Олег Пленков - Гибель вермахта
Так, в 1996 г. некий обер-ефрейтор вермахта, осужденный на Киевском процессе 1946 г., был реабилитирован одним из судом Российской Федерации{844}.
В принципе, в войну разные военачальники в разных армиях по-разному относились к грабежам, насилию и мародерству своих солдат — иногда со всей строгостью, так как эти эксцессы нарушали дисциплину и снижали боеспособность войск, иногда попустительствовали им, если дисциплине ничего не грозило. Последнее имело место не из-за злодейства командиров, а потому что война сама по себе убийство. Фрейд писал, что во время войны снимается обычный запрет на убийство человека человеком, что создает психологическую ситуацию тревоги и исключительности. После войны, когда этот запрет восстанавливается, преступления, совершенные во время войны, втихомолку и с общего согласия амнистируются: все хотят быстрее забыть этот ужас и скорее вернуться к нормальной жизни. Таким образом, массовые расстрелы солдатами вермахта заложников в партизанскую войну, бомбардировки жилых районов, резня военнопленных в пылу сражения, затопления пассажирских судов в подводной войне — это преступления такого рода, которые после войны все стремятся забыть, ибо нелепо наказывать людей, которых послали убивать, за убийство… После окончания Второй мировой войны победители, забыв эту мудрость, совершили крупную ошибку. Они представили дело таким образом, что в военных преступлениях виноваты только побежденные — ныне отчетливо видно, что это не так, поскольку во время войны преступления совершали все. Помимо шока и отвращения при рассмотрении тех или иных военных трагедий, объективный историк испытывает и шок узнавания, поскольку война со всех сторон — сама по себе преступление. Недаром говорится, что «всякая история — это переговоры между известным и неизвестным»{845}.
Вскоре после окончания Второй мировой войны последовательный и твердый противник нацизма Карл Ясперс опубликовал книгу «Вопрос о германской ответственности» (М., 1999). В этой книге Ясперс различал четыре категории виновности — уголовную, политическую, моральную и метафизическую.
Уголовная ответственность состоит в объективно доказанных действиях, нарушавших недвусмысленные законы. Инстанцией является суд, который с соблюдением формальностей точно устанавливает состав преступления и применяет соответствующие законы. Эта категория виновности позволяет избежать возложения ответственности на всех немцев: убийства совершали не все немцы как народ, а конкретные люди, которые и должны быть наказаны. Если будут наказаны конкретные люди, бремя ответственности не будет тяготеть над всеми. Кроме того, возложение ответственности на всех ведет к размыванию вины: если ответственны все, значит, никто не ответственен…
Политическая виновность, по Ясперсу, состоит в действиях государственных мужей и в принадлежности к гражданам определенного государства, в силу чего каждый человек должен расплачиваться за последствия действий этого государства, под властью которого он находится и благодаря укладу которого существует. Ответственность за последствия деятельности этого государства несут все без исключения граждане, ибо каждый из них разделяет ответственность за то, как ими правят. Даже в том случае, если кто-то из них не одобрял действий государства и, может быть, даже безуспешно старался не допустить этих действий, он все равно должен отвечать за последствия поступков своих лидеров.
Моральная виновность заключается в ответственности за действия, которые человек совершил; это касается и политических, и военных действий. Нельзя просто сказать — «приказ есть приказ». Любой поступок должен быть морально оценен.
Метафизическая ответственность, в понимании Ясперса, базируется на «солидарности между людьми как таковыми, которая делает каждого ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если я не сделаю, что смогу, чтобы не допустить их, я тоже виновен. Если я не рискую своей жизнью, чтобы предотвратить убийства других, но при этом присутствую, я чувствую себя виновным, и никакие юридические, политические или моральные объяснения тут не подходят. То, что я продолжаю жить, когда такое случилось, ложится на меня неизгладимой виной». Метафизическая ответственность в трактовке Ясперса отличается от вины моральной тем, что распространяется не только на совершенное, но и на не совершенное человеком{846}.
Встает вопрос, а как вообще отделить преступление от исполнения воинского долга, от выполнения приказа? Это почти неразрешимое противоречие — его можно разрешить только путем постепенного и настойчивого распространения убеждения, что послушание, дисциплина — это важные элементы военной организации, но и они должны иметь свои границы, ориентированные на моральные нормы и моральный инстинкт. Эту мысль точно выразил один прусский генерал в наставлении молодому штабному офицеру: «Господин офицер, Вы для того и назначены прусским королем в Генштаб, чтобы научиться тому, чтобы чувствовать, когда не нужно исполнять приказ»{847}. В вермахте же преобладали офицеры, морально почти полностью индифферентные. Вместе с тем не следует терять историческую перспективу и забывать, что Гитлер после 1933 г. с сенсационной легкостью смог унифицировать самое мощное в Европе рабочее движение, профсоюзы, государственную бюрократию, демократические партии (в Германии была довольно значительная демократическая традиция), церковь, но армия ему доставила массу хлопот. Как справедливо указывал известный английский знаток истории вермахта Тревор-Роупер: «Принудительными отставками и новыми назначениями Гитлер долгое время добивался только частичного успеха»{848}. Генералы, однако, не в состоянии были устоять перед действительно сенсационными и действительно яркими военными победами — самыми значительными в современной военной истории, учитывая соотношение наличных сил и ресурсов.
Во взаимоотношениях вермахта и нацистского государства в 1933–1945 гг. часто происходили серьезные перемены, которые видны были в различных сферах — во внешней политике, во внутренней политике, в политике вооружений, которые были особенно важны для вермахта. Еще важнее для вермахта было отношение к Гитлеру, растущее влияние которого совершенно отстранило военную элиту от принятия главных решений, — она стала послушным инструментом в руках диктатора. Там же, где появлялась какая-либо оппозиция диктатуре, она исходила в основном от старшего поколения офицеров, но оппозиция эта была скорее тактического плана, но не принципиального — большинство офицеров было благодарно Гитлеру за то, что он вернул армии ее место в обществе. Разность подходов стала ясна значительно позже: если военное руководство в стремлении к ревизии Версальских установлений исходило из долгосрочных планов восстановления армии, то гитлеровская политика ремилитаризации исходила из конкретного стремления к завоеванию «жизненного пространства» на Востоке. Конфликта, однако, от различия установок не произошло.
Один из активистов Сопротивления, Гельмут фон Мольтке, уже в 1942 г. назвал войну на Восточном фронте «гигантским преступлением»{849}. Следовательно, и вермахт — это собрание преступников? Как институт государства, вермахт виноват в преступлениях нацистского режима и несет ответственность за эти преступления, но вопрос в другом — насколько должны нести ответственность солдаты вермахта? На этот вопрос вряд ли может быть дан определенный ответ, поскольку при такой постановке вопроса все становится слишком большим, слишком огромным для определенности и ясности: пространство, время, число действующих лиц и жертв. Только в 1941 г. на Восточном фронте у вермахта было 12 армий и 3 армейские группы, которыми руководило несколько тысяч офицеров. Среди них также были разные люди — такие, как участники Сопротивления Хенинг фон Тресков или Рудольф фон Герсдорфф, прекрасно представлявшие себе последствия расовой войны нацистов. Были и такие, как фельдмаршал Рейхенау, активно поддерживавший нацистов. Хотя нацистской верхушке довольно быстро удалось склонить вермахт на свою сторону, процесс нацистской унификации армии не был доведен до конца; для многих вермахт был возможностью «внутренней эмиграции». Гитлер это прекрасно осознавал и рассматривал войну с СССР как воспитательный процесс, в ходе которого должна была произойти желанная радикализация офицеров и солдат. Война имеет свою внутреннюю логику развития, от воздействия которой не многим удалось ускользнуть: лишь настоящие патриоты и герои (а героизма нельзя требовать от всех), такие, например, как участники группы Сопротивления «Белая роза» — смогли выразить свое отношение к происходящему. Остальные вынуждены были следовать требованиям воинской дисциплины, а также таким важным на войне понятиям как товарищество, взаимопомощь, патриотизм. Но, прежде всего, всем правила страшная война — даже в высшей степени идеологизированное советско-германское противостояние было в конечном счете просто войной. Фронт представлял собой ту ось, вокруг которой вращалась вся солдатская жизнь: по уши в грязи, на грани истощения физических и духовных сил солдаты с обеих сторон фронта переживали войну как непрерывную цепь лишений, жестокости, смертей. Это поведение солдат само по себе было вынужденным и не представляло собой нарушения «правил войны» или международного права. События в войну развивались столь драматически и напряженно, что в их круговорот был вовлечен и вермахт, солдаты и офицеры которого постоянно стояли перед выбором между долгом и моральными соображениями, между родиной и справедливостью по отношению к другим народам. На деле многие ценности одинаковы: важны и справедливость, и свобода, и равенство, но мы не можем иметь все сразу, поскольку справедливость не всегда совместима с милосердием, христианские добродетели несовместимы с доблестями древних римлян. Привести мир в гармоническое единство и согласие очень тяжело и в нормальных условиях, а в войну это сделать чрезвычайно трудно, скорее всего, просто невозможно. Должно быть ясно только одно — никакие идеалы не стоят человеческой жизни, по крайней мере, жизни другого человека.
