Родрик Брейтвейт - Афган: русские на войне
Потерянный рай
К началу 70-х годов в Афганистане сложились многие элементы современного государства. В стране было относительно безопасно: можно было путешествовать, устраивать пикники, осматривать достопримечательности. Иностранцы, которые жили в Кабуле в последние дни перед коммунистическим переворотом — дипломаты, ученые, бизнесмены, инженеры, учителя, сотрудники неправительственных организаций, хиппи, — потом вспоминали то время как золотой век. Так же считали многие представители очень тонкой прослойки афганского среднего класса, жившие в Кабуле и нескольких других крупных городах.
В 70-х годах большая часть старого Кабула сохранялась — муравейник улиц, базары, мечети, над которыми возвышалась величественная крепость Бала-Хиссар. Это место, по мнению императора Бабура, отличалось «самым приятным климатом в мире… за день здесь можно доскакать до места, где снега никогда не бывает. Но за два часа можно добраться туда, где снега никогда не таяли»{30}.
В центре города стоял хорошо укрепленный дворец Арк, построенный Абдуррахманом и ставший свидетелем массы крутых поворотов афганской политики. Аманулла-хан, внук Абдуррахмана, заказал европейским архитекторам план новой, монументальной столицы — громадного дворца Дар уль-Аман на юго-западной окраине города, а также летнего пансионата в деревушке Пагман на близлежащей возвышенности, где нашлось место коттеджам в швейцарском стиле, театру, Триумфальной арке, полю для гольфа и треку для гонок на слонах.
Через дорогу от дворца Дар уль-Аман стоял Кабульский музей, открытый в 1924 году. Там хранилась одна из богатейших коллекций среднеазиатского искусства: каменные инструменты из Бадахшана возрастом около сорока тысяч лет, золотой клад из Баграма, стекло из Александрии, греко-римские статуэтки, индийские панели из слоновой кости, исламские и доисламские предметы обихода из самого Афганистана, одно из крупнейших в мире нумизматических собраний и более двух тысяч редких книг. На северной окраине Кабула находилось грандиозное британское посольство, символ английской мощи, построенное в 20-х годах. Не менее масштабное советское посольство располагалось в юго-западной части города, по дороге к Дар уль-Аману.
«Кабул, — говорилось в путеводителе, выпущенном при поддержке Туристического бюро Афганистана, — это быстро растущий город, где высокие современные здания поднимаются посреди оживленных базаров и широких проспектов, заполненных потоком блестящих тюрбанов и расписных чапанов в полоску, школьниц в мини-юбках, привлекательных лиц и несущегося транспорта»{31}.
В те дни Кабул стоял на краю «тропы хиппи», и тысячи романтически настроенных, зачастую легкомысленных молодых искателей приключений хлынули в Индию по дороге из Ирана, идущей через Герат и Кабул. Они водили разбитые автомобили, которые часто ломались и попадали в заботливые руки изобретательных местных механиков. Хиппи искали просветления, наркотиков и секса, не имели ни гроша и порой расставались на этой дороге с жизнью.
Но за этим хрупким фасадом скрывался подлинный Афганистан, страна набожных простых людей. Страна, где споры между соседями, семьями, кланами и племенами по-прежнему разрешались насилием, где женщины все еще полностью находились под властью мужчин, где предписания кабульского правительства редко когда выполнялись и где понятие принадлежности к нации, а не только к семье или племени, не было популярным.
Эндрю Эбрам побывал в Кабуле в 1975 году и так описывал увиденное: «Целые самолеты молодых американских и европейских туристов с тщательно вымытыми волосами до пояса, в “этнических” афганских костюмах (каких я не видел ни на одном афганце), сшитых на заказ афганских ботинках, в расшитых блестками безрукавках и со сделанными на заказ кожаными мешочками для денег на сделанном на заказ кожаном ремне. Все выглядят практически идентично и бродят по Чикен-стрит [рынок для туристов] в поисках дорогих сувениров, которые потом продемонстрируют маме и папе в загородном клубе, прежде чем улететь в очередное стерильное путешествие. Вечером они возвращаются в свои хипповые гостиницы, чтобы поужинать западной едой из обширного западного меню, отпечатанного с ошибками, и курить гашиш, купленный у улыбчивого персонала… Сколько же они теряют возможностей увидеть, как по-настоящему живут люди другой культуры. Если бы они прошли дальше, оставив позади километры магазинов с экспортными коврами и лотки, где торгуют верблюжьими бургерами, то попали бы в старый город на берегах реки Кабул, увидели бы часть настоящего Афганистана. Старая часть, которая поднимается до половины высоты окружающих город холмов, подобна Герату: базары и грязь, всюду люди. Магазины, торгующие чем угодно и всем, что только возможно, фабрики, изготавливающие обувь и ведра из старых автомобильных шин, лотки с настоящей дешевой и хорошей афганской едой»{32}.
С появлением советских войск в 1979 году хиппи покинули страну. Но если забыть о нашествии и некотором ущербе, причиненном во время боев, жизнь в Кабуле во многих отношениях оставалась неизменной. «Даже тогда, — вспоминала одна женщина, — мы по-прежнему ходили в школу. Женщины работали преподавателями, врачами, чиновницами. Мы ездили на пикники и вечеринки, носили джинсы и короткие юбки, и я думала, что поступлю в университет, как моя мать, и буду зарабатывать себе на жизнь»{33}. Джонатан Стил, британский журналист, который оказался в Кабуле в то время, писал: «В 1981 году в двух кабульских университетах были толпы студенток — как, впрочем, и студентов. Большинство ходило по кампусу даже без платка. Сотни людей ездили в советские университеты изучать инженерное дело, агрономию и медицину. Банкетный зал кабульского отеля по вечерам пульсировал волнением свадебных торжеств. Рынки кипели. Из Пакистана шли караваны раскрашенных грузовиков, доставлявших японские телевизоры, видеомагнитофоны, камеры и музыкальные центры. Русские не предприняли ничего, чтобы положить конец этому динамичному частному предпринимательству»{34}.
Как писала одна журналистка, через несколько месяцев после ухода русских в Кабуле, «хотя он все еще и находился на военном положении, царила праздничная атмосфера. Это был июнь, месяц свадеб, когда цветы наполняют воздух ароматами, река Кабул набухает от талого снега, и я сидела на солнце, облизывая мороженое в университетском кафе вместе с бойкими молодыми женщинами на высоких каблуках. Среди них были крашеные блондинки, и заметная грудь одной из них была обтянута футболкой с надписью: “Этот идиот не со мной”. Я танцевала на вечеринке в квартире одного знакомого чиновника. Известная певица по имени Ваджиха бренчала на гитаре, постоянно затягиваясь сигаретой. Единственными реальными признаками войны, если не считать множество мужчин и женщин в военной форме и гул самолетов, были очереди на рассвете у пекарен: люди ждали дневных рационов, по пять лепешек наан на семью, — а также музыка и идеологические лозунги из динамиков, висевших на деревьях по всему городу. Порой эти трансляции, как ни странно, перемежались утренней зарядкой и музыкальной темой из “Истории любви”»{35}.
Но рай был уже утрачен. Гражданская война, разразившаяся после ухода русских, превратила Кабул в руины, а «Талибан», положивший этой войне конец, покончил и со старой жизнью. Дворцы и гостиницы были разрушены, музей разграблен, а музыка, танцы и образование для женщин канули в Лету
Глава 2.
Начало трагедии
Двадцать седьмого апреля 1978 года афганские коммунисты, избравшие для своей партии невинное название Народно-демократической, устроили кровавый переворот и свергли президента Дауда. Победители назвали происшедшее Апрельской революцией, началом новой эпохи, которая преобразит Афганистан. Спустя десять с лишним лет русские все еще спорили, была ли это действительно революция или просто путч. Генерал Ляховский, летописец войны в Афганистане, в которой он участвовал пять лет, высказывался более резко. По его мнению, апрельский переворот был началом трагедии не только для Афганистана, но и для Советского Союза{36}.
Ряд источников утверждал, что лидеры НДПА были с самого начала тесно связаны с КГБ и что большинство их напрямую контролировалось из СССР{37}. Впрочем, надежных доказательств причастности советских властей к перевороту нет. В то время за операции КГБ за границами СССР отвечал Владимир Крючков. Он играл ключевую роль в советской политике в отношении Афганистана вплоть до своего ареста в 1991 году после попытки смещения Михаила Горбачева. Крючков утверждал, что КГБ не имел отношения к свержению Дауда{38}. Наверное, его не назовешь самым надежным свидетелем, но другие советские чиновники, в силу своего положения осведомленные о ситуации, подтверждают его слова.
