Александр Бушков - Охота на пиранью
— Ну вот, теперь ты у нас полный красавец, — сказал Кузьмич. — Пошли назад, на квартиру… И не дергайся ты, добром прошу, помни про наши правила…
Колодку с него сняли перед дверью. Перед этим Кузьмич отошел к выходу в компании вооруженного автоматом Мишани и предупредил оттуда:
— Сокол ясный, не озоруй. У нас эти заграничные штучки с заложниками не проходят — потому что, скажу тебе со всей печалью, ребятки и меня изрешетят, если я к тебе в заложники попаду. По моему же строгому приказу — ибо человек я уже старенький, и не в пример лучше сразу отправиться на тот свет от своей же пули. При этом раскладе я на небо прямиком отправлюсь — а в заложниках побывавши, хозяина разгневаю, что меня к Небесам не приблизит, зато земную жизнь опаскудит чрезмерно…
Мазур, несмотря на ключом клокотавшую в нем злость, не удержался и фыркнул:
— А ты уверен, старинушка, что на Небеса попадешь? Может, тебе местечко этажом пониже приготовлено? Где жарковато, а обслуга мохнатая и суетливая?
— Типун тебе на язык, — серьезно сказал Кузьмич, широко перекрестившись. — Это за что же это ты мне сулишь такие богомерзкие страхи?
— За твои забавы, старче… — сказал Мазур. — За что ж еще?
— Потешил, сокол. Потешил, — без улыбки сказал Кузьмич. — Забавы мои Бога не гневят, не стращай.
— А что там сказано насчет ближнего твоего?
— Так это ж — насчет ближнего, — сказал Кузьмич так, словно растолковывал малому несмышленышу самые очевидные вещи. — А какой ты мне ближний, сокол? Что-то я у тебя не заметил рвения к истинной вере…
— Я, между прочим, крещеный, — сказал Мазур.
— В церкви?
— Где же еще. В православной.
— В никонианской, сокол, — мягко поправил Кузьмич. — В никонианском мерзостном капище. А отсюда вытекает, что ты мне не ближний — самый что ни на есть дальний, прости, Господи, за игру словесами… Какой же ты мне ближний, если у никониан вместо души — пар смердючий? — Он смотрел на Мазура просветленным и яростным взором фанатика. — Как у собаки — только собака дом сторожит, и от нее польза, а никонианин бытием своим пакостит божий мир… Иди в горницу с глаз моих, пока я не рассердился. Ишь ты, тварь! — впервые Мазур видел его по-настоящему закипевшим. — В ближние он лезет… Щепотник чертов…
Войдя в камеру, Мазур не обнаружил там Ольги — допрос, конечно… Лег на спину, закурил. Окинул себя взглядом.
На безымянном пальце левой руки — цифры. 1979. Если это дата, семьдесят девятый год для Мазура ничем не примечателен, поскольку прошел в относительном безделье — проще говоря, он весь этот год безвыездно просидел в Союзе, натаскивая молодняк, и никому не резал глотку за рубежами великой родины…
На безымянном пальце правой — змея в короне, обвившая кинжал. На среднем — пять точек: четыре расположены квадратом, а пятая — внутри. Меж запястьем и локтем правой — череп в заштрихованном прямоугольнике с диагональными светлыми полосами. И, наконец, на груди — заходящее солнце с длинными и короткими лучами, причем те и другие чередуются без всякой симметрии и последовательности. Ничего похожего на татуировки толстяка — у того совершенно другие, и на груди, и на плече, и на пальцах…
Какой во всем этом смысл? Насчет пяти точек Мазур что-то смутно слышал. Вроде бы это должно обозначать, что человек сидел: «Четыре вышки по углам, и я — посередине…» Но вот значение остальных абсолютно непонятно. Выполнено все крайне кустарно, как и у толстяка.
Рухнули последние сомнения. Родная служба, возьмись она проверять, способна на любые болезненные измышления — кроме татуировок. В серьезном спецназе (а в последнее время, увы, кое-где появились и несерьезные) на татуировки наложено категорическое табу. Потому что по наколкам частенько можно определить национальную принадлежность — неважно, молчаливого пленника, или трупа. Так что в «зарубежные командировки» людей с татуировками не берут. И если только не найдут способа в кратчайшие сроки убрать эту дрянь, «Меч-рыба» для Мазура закрыта.
Можно, конечно, выдвинуть суперэкзотическую версию: будто завистливый дублер, тоже жаждущий повышения по службе, решил подложить Мазуру свинью и устроил все это дерьмо…
Отпадает. В первую очередь оттого, что ни один дублер не может знать Мазура — как он не знает своих дублеров. И ни один дублер не располагал бы такими возможностями. Возможности, как минимум, генеральские… Честолюбивый дублер с папой-генералом? слабо, вилами по воде…
Некая разведслужба другого ведомства, которой из-за сложнейших и непонятных даже кое-кому из своих, запутанных интриг позарез требуется обратное — чтобы «подводная кастрюля» прошла испытания в строжайшей тайне? Бред. Любой, кто вознамерился сорвать операцию «Меч-рыба», будь он свой или импортный, должен понимать простую, как перпендикуляр, истину: вывод Мазура из игры ничего не сорвет. Или — почти ничего.
Вывод незатейлив: кто бы ни похитил их с Ольгой, они не имеют отношения к государству. Сейчас совершенно неважно, кто они и зачем пустились в такие игры. Это уже вторично. Главное, отсюда нужно вырываться. Любыми средствами. Ничуть не боясь крови.
Будут ли его искать свои? Ну естественно, и с превеликим тщанием. В палатке на плоту у него была маленькая рация спутниковой связи. Каждый вечер, в двадцать один ноль-ноль, он выходил на связь с Шантарском и кратко сообщал, что жив-здоров, и все у него нормально. Сегодня вечером он этого по вполне понятным причинам сделать не сможет. Ночью никто ничего предпринимать не будет — как и Мазур, ни одна живая душа не верит в иностранных шпионов, поджидающих на берегу Шантары. Сначала особенно не забеспокоятся, как не беспокоился бы сам Мазур о Володе Сомове или Морском Змее — что может случиться на спокойной воде с «морским дьяволом», вооруженным и готовым к любым неожиданностям? Ни порогов, ни корсаров, ни акул…
К обеду, конечно, начнут слегка нервничать. А когда и во второй раз сигнала не последует, зашевелятся всерьез. И не позднее послезавтрашнего утра пошлют самолет вдоль Шантары. Даже в нынешние времена, когда за неуплату по счетам отключают свет в ракетных стратегических центрах, найдется и горючка, и желание — каперанг Мазур ценен не сам по себе, а тем, что ему предстоит.
Но самолет будет искать плот. А Мазур уже понял, что захватившие его в плен — люди неглупые. Когда вертолет улетел, на берегу вполне могли остаться другие, которых он тогда не видел. Уничтожить плот не так уж трудно, а отбуксировать его пониже по течению и пустить плыть без руля и без ветрил — еще легче. Даже если он останется на месте, искать будут по берегу. Никому и в голову не придет дать крюк километров на сто в глубь тайги. Никто, даже увидев заимку с воздуха, не свяжет ее с исчезновением засекреченного каперанга и его молодой жены. Честно признаться, сам Мазур, окажись он в поисковой группе, и в ночном кошмаре не додумался бы…
Следовательно, на помощь надеяться нечего. Хотя и страшно хочется в подмогу верить. Рассчитывать следует только на себя, бравого. Нужна обувь, минимум продуктов и, коли уж шиковать в мечтах — оружие. А если жить скромнее — то обувь, и не более того. Мазур еще прошел бы по тайге босиком. Ольга со всем ее туристским опытом не пройдет. Обувь, причем крайне желательно — по размеру. Если окажется мала или велика, выйдет еще хуже, нежели босиком…
Он пытался сосредоточиться на картах здешних мест, но никак не получалось — беспокойство за Ольгу, неизвестность подавляли все остальное. Позволил себе еще одну сигарету. Осталось восемь…
Минут через двадцать тихо лязгнул замок. Вошла Ольга, и у Мазура екнуло сердце — она шла, повесив голову, в глазах стояли слезы, страшно было подумать, что ее сломали надежно…
Взобралась на нары и упала ему в объятия, спрятала лицо на груди, захлебываясь тихими рыданиями. На остальных Мазур не обращал внимания, словно их тут и не было, гладил жену по волосам, сердце щемило от жалости и бессильного гнева, шептал на ухо что-то бессвязное, не давая ей сорваться в истерику.
Она подняла голову, и Мазур обрадовался — глаза все еще мокрые, на щеках влажные дорожки, но сквозь тихий плач явственно просвечивает фамильное упрямство…
— Что, малыш? — шепнул он на ухо.
— Да ничего. — Она заглянула ему в глаза, попыталась улыбнуться, вновь уткнулась мягкими губами в ухо. — Не били, не насиловали. Допросили просто. Совсем недолго.
— Штабс-капитан?
— Ага. А потом…
Замолчала, показала ему правую руку. На костяшке мизинца синели мелкие буквы: КАТЯ. Потом оттянула штаны на правом бедре — там была вытатуирована роза. Тоже не шедевр живописи.
— Все? — шепнул Мазур.
— А тебе что, мало? Слушай, а мы ведь, похоже, влипли… Это не государство, это мафия какая-то… Ты раньше ни про что подобное не слышал? Сибиряк ведь…
