Олег Смыслов - Окопная правда войны
Перед маршем всех девиц переодели по-зимнему. В солдатских кальсонах, бязевых нижних мужских рубахах, ватных брюках, телогрейках, гимнастерках и юбках, в валенках на пять размеров больше, чем положено, в шапках-ушанках да в брезентовых поясных ремнях у них было невозможно определить, где у них талия или бюст...
«Чего только не увидишь ныне на экранах телевизоров в игровых кинофильмах и на страницах красочных журналов, газет и просто репродукций и иллюстраций: девицы взывают страстно: “Бери меня, я вся твоя”. Их стройные нижние конечности произрастают из-под мышек. Талию можно охватить пальцами рук, а взгляд их настолько же томный, доступный, как и расчетливый одновременно. На фронте тоже стремились к этим стандартам, но не всегда получалось.
Примерно такими же были женщины только в штабах, но и в 1941-м, и в 1945 гг. в летнюю пору, когда восседали с радиостанциями или пишущими машинками на заднем сиденье “виллисов” у большого начальства, начиная с командиров корпусов и выше. Но если спуститься до полковых и батальонных штабов, медицинских рот и рот связи, да еще в зимне-весеннее время, да на дорогах, разбитых гусеницами целой танковой армии, то вид наших женщин без содрогания не вспомнить даже теперь...», -рассказывает Лебединцев.
В 1989 г. ему как председателю совета ветеранов дивизии за год до своей смерти доверительно исповедовалась Безродная Людмила Ивановна. Врач и капитан медицинской службы она поведала несколько подробностей о своих однополчанах и не только.
Александр Захарович запомнил детали: «С началом наступления с боевых порядков начинали поступать ходячие раненые. Большинство с сильными болями. Но болеутоляющего в полковом звене не водилось, кроме йода, бинтов и иногда спирта или самогона.
Обычно, при прорыве оборонительных рубежей, на перевязочный пункт прибывал представитель Смерша — один из троих оперуполномоченных в полку, который должен был первым осматривать раны (особенно кистей рук) с выявлением членовредительства или, как все именовали их тогда, “эсэсовцев” (“Само-Стрелов”). Такие ранения нетрудно было определить по нагару от сгоревшего пороха вокруг раны. “Эсэсовцев” судили и после излечения отправляли в штрафные батальоны (из огня да в полымя). Зная о контроле, они обычно отсиживались в кустах, выжидая, когда особист уйдет на прием пищи в штабную кухню. Иногда это затягивалось до наступления темноты, вот тогда они бросались на перевязку, где медсестры стыдили таких “ловкачей”, те оправдывались тем, что у них дома “куча детей”. Сердобольные уступали и “квачом” йода обеззараживали рану, пороховые ожоги на которой теперь нельзя было распознать, и “эсэсовцы” убывали в медсанбат».
Из воспоминаний Людмилы Ивановны, январь 1944 г., Киевская область:
«Где мы были третьего дня? Так я и не знаю, но убеждена, что эта ночь никогда не сотрется в моей памяти...
Наша передовая медицинская группа следовала за авангардным батальоном. Путь был тяжелым, так как весь день шел снег, и заметенную сугробами дорогу плохо преодолевали лошади в упряжках саней с нашим нехитрым хозяйством медико-санитарной роты.
Уже были сумерки, когда началась метель. Вскоре на нашем пути появились первые раненые. Им нужна была срочная помощь, но негде было развернуть полковой перевязочный медпункт — кругом лес и сугробы. И какова же была моя радость, когда раненые сообщили, что видели справа хату. Что это было? То ли оставшийся домик от уничтоженного села, руины которого так по-хозяйски были спрятаны сугробами снега? То ли какая-то сторожка или строение полевого стана? То ли просто фронтовая удача подарила нам это пристанище без оконных рам и дверей. Пока выносили снег и мусор, закладывали проемы окон кусками самана и навешивали брезент на дверную раму, я оборудовала перевязочную.
Через короткий промежуток времени мы уже могли отогреть раненых чаем, приготовленный заботливым поваром Пискуном, обработать раны и уложить их на солому в натопленном помещении. К тому же у нас были “знаменитые” марлевые ватные стеганые одеяла.
К этому времени поток раненых стал увеличиваться, быстро заполняя не только обе смежные комнаты, но и примыкающую к ним кухню. Тут санитар доложил, что на плащ-палатке доставлен раненый в “горячке”. И действительно молодой паренек с широко раскрытыми глазами был в шоковом состоянии и беспрерывно что-то говорил и говорил. Когда положили его на стол, то я увидела, что у него под ремнем была окровавленная тетрадь в коленкоровом переплете, которую он просил сохранить.
Осмотрев его, я пришла в ужас, насколько тяжелым было его ранение в живот. И несмотря но то, что я отчетливо понимала всю безнадежность его положения, старалась делать все возможное. А говорил он лихорадочно быстро, словно хотел поведать нам всю боль своей души. Словно говоря кому-то, он убеждал, что будет жить, потому что отец его и два брата убиты на фронте, а сестренка, которую увезли в Германию, погибла при бомбежке, и смерть ее он скрыл от матери. Голос его был то звонким и чистым, то угасал до шепота, но он все убеждал кого-то, что остался один у матери и обязательно должен вернуться к ней. А потом так жалобно прошептал: “А если что — не посылайте ей похоронки...”.
Я успокоила его, а у самой на душе было тяжело и тоскливо. Поток раненых прекратился. За окнами неистовствовала вьюга. Она ревела и гудела в трубе нашей печурки, пытаясь своими порывами в прах разнести наше жалкое пристанище. Потом грохот сменился воем, словно рыдали сотни обездоленных, оплакивая всех изуродованных и искалеченных и этого умирающего юношу, почти мальчишку, лежащего на перевязочном столе. Доносившиеся завывания вьюги и мольба раненого приводили в ужас, было тоскливо и хотелось плакать от безысходности. И вдруг наш умирающий боец запел: “Весною астры, астры ранние... Моему сердцу тяжко-тяжко, чужою стала я тебе...” (Эти слова, как клещи, впивались в мозг). Его голос осекся, но несколько других голосов раненых подхватили эту песню, и мелодичные грустные слова наполнили комнату в эту глухую, безотрадную ночь. Не в состоянии сдержать слез, мы с медсестрой Клавой плакали. Даже у пожилого повара Пискуна по щекам одна за другой катились слезы и прятались в усах.
Кончилась эта кошмарная ночь. К утру умер молодой солдатик, и взошло ясное солнце на безоблачном небе, а белоснежные сугробы сверкали тысячами огоньков.
Только гулкие разрывы снарядов и мин на передовой напоминали о войне...
Когда я открыла окровавленную тетрадь, предмет заботы умершего юноши, то увидала в ней неотправленное письмо к матери. Отсылая это письмо адресату, я написала от себя несколько строк, в которых сообщала, что ее сын попал в плен...»
Окровавленную тетрадь в коленкоровом переплете Людмила Ивановна хранила более сорока лет...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКАК началу Великой Отечественной войны некомплект врачей составил 23%, фельдшеров — 36,3%, фармацевтов — 41,1%, стоматологов — 35%.
В июле 1941 г. началось дополнительное формирование эвакогоспиталей на 750 000 коек — всего около 1600. Кроме того, с начала войны по 1 декабря 1941 г. были сформированы 291 дивизия с медсанбатами, 94 стрелковые бригады с медико-санитарными ротами, 380 передвижных полевых госпиталей, 38 рот медицинского усиления, 12 госпиталей для лечения легкораненых, 37 полевых эвакопунктов, 70 эвакоприемников. Постановлением Совета Народных Комиссаров от 17 июля 1941 г. 632 дома отдыха и 221 санаторий превращены в госпитали на 55 000 коек. Под госпитали выделялись лучшие общественные здания, школы. На базе школ были развернуты 45,5% госпиталей, институтов — 13,2%, лечебных учреждений — 11,6%, гостиниц, клубов, общежитий — 29,8%. К началу 1942 г. на территории СССР действовали 431 постоянных и временных санитарных поездов, 286 военно-санитарных летучек.
Из более 6 тыс. госпиталей, сформированных в годы войны, 117 были захвачены противником, 17 понесли большие потери при выходе из окружения и были расформированы, 14 пропали без вести в ходе боевых действий, судьба 79 госпиталей не установлена. За весь период военных действий действующая армия лишилась 227 госпиталей.
Всего в период с 22 июня 1941 г. по сентябрь 1945 г. в лечебных учреждениях всех типов было госпитализировано 22 326 905 человек, из них раненых, контуженных, обожженных и обмороженных — 14 685 593 человек.
Свыше 17 млн. раненых в боях и заболевших возвращено в строй.
В целом в годы войны в армии действовало 200 тыс. врачей и почти 500 тыс. медицинских работников среднего звена.
За мужество и героизм при выполнении профессионального долга орденами награждены 8 медико-санитарных батальонов, 39 военных госпиталей, ордена и медали получили 116 тыс. врачей и более 30 тыс. других работников здравоохранения, 47 медицинских работников удостоены звания Героя Советского Союза...
***
