра Михайловна, — ответил Чичаев. — Как ваш товарищ и друг, скажу, что располагаю такой же информацией о намерениях Германии напасть на нас. Ответа на свои телеграммы в Центр я не получаю.
— А может быть, вам лучше напрямик спросить у своего наркома о сложившейся обстановке? — задумчиво спросила Коллонтай.
— А как? — недоуменно пожав плечами, произнес Чичаев.
— Напрямик! — повторила Александра Михайловна и добавила: — Сегодня вечером в Ригу уходит один частный пароход. Через свои связи я закажу для вас с женой два места на нем. Так что идите и, не теряя времени, собирайтесь в дорогу. Вы ведь в этом году не были в отпуске и, кажется, просили меня о нем? — лукаво взглянув на резидента, сказала Александра Михайловна. — Вот и прекрасно. Договорились! А теперь присядем на дорожку.
Уже много-много лет спустя, рассказывая о своей работе с Александрой Михайловной, И.А. Чичаев вспомнил этот эпизод: «Задержись я тогда в Стокгольме всего на несколько часов — и все: границы были бы закрыты. Уже на подходе к Риге на внешнем рейде наше судно пытался перехватить немецкий торпедный катер, но шведский флаг над кораблем, видимо, озадачил капитана торпедоносца, и он в последний момент отвернул в сторону. Было раннее утро 21 июня 1941 г. До начала вторжения немецких дивизий в СССР оставались ровно сутки…»
Знала ли берлинская резидентура внешней разведки НКВД о грозящей опасности? Бил ли в колокола тревоги тогдашний резидент А. Кобулов, который, по имевшейся у него инструкции политбюро ЦК ВКП(б), должен был «информировать Центр об обстановке в Германии, ее военных планах и экономическом положении»? Использовал ли он вполне надежную агентуру среди высокопоставленных функционеров Третьего рейха для получения информации о подготовке Германии к прыжку на Восток?
Документы и информационные материалы той поры не дают однозначного ответа на поставленные вопросы. С одной стороны, секретные телеграммы из Берлина указывали на то, что войны между Германией и СССР не избежать (предупреждения антифашистов группы Харнака и Шульце-Бойзена), с другой — назывались разноречивые даты начала вторжения: 14 мая, 11 июня, 17 июня, 22 июня, «середина лета». Изощренность гитлеровской дезинформации состояла не только в том, чтобы максимально надолго скрыть факт подготовки военной машины Германии к активным действиям весной или летом 1941 года (это практически невозможно было сделать), айв том, чтобы сбить с толку советское руководство путем сообщения ему, с одной стороны, дезинформационных сообщений о целях и задачах такой подготовки и, с другой — нескольких «абсолютно надежных» дат начала вторжения в СССР, по мере прохождения которых советское руководство должно было все больше убеждаться в недостоверности получаемых разведданных.
Коварный трюк явно удавался, и Геббельс с удовлетворением записал в своем дневнике, что «наши специалисты по распространению слухов в те дни поработали просто отлично».
Были и явно субъективные причины недостатков информационной работы берлинской резидентуры, которую возглавлял А. Кобулов (Захар). Его квалификация как «профессионального разведчика» явно не соответствовала занимаемой им должности.
Информация А. Кобулова в Центр, имевшая главной задачей не вызвать недовольства Л. Берии, отвечала настроениям, царившим в Кремле, и содержала сведения, которые представляли лишь относительный интерес в плане предупреждения о возможной агрессии.
