Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу - Сэм Кин
Однако Борис Паш, известный учащимся как Док, не стремился к славе. Он преподавал физкультуру и естествознание (в основном физиологию), пробуя свои силы в обучении всем видам спорта, которые предлагала школа: футболу американскому и европейскому, баскетболу, плаванию, волейболу, легкой атлетике. Особенно привлекал его бейсбол, эта самая американская из всех игр. Команда Голливудской средней школы была известна под названием Sheikhs («Шейхи», в честь фильма с Рудольфом Валентино); хоть она и не отличалась высокими достижениями, Док ежегодно фотографировался для альбома со своими игроками в бейсболках или фирменных свитерах, дурашливо ухмыляясь в объектив. (Забавно, что многие ученики на фотографиях были выше его, даже те, кто только недавно пришел в школу.) Паш и не подозревал, что занятия с бейсболистами снова втянут его в войну.
Паш вел в Голливуде двойную жизнь. Во время летних каникул 1930 г. он записался резервистом в Сухопутные войска США (это была уже третья его профессиональная армия) в звании второго лейтенанта[6] и начал посещать занятия по технике военной разведки, включая разведывательный поиск, патрулирование, диверсионные действия и анализ документов. Эти навыки неожиданно приобрели актуальность в конце 1930-х гг. К тому времени волосы Паша поредели, а живот округлился. Он стал заведующим отделением физического воспитания, а его «Шейхи» сыграли в 1938 г. один из лучших матчей в истории школы и стали победителями в своей конференции[7]. Окрыленный успехом, Паш решил организовать для некоторых учеников познавательную поездку. Среди учащихся Голливудской школы имелись представители разных национальностей (что было необычно для того времени), и Паш часто учил бейсбольным премудростям подростков японского происхождения. Недавний тур по Японии бейсболистов Главной лиги, включая Мо Берга, немало способствовал популяризации там этой игры, и Паш решил собрать дюжину нисеи (детей японских иммигрантов) из Южной Калифорнии, чтобы тоже отправиться на острова.
Когда Док планировал поездку, студент по имени Хасимото в частном порядке решил его предупредить. Хасимото объяснил, что вооруженные силы Японии быстро растут, а правительство все еще считает молодых людей японского происхождения гражданами Японии независимо от того, где они выросли или проживают. Любой юноша старше 18 лет из команды Голливудской школы, появившись в Японии, скорее всего, будет задержан и призван в армию.
Ошеломленный Паш не поверил Хасимото. Японцы не казались ему воинственными – все, кого он знал, были милейшими людьми. Тем не менее он связался с агентом ФБР, который под видом спонсора путешествия провел интервью с Хасимото в спортзале школы. Затем, применив свои знания в области военной разведки, Паш предпринял собственное расследование. Выяснилось, что местное консульство Японии составляет списки всех молодых людей из числа нисеи и втайне отслеживает их передвижения. Паш также обнаружил, что многие из его бывших учеников-нисеи после выпуска получили японские паспорта и записались в японскую армию, считая это своим долгом. Даже Хасимото поддался этому давлению – вскоре после выпускного Паш получил от него открытку с надписью: «Банзай. Я служу в японском ВМФ».
Эти события обеспокоили Паша. Он любил своих учеников-нисеи: из них получались прекрасные бейсболисты, они хорошо соображали, быстро учились и к тому же были примерными гражданами. Тем не менее он не мог отделаться от мысли, что Япония и Соединенные Штаты быстро становятся противниками.
Глава 5
Деление
Отто Ган был убежден, что Жолио-Кюри или как там, черт возьми, они себя называли, снова схалтурили. Это означало, что теперь ему придется потратить несколько месяцев на то, чтобы доказать, что они ошибаются.
Проблемы появились в начале 1938 г., когда Ирен Кюри (теперь работавшая отдельно от мужа) начала серию экспериментов с двумя малоизученными металлами, ураном и торием. В первые десятилетия ХХ в. те, кто вообще задумывался о радиоактивности, прежде всего думали о радии. Ученые стремились приобрести радий из-за его способности обеспечивать постоянный поток альфа-частиц для экспериментов. Элемент номер 88 снискал славу и за пределами лабораторий: поскольку он мило светился в темноте, ему нашлось применение в циферблатах часов, пижамных пуговицах, колесах игральных рулеток и рыболовных приманках. Его даже стало модно принимать внутрь как предполагаемое лекарство от всего – от неприятного запаха изо рта до депрессии; в аптеках продавались содержащие радий лосьоны для волос, соли для ванн, кремы для лица, презервативы и ректальные свечи. (От него просто некуда было деваться.) На пике спроса его цена достигала 180 000 долларов за грамм. Напротив, такой металл, как уран, считался отбросами – минеральным шлаком, который просеивали, чтобы получить драгоценный радий.
Будучи отбросами, уран и торий стоили дешево, поэтому Ирен и начала бомбардировать их нейтронами, чтобы преобразовать в другие элементы. Была только одна проблема: ей пришлось изрядно понервничать, чтобы определить, в какие именно элементы они превращаются. Некоторые эксперименты указывали на актиний – 89-й элемент периодической таблицы. Другие – на лантан, номер 57. Затем результаты снова изменились, и она заявила об обнаружении так называемых трансурановых элементов – искусственных элементов тяжелее урана.
Все эти метания выглядели подозрительно для Гана, ведущего химика-ядерщика Германии, если не всего мира. Он был зол на язык и предположил, что, судя по множеству элементов, которые, по утверждению Ирен, она обнаружила, возможно, она открыла волшебный элемент «курьезий». Ситуация обострилась, когда в начале 1938 г. Ган столкнулся с Фредериком Жолио на конференции в Риме. Ранее Ган разнес эксперименты Ирен в пух и прах в частном письме супругам; особенно обидным выглядело его обвинение в том, что она пользовалась устаревшими методами обнаружения радиоактивных веществ – теми, что когда-то разработала Мария. Жолио-Кюри не удосужились ответить на этот выпад, что задело Гана, и на конференции он впрямую высказал свое недовольство. Ган заявил: если Ирен не отзовет свои публикации, он ее разоблачит. Поскольку на кону оказалась научная репутация его жены, Жолио не мог отступить и дерзко предложил Гану попытаться. Будучи лауреатом Нобелевской премии, Жолио обладал бóльшим авторитетом, и Ган понял, что попал в ловушку. Он ворчливо заметил одному коллеге: «Проклятая баба. Теперь мне придется, вернувшись домой, потратить полгода на доказательство ее ошибки».
Как оказалось, на это ушло больше полугода. Ган работал в Берлине в паре с блестящим физиком по имени Лиза Мейтнер – той самой, что на конференции 1933 г. раскритиковала Жолио-Кюри. Это было, мягко говоря, странное сотрудничество. С одной стороны, они были весьма преданы друг другу. Когда институт Гана отказал Мейтнер в помещении под лабораторию просто потому, что она женщина, он демонстративно пристроил к зданию института сарай и работал там вместе с Мейтнер; впоследствии он попросил ее стать крестной матерью своего сына. С другой стороны, у них были прохладные, даже натянутые личные отношения. По воспоминаниям Гана, за несколько десятилетий коллеги ни разу не пообедали и даже не прогулялись вместе. В научной сфере, однако, они были столь же близки, как Жолио-Кюри: химик Ган специализировался на обнаружении и выделении радиоактивных элементов, а физик Мейтнер – на интерпретации его результатов. В этом качестве все считали ее интеллектуальным лидером команды. Попав в Риме в ловушку собственного высокомерия, Ган понял, что при разгадке тайны «курьезия» без Мейтнер ему не обойтись.
Но не успели они приступить к работе, как все испортил Адольф Гитлер. У Мейтнер были еврейские корни, и после аншлюса ее родной Австрии в марте 1938 г. она попала под гитлеровское расовое законодательство. Она подумывала о побеге, но ее австрийский паспорт был теперь бесполезен, а как еврейке другой ей было не получить. Положение стало критическим в июле 1938 г., когда один нацистский прихвостень открыто выступил против нее на научном заседании, презрительно указав пальцем на 60-летнюю Мейтнер и заявив: «Эта жидовка подвергает опасности
