Еще один день на войне. Свидетельства ефрейтора вермахта о боях на Восточном фронте. 1941–1942 - Хайнц Килер
Я остолбенел. В доме, где мы остановились на ночлег, посреди девственного леса, окруженного партизанами, я вижу на стене немецкую газету с репродукцией романтика Рунге и стихотворением Гёльдерлина. Потом до меня дошло. Немецкие солдаты, которые жили здесь до нас, приклеили эту газету к стене для защиты от клопов. Так что теперь меня приветствуют лирика и изобразительное искусство, и я очень рад этой встрече!
Лесоруб Михаил Алексеевич Николаев рассказывает нам о своей жизни. Может, он тоже партизан? Поначалу мы насторожились. Но у него добрые, искренние глаза. Его жена Александра, сухонькая черноволосая женщина, любезно угощает нас. Это бедные люди. Двое их деток весь день хнычут. Двухлетняя Маруся совсем босая, на ней лишь тонкая рубашечка, она ходит по снегу, и, кажется, ей не холодно!
10 ноября
Остаемся здесь еще на день.
Снег.
11 ноября
В Карачеве останавливаемся в старинном домике у одной вдовы с замужней дочерью и внуком. Очень набожное семейство. Муж этой вдовы служил уланом еще при царе. Она с гордостью показывает нам его фотографии. И крестится. Когда я показываю ей свою икону с изображением патриарха Николая, она в благоговейном почтении целует образ и склоняется перед ним. Эти бедные люди так доверчивы…
12 ноября
Подъем в 3 часа ночи. В 4.15 утра отъезд в г. Орел. Надо спешить. В пронизывающую зимнюю стужу (ледяной ветер легко проникает через тонкую одежду) 90 километров без остановки до самого Орла. Ноги словно скованы ледяными глыбами. Но никто не ворчит, не жалуется. Все мужественно терпят. Через Орел на Москву – и тогда наконец долгожданный мир…
13 ноября
В Орле. Самый большой город, который мы видели до сих пор. Сильно разрушен. На главной улице ветер раскачивал трупы партизан, которых повесили здесь для всеобщего устрашения. Ночую на квартире у рабочего Михаила. К нашему всеобщему восхищению, он вырезал из дерева фигурки из рождественского вертепа и раскрасил их: Святое семейство, трех волхвов с дарами и святых животных. Это напоминает нам о предстоящем Рождестве, и становится немного грустно… Очень холодно. Мы ломаем деревянные заборы на улице и разводим огонь. Застывшими пальцами я пишу письмо поэту Гансу Кароссе. Пишу и спрашиваю о том, на что сам не знаю ответа. Неужели так нужна война? Неужели мы, люди, так недостойны друг друга? Разве все происходящее – не убийство, бесполезное, гнусное убийство?..
Днем приказ: сшить перчатки из выделенных нам старых шинелей. У нас нет зимнего обмундирования. Вот так приходится встречать здешнюю зиму…
Здесь есть кинотеатр для вермахта. Сижу в холодном зале со своими многочисленными товарищами. Мы все дрожим от холода, а когда наступает перерыв, то вскакиваем и топчемся на месте, чтобы согреться. На улице разыгралась метель. После сеанса спешим обратно в домик рабочего Михаила…
14 ноября
Едем дальше. Еще шестьдесят километров. Прибываем в Большов. Ночуем в пустой комнате. Здесь даже соломы нет. Ложимся прямо на пол, закутавшись в одеяла, и мерзнем, мерзнем…
Здесь, в Большове, вновь открыта церковь для верующих. Я зашел в нее ненадолго, видел, как благочестивые русские во время молитвы склоняются едва ли не до земли. Из ризницы вышел священник, одетый как монах, медленно и чинно переходил от иконы к иконе, а верующие целовали ему руки. Его бледное, покрытое темно-рыжей бородой лицо напоминало каменную маску. Во второй половине дня я снова увидел его, на этот раз на православных похоронах. Позади него – певчий, еще чуть дальше – скорбящие. Монотонное пение и причитания. Открытый гроб, в котором лежала умершая, несли несколько мужчин. Крышка гроба лежала на повозке.
Неужели этот народ не знает кладбищ? Лишь несколько песчаных холмиков. Ни цветов, ни плюща, редко где торчат кресты. Думают ли живые о мертвых? Правда, в русских избах я часто видел фотографии усопших…
18 ноября
Не хватает топлива. Еще 20 километров пути. Приехали в деревню, и без того переполненную солдатами других частей. Отыскал избу, в которой проживают три женщины с детьми и домашней птицей. В углу, на соломе, лежит хрюкающая свинья. В комнате грязно. Дети плюют прямо на пол. Уже подумываем о том, не лучше ли переночевать в хлеву. Но в хлеву нет дверей, там холодно, и сильный ветер поднимает с земли снег. Поэтому волей-неволей придется все-таки заночевать в доме. Мы думаем о родине и удивляемся, почему люди должны так жить…
Несколько дней назад пришла почта. Приходили письма и от раненых, за которыми я ухаживал в Мужинове. Кристель Йонс написал, что благополучно помещен в один из госпиталей на родине.
Чтобы установить протез, обрубок ноги пришлось еще немного укоротить. Альберт Кникрим сообщил, что «Ю-52» доставил его из полевого госпиталя почти до родного города, пролетев 1600 километров. Его уже навещала жена. Благодарные письма, они так трогают меня…
20 ноября
В карауле. Вальтер Н., с которым мы вместе несем службу, говорит о родине. А ведь там очень скоро наступит прекрасная пора. Он просто бредит о предстоящем Рождестве, считает, что к тому времени нас всех отпустят по домам. Снова поползли слухи. Говорят, фюрер направил к нам на помощь свежие войска. Фюрер хочет к Рождеству захватить Москву. Если к тому времени нас не будет дома, то, по крайней мере, Рождество мы проведем в Москве. Возможно, в одной из больших православных церквей.
Нас сменили несколько раньше. Оказалось, во время чистки оружия Груль всадил себе пулю в живот. Он и не подозревал, что в стволе его пистолета еще осталась пуля. Его привезли два часа назад, и сейчас я сижу рядом с ним и жду, когда он очнется от наркоза.
Товарищи, которые находились рядом, когда все это случилось, рассказали, что он крепко схватился руками за живот и пробормотал: «Ну, вот и все». Он знает не понаслышке, что такое получить пулю в живот, потому что сам рыл могилы многим из тех, кто от этого умирал. Доктор Нико сказал, что почка тоже задета. Пуля все еще в животе…
Груль очнулся. Но он пока не до конца отошел от операции и большой дозы эфира. Он увидел мое лицо, какое-то мгновение молча смотрел на меня, но вскоре снова потерял сознание.
Я подготовил лоток для рвотных масс…
В избе живет только одна старуха. Она сидит у старомодной прялки и прядет. Смахивает на добродушную ведьму. Когда на носилках
