Владимир Поликарпов - Русская военно-промышленная политика. 1914—1917. Государственные задачи и частные интересы.
Денежный стоимостный измеритель бесполезен и для оценок, касающихся специальных военных производств в российских условиях начала XX в. Попытки выразить в конкретных величинах стоимость продукции военных предприятий наталкиваются на непреодолимые препятствия из-за непригодности источников, казалось бы содержащих нужные исходные показатели. В первую очередь это касается сведений о стоимости продукции, выпущенной казенными предприятиями, где постановка учета принципиально отличалась от обычной бухгалтерии частных предприятии и не позволяла ориентироваться в действительных издержках. Как показал К.Ф. Шацилло, в этом и не было необходимости, поскольку натуральный результат хозяйствования — выпуск вооружения — никак не соотносился с отсутствующими у «хозяйствующего субъекта» представлениями об эффективности в экономическом смысле: на первый план выступали интересы великодержавия и удержания власти, чего бы это ни стоило{46}.
При исчислении макроэкономических показателей, национальных счетов «остро дискуссионным» (А.Л. Вайнштейн) остается вопрос — следует ли учитывать в составе народного дохода военные производства и в целом «оборонные услуги» (как и прочие «правительственные услуги»). Острота вопроса обусловлена его идеологически, политически окрашенным характером. Как известно, К. Маркс, рассматривая процесс распределения произведенной в обществе прибавочной стоимости, указывал на существование, «наряду с промышленным капиталистом», таких ее получателей, как землевладелец (присваивавший земельную ренту), ростовщик (проценты), но не забыл «также еще и правительство со своими чиновниками», лиц, получающих содержание от государства и церкви. Обслуживание правительственного, государственного аппарата, а значит, и вооруженных сил, согласно этому представлению, должно учитываться в качестве «непроизводительного труда»{47}.
Экономисты М. Харрисон и А. Маркевич, со своей стороны, полагают, что подобные затраты следует включать в исчисления со знаком плюс: такая методология «все же по меньшей мере дает представление о производственных возможностях общества» и позволяет «сопоставлять полученные результаты с данными исследований по другим периодам и странам»{48}. С. Кузнец считал, что такой подход подразумевает вполне определенную идеологию: признание первостепенным интересом наращивание «политической мощи» государства и обеспечение «идеологической лояльности» обывателей. Сам же он придерживался иной точки зрения, рассматривая сферу обороны, внутренней охраны, репрессивную деятельность как нечто не относящееся к «тем государственным услугам, которые приносят непосредственную пользу членам нации как конечным потребителям», — в отличие от сферы образования, здравоохранения{49}. (Такая точка зрения не вполне реалистична: каким-то «членам нации» все это как раз на пользу, и весьма ощутимую; только не в качестве «услуги» с плюсом в балансе нации, а в качестве статьи непроизводительного потребления, то есть с вычетом{50}). Подобно Вайнштейну и Кузнецу, Р. Хиггс также полагает, что так называемые «оборонные услуги» по своей природе отличаются от обычного производства и не должны учитываться наряду с ним в составе ВВП.
Возражая Хиггсу, Харрисон и Маркевич упрощенно излагают его позицию: он якобы ошибочно считает, что только производство товаров и услуг гражданского назначения способствует «росту благосостояния». В действительности же Хиггс ссылается еще и на другое условие — на такие свойства военной экономики, которые заводят в тупик попытки количественных расчетов, а против этого его довода Харрисон и Маркевич ничего не выдвигают. Помимо обычных затруднений, связанных с выработкой более или менее точных индексов, пишет Хиггс, «фундаментальное значение имеет то, что бессмысленно подсчитывать национальный продукт, когда отсутствуют рыночные цены»{51}.[9] Хиггс указывает в этой связи на «произвольность цен и подавление свободы распоряжения ресурсами в командной экономике» военного времени, отчего «лишаются смысла прямые сравнения национального продукта»; «оценки национального продукта в условиях командной экономики по самой своей сути произвольны». На этом-то основании он и считает неправомерным говорить о «процветании», «экономическом буме военного времени». «Командная экономика, — пишет Хиггс, — и рыночная экономика… подчиняются разным законам, и перед лицом этого коренного аналитического затруднения мы должны признать, что на ряд вопросов просто невозможно найти ответ». Хиггс как раз и выступает против тех экономистов и историков экономики, которые пытаются опираться на «теоретически безосновательные данные о казенном производстве и искаженные данные о частном производстве, когда речь идет о командной экономике». Характерно, что свои критические суждения о принципах анализа военной экономики и возникающих в этой области непреодолимых затруднениях с исчислениями Хиггс высказал применительно к США времен Второй мировой войны, тогда как в отношении России 1914–1917 гг. статистические источники дают еще меньше возможностей. Взять, к примеру, индексы промышленного производства, положенные в основу расчетов Маркевичем и Харрисоном. Для составления своих таблиц (с. 89–98) они взяли статистические ряды, принадлежащие Л.Б. Кафенгаузу (1930), не приняв во внимание его собственную оценку качества, надежности этих показателей. Маркевич и Харрисон, отметив кое-какие второстепенные недостатки этого своего исходного материала, заверяют, что тем не менее «наша методология для агрегирования этих цифр, к счастью, не зависит» от подобных эпизодических сбоев и «позволяет использовать часть данных, от которых в противном случае пришлось бы отказаться»{52}. Но методология вообще должна быть оставлена в стороне, когда расчеты имеют порочное основание: для характеристики динамики производства в 1914–1917 гг. составленные Кафенгаузом ряды, по его указанию, абсолютно непригодны — настолько, что, как их ни агрегируй, никакая волшебная методология здесь не выручит. Он так и предупреждал: «Для характеристики этих лет наш индекс физического объема не годится» ввиду «исключительных событий», происходивших в те годы. Иное дело — данные за 1887–1913 и послевоенные годы, то есть касающиеся «всех остальных лет, когда таких исключительных событий не было»: в этой части «можно полагать, что наш индекс незначительно отклоняется от действительной динамики»{53}.
Если же все-таки обратиться и к методологии, применяемой Маркевичем и Харрисоном в использовании данных Кафенгауза, то она в основе заимствована у Э.М. Щагина. Он старался доказать, что «разруха в российской промышленности уходит своими корнями не в Первую мировую войну, а в революционную смуту 1917 г.». С этой целью Щагин брал «данные отечественной фабрично-заводской статистики, исчисленные с учетом индекса цен 1913–1917 гг. и введенные в научный оборот авторитетным специалистом в этой области — Л.Б. Кафенгаузом». О том, как Кафенгауз оценивал этот индекс, Щагин тоже умалчивал; это позволяло ему свою собственную идею выдать за результат исследования Кафенгауза, придерживавшегося в действительности противоположного мнения. Анализ статистического материала привел этого экономиста к выводу о том, что «в 1916 г. наступает перелом», связанный «с расстройством состояния всего народного хозяйства и растущим его истощением», проявлявшимся «в резких формах начиная с 1916 г.». Это далеко не то же, что «симптомы некоторых народнохозяйственных затруднений», упомянутые Щагиным{54}.
Впрочем, исследователи, увлеченные идеей о «взрывном» росте экономической активности, успехах индустриализации в воюющей России, даже имея перед глазами недвусмысленные натуральные показатели, предпочитают погружаться в рискованные догадки. «Возможно, является не таким уж преувеличением предполагать», пишет, например, Стоун, что индустрия с ее 3,6 млн. рабочих к 1917 г. забрала из деревни больше мужчин работоспособного возраста, чем 15-миллионная армия{55}.
Что же касается влияния военной экономики на благосостояние обывателей, то и в этом вопросе на первый план выступает не столько абсолютная величина народного дохода, сколько его материальное, натурально-вещественное содержание{56} и критерии его распределения властвующей частью общества{57}.
Харрисон и Маркевич задаются целью показать роль военных расходов в росте «благосостояния населения» с тем, чтобы оценить не то достигнутый «средний уровень жизни граждан» империи, не то «потенциальный». В противоречии с высказанным намерением те же авторы соглашаются, что при расчете ВВП, национального дохода надо бы «исключать оборонные услуги» (и что Хиггс в этом прав), а «в идеале следовало бы также вычесть… потребление материальных ресурсов в военных целях (к чему призывал и Кафенгауз. — В. П.), но для этого нет данных». Они этого и не делают, а наоборот, не пытаясь изъять военные потери и тем самым недопустимо упростив свою задачу, выводят максимальную («возможную верхнюю») границу благосостояния населения в 1914–1917 гг. Такой, откровенно облегченный, подход, как им представляется, позволяет включить в исчисления «сектор оборонных услуг»: «содержание солдат» плюс «произвольную поправку» в 50% на «оборонные капитальные услуги»{58}.[10]
