Василий Молодяков - Первая мировая: война, которой могло не быть

Судьба двух провинций решилась 16 сентября 1908 г. в замке Бухлау, который принадлежал Берхтольду, в то время — послу в Петербурге. Эренталь пригласил туда своего русского коллегу Извольского для доверительной беседы. У обоих министров были замыслы, для осуществления которых требовалось согласие другой стороны. Разговор возник не вдруг: годом раньше Извольский уже говорил Эренталю, что после поражения на Дальнем Востоке и потери Порт-Артура «(ужовой для расширения военного и морского могущества России является Чёрное море», а Босфор и Дарданеллы должны быть открыты для прохода её военных кораблей. О проблеме Константинополя и проливов мы поговорим в следующей главе, а пока лишь обозначим тему. Изменение статуса проливов требовало согласия других держав, поэтому русский министр начал объезд европейских столиц, чтобы прозондировать почву. В лице Эренталя он нашёл заинтересованного собеседника Австрийский министр, в свою очередь, хотел покончить с проблемой Боснии и Герцеговины, в управлении которыми постоянно сталкивались интересы военных и гражданских властей. Кроме того, «младотурки», пришедшие к власти в Константинополе в июле 1908 г., могли попытаться вернуть оккупированные провинции под своё управление. Что же произошло в Бухлау?

Переговоры велись без свидетелей и без протокола. Как отметил историк Анатолий Игнатьев, они «отнюдь не носили идиллического характера, сопровождались взаимными обвинениями в неверности согласию и привели к достижению договорённости лишь после длительного жаркого спора». Извольский согласился на оккупацию Боснии и Герцеговины при отказе Австрии от дальнейшего продвижения в сторону Салоник и от прав на побережье Черногории, Эренталь — га открытие проливов для русских кораблей и поддержку соответствующего демарша Петербурга. «Казалось бы, — продолжает Игнатьев, — что при такой атмосфере результаты встречи следовало точно зафиксировать. Между тем собеседники предпочли ограничиться неофициальным джентльменским соглашением, что оставляло каждому определённую свободу трактовки. Не были уточнены ни срок аннексии, ни время выдвижения Россией вопроса о пересмотре статуса проливов, ни процедура оформления предполагаемых изменений».

Договорённость становилась политическим решением после её одобрения обоими императорами, однако России требовалось согласие других держав, а Австрии нет. Эренталь сразу же воспользовался этим и 29 сентября разослал австрийским послам письма Франца-Иосифа главам иностранных государств с извещением о намеченной на 7 октября аннексии; письма надлежало вручить двумя днями ранее. Получив письмо 5 октября, болгарский князь Фердинанд немедленно провозгласил полную независимость от Турции и объявил себя царём (министры в Бухлау заранее согласились на это), поэтому Вена объявила об аннексии уже на следующий день.

Извольский, отрапортовавший царю об успехе переговоров в Бухлау и спокойно продолжавший консультации со своими коллегами в Европе, узнал о случившемся из газет перед самым прибытием в Париж. Германия и Италия согласились поддержать требования России в обмен на некоторые услуги. Первая не конкретизировала свои пожелания. Вторая намеревалась потребовать у Турции североафриканские провинции Триполи и Киренаика, против чего Петербург не возражал. Интересно отметить, что через несколько лет все трое — сам Извольский, Вильгельм фон Шён и Томмазо Титтони — оставят министерские посты и окажутся послами своих стран в Париже, где будут активно продолжать свои дипломатические интриги.

Раздражение в адрес Эренталя, который провёл аннексию так быстро и не предупредил об этом заранее (его письмо ожидало русского министра в Париже), усугубилось позицией Франции, которую посол Александр Нелидов определил как «безразличие». Париж отказался поддержать Россию без согласования с Англией. Но главное разочарование ждало англофила Извольского в Лондоне.

Министр иностранных дел сэр Эдуард Грей объявил гостю, что британское правительство не против открытия проливов для судов всех стран, но только с согласия Турции. Сославшись на «общественное мнение», он добавил, что момент для возбуждения вопроса «крайне неблагоприятен», но подсластил пилюлю обещанием «в более удобное время» использовать своё влияние в Константинополе. Как отметил германский историк Макс Монжела, страны из враждебного России блока заняли более благоприятную для неё позицию по столь важному вопросу, чем формальные союзники по Антанте.

Действия Извольского, согласованные только с императором, вызвали негодование в правящих кругах Петербурга. Ю. В. Лунёва, автор новейшего исследования «Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны», пишет: «Столыпин и Коковцов выразили своё возмущение по поводу того, что Совет министров так поздно узнал «о деле столь громадного исторического значения, затрагивающем интересы внутреннего состояния империи». Министры срочно собрались на совещание, на котором Столыпин и Коковцов «при сочувственной поддержке прочих» подвергли действия Извольского резкой критике. Было решено заявить царю, что правительство отказывается брать на себя ответственность за последствия действий, совершившихся без его ведома». Царь фактически взял ответственность на себя.

Эренталь праздновал победу. Австрия получила две провинции, не вступив ни с кем в открытый конфликт. Безусловная поддержка со стороны Берлина удержала Россию от активных действий, что в те времена однозначно воспринималось как признак слабости, а не мудрости. Реакция Петербурга, в свою очередь, заставила Сербию принять австрийское требование объявить об отказе от претензий и о решении вести добрососедскую политику в отношении Австро-Венгрии (чем это закончилось, мы знаем). Англия отказалась вмешиваться в балканские дела. Французское правительство во главе с германофобом Жоржем Клемансо последовало примеру Лондона, а общественное мнение выразил известный политик Габриэль Аното на страницах влиятельной газеты «Фигаро»: «Европа хочет мира. Какое дело французским крестьянам до того, будут Босния и Герцеговина оккупированы или аннексированы?» Однако все эти державы, за возможным исключением Германии, остались недовольны. Не добившийся своей цели Извольский возненавидел более удачливых австрийцев (а заодно и немцев), что имело далеко идущие последствия.

Напряжённость не смягчилась даже после смерти Эренталя в 1912 г. и замены его Берхтольдом. Замена оказалась крайне неудачной. Эренталь был дипломатом до мозга костей и посвятил своей профессии всю жизнь: склонный к рискованным шагам, он умел просчитывать ситуацию на несколько ходов вперёд; чуждый авантюризма, он добился отставки Гётцендорфа с поста начальника генштаба. Генерал вновь занял свой пост при его преемнике — аристократе и денди Берхтольде, который явно тяготился своими служебными обязанностями. «Жизнь по его вкусу, — писал один историк, — представляла собой бесконечную череду спектаклей, концертов, салонных бесед, посещений скачек и антикварных магазинов. Редко появлявшийся на людях без цилиндра, он был утончённым модником и знатоком древнегреческих классиков». Посвящавший выбору галстуков больше времени, чем чтению дипломатических депеш, он был бы нормальным министром в мирное и спокойное время, но в условиях кризиса пребывание Берхтольда во главе внешнеполитического ведомства оказалось трагедией. Ситуация усугублялась тем, что практическое руководство работой МИД оказалось в руках его политического секретаря графа Александра Гойоса, ненавидевшего славян.

Франц-Фердинанд был сторонником аннексии Боснии и Герцеговины. Исполнители сараевского убийства признались на суде, что считали эрцгерцога главой «военной партии» и злейшим врагом славянства, а потому полагали, что его устранение избавит Сербию от угрозы войны. Сам же он говорил: «Сначала — порядок в доме, потом — внешняя политика сообразно нашим силам», — и начал изучать языки подданных-славян. Задним числом наследника престола обвиняли в желании воевать не только с Сербией, но и с Италией, чтобы восстановить светскую власть папы римского. С 1870 г. понтифик затворился в Ватикане, не признавая итальянского короля, который лишил его власти в Папской области с центром в Риме (этот конфликт разрешил только Муссолини в 1929 г.). Франц-Фердинанд был ревностным католиком и действительно не любил итальянцев — давних врагов габсбургской монархии, — но так далеко его планы не заходили.

По мнению британского историка В. В. Готлиба, сараевское убийство было невыгодно Сербии, поскольку эрцгерцог выступал за преобразование двуединой монархии в Австро-Венгро-Славию. Его женитьба по любви на фрейлине-чешке стала вызовом традициям династии и лишила детей от «неравного» брака прав на австрийскую и венгерскую короны, но они теоретически могли получить корону славянских земель в реформированной империи. Полетика поправил Готлиба, указав, что идея триединой монархии делала Франца-Фердинанда опасным соперником Карагеоргиевичей, претендовавших на объединение южных славян Австро-Венгрии с Сербией под своим скипетром. «Триализм (идея триединой монархии. — В. М.) означал смерть южнославянской националистической идеи, — признал один из членов «Чёрной руки». — Апис знал это и потому подготовил сараевское убийство». Венгерские магнаты боялись, что эрцгерцог уравняет славян с немцами и мадьярами, и не хотели его появления на престоле. Наследник, в свою очередь, называл их методы управления «дикими» и «средневековыми», их деятельность — вредящей престижу империи и подозревал венгерского премьера Стефана Тиссу в стремлении подчинить себе не только Будапешт, но и Вену. Наконец в 1912 г. Франца-Фердинанда «приговорили к смерти» масоны: «Эрцгерцог не будет царствовать. Он умрёт на ступенях трона».