Марк Гальперин - Прыжок кита

На первом фото 1944 года мы видим двух молодых людей – жизнерадостных, уверенных в себе, для них нет пределов в амбициях, талантах и желаниях, у них впереди целая жизнь.

Вне суеты и не спеша,Былое видится так ясно!Не столь уж память хороша,Сколь просто молодость прекрасна…

Второй снимок, 1951 год: на нём две части, но одно и то же лицо. Формат снимка знаком нам по многим книгам по истории – это принятая во всём мире съёмка в профиль и «анфас».

Сарант впервые столкнулся с американским государством. Это было поворотной точкой в его судьбе. Он принял своё решение – бежал в Россию.

Третий снимок: Старос и Берг, бесспорно, находятся на пике своей карьеры. Забудем сейчас всё, что потом будет придумано и написано о них. Они принимают в своей лаборатории, на своём личном рабочем месте первое лицо великой мировой державы, одного из сильнейших людей мира тех 60-х годов прошлого века, который мог одним ударом ботинка по столу в великом городе Нью-Йорке заставить дрожать лидеров всех крупнейших стран мира. Старос сидит рядом с Хрущёвым.

Он не докладывает ему, он размышляет о чём-то, готовится ответить Первому секретарю на какой-то важный вопрос. Он свободен, его слова ловят все придворные, но это не просто придворные, а крупнейшие фигуры промышленности, армии и флота. Может, именно сейчас Старос скажет самое важное слово, после которого Хрущёв примет своё твёрдое решение – СОВЕТСКОЙ МИКРОЭЛЕКТРОНИКЕ БЫТЬ!

Четвёртый момент, не запечатлённый на фотоплёнке, но ярко описанный единственным живым свидетелем, Эриком Фирдманом. Смысл происходившего он понял только через много лет, когда сам был уже далеко от Москвы, когда не без его помощи стала известна подлинная биография Староса и Берга и их друзей, в том числе и Со- белла, который был арестован одновременно с бегством Староса.

Далее – слово Эрику Фирдману:

Это был первый случай, когда я понял, что за внешностью Фила скрывается легко ранимый человек, который пережил колоссальную личную трагедию.

Конечно, тогда я не мог знать всё то, что я знаю сейчас. Однако я мог представить, что однажды он совершил ужасную ошибку и был обречён расплачиваться за неё всю оставшуюся жизнь.

Я перескажу то, что он сказал однажды в ресторане «Метрополь» в Москве.

Наш любимый "Метрополь" в Москве

Я чувствовал, что это было очень важно, но не мог понять, о чём он говорит, и я повторю всё. Он произнёс тост, говоря больше самому себе, чем мне: «Я мог бы уже быть свободным сейчас. Давай выпьем за это». Когда мы выпили, я пытался понять, что он имел в виду. Свободным от чего или от кого? Если он был несвободен, то почему он хотел выпить за это?

Мне потребовалось сложить „два плюс два”.

Старос сказал это в то время, когда Мортон Собелл, его товарищ по оружию из группы Розенберга, был выпущен из тюрьмы, где он просидел 17 из 30 лет, к которым был приговорён за шпионаж. В отличие от других советских граждан Старос имел возможность покупать и читать газету Gerald Tribun, которая, очевидно, и принесла ему эту новость.

Наконец, пятый момент. Этот снимок, мне подарил Берг в день моего 60-летия. На обратной стороне снимка Джо сделал следующую надпись:

«Моему юному другу Марку! Это фото сделано в 1977 году во Владивостоке. Желаю тебе всего наилучшего и много счастья. Джо Берг 1997».

А что же на снимке? Стоят два человека, до боли знакомые и родные. Вокруг никого и ничего нет. Нет задора в позе, нет привычного куража. Понурые плечи. Они вдвоём во всём мире. Они смотрят вдаль, но и там ничего нет.

Легко представить, что они стоят на берегу Тихого океана, а смотрят в единственном направлении, куда там можно смотреть – в сторону Америки.

Они уже знают, что вся игра, которую они начали в 30-е годы, проиграна. Особенно одинок Филипп Георгиевич, ведь он оторвал себя и от своей второй родины – Ленинграда, там остались его ученики, которые всё равно не смогли бы продолжать работать с ним. У него одна цель – стать членом советской Академии Наук. Думаю, что нереальность победы в этой борьбе он прекрасно понимал. У него просто не было выбора. И уж совершенно не мог Старос представить, как он будет жить дальше.

Другой человек – Берг.

Он остался работать на «Светлане», он путешествует, вытаскивает Староса на международные конференции. Я думаю, что именно в это время Джо начал свой обратный путь в Америку. Парадокс заключается в том, что Берг при этом остаётся убеждённым коммунистом.

Первые встречи Берга с американцами в 1975-м вызвали у гостей несомненный интерес. Интерес не только профессиональный, но и государственный. Уздин рассказывает, что первый же американский учёный, познакомившийся с Бергом и даже побывавший у него дома, поговорив с Анной Старос, немедленно сообщил об этом в консульство США в Ленинграде. Соответствующая информация была отправлена и в Вашингтон, но никого не заинтересовала: следы Барра и Саранта были потеряны в 1948 и 1950 годах, соответственно. Оставались в силе лишь приказы об их задержании при попытке вернуться на родину, но и они вскоре будут отменены, а дело о розыске закрыто. Трудно сказать, является ли это результатом ювелирной работы советских спецслужб, или крайне небрежной работой американцев, или просто везением – какая теперь разница!

Первая попытка установить связь с Америкой была предпринята Анной Петровной вскоре после смерти Староса по настойчивому требованию их сына Коли Староса. Они написали письмо одному из старых друзей семьи, который помог им связаться с детьми Анны Петровны от первого брака. Самое главное: оказалось, что жива ещё и 95-летняя мать Анны Петровны, и естественным было желание повидаться с ней. Однако разрешение на поездку в США для свидания с матерью советской гражданке Анне Старос выдано не было. Мать умерла через год, до последней минуты надеясь обнять перед смертью свою дочь.

Правда, через год советские спецслужбы пересмотрели свою позицию, предложив встретиться со своей матерью детям Кэрол Дэйтон (Анне Петровне ещё предстояло побороться за право снова стать Кэрол!). Встречу организовали в Праге, и советское правительство даже взяло на себя расходы на поездку. Одновременно получил разрешение приехать и познакомиться со своими родственниками и сын Староса от первого брака. Вернувшись из Праги, Анна Петровна рассказала своим детям – Коле, Миле, Кристине и Тоне – все подробности семейной драмы.

Естественно, Анна Петровна не могла успокоиться после этой короткой встречи с детьми. Она постоянно добивалась разрешения КГБ на установление постоянной связи со своими американскими детьми, да и внуками, которые росли вдали от неё, в Канаде. И только в 1987 году ей удалось добиться разрешения приехать в Ленинград её дочери Дерри, а также внуку и внучке. Во время этой встречи Анна Петровна и её ленинградские дети узнали, как тяжело сказалось её бегство на первой семье. Как это вредило деловой и научной карьере первого мужа Анны, Брюса Дэйтона, хорошего друга Староса.

Берговская семья по-прежнему знала лишь часть правды о своём отце.

Старос ещё в 1975 году рассказал Вере Антоновне, что её муж был американцем, а вся его южноафриканская биография была придумана от начала до конца. Подлинная фамилия Джо, очевидно, при этом оставалась неоткрытой.

Дети оставались в полном неведении. Однако было серьёзное отличие в душевном состоянии детей Берга и детей Староса. Во многом благодаря настойчивости, а может, и упрямству Веры Бер- говой, она никогда не теряла своих чешских корней. Дети имели чешское гражданство, свободно владели чешским языком. А дедовский дом под Прагой был их родным домом с первых дней жизни, ведь рожать детей Вера Бергова всегда уезжала к родителям. Там они проводили и все свои каникулы. Они были частично советскими, частично чешскими детьми, но никогда не считали себя американцами. Даже когда они узнали частичку правды, а точнее, частичку очередной лжи, то ни на минуту не почувствовали себя южноафриканцами.

Вера и Джо вырастили четверых детей. Это состоявшиеся и талантливые люди, я встречался с ними, когда они были ещё крохами, когда они подросли и когда стали самостоятельными людьми. Они выросли в атмосфере абсолютного дружелюбия и вольницы.

Я помню, однажды мы с женой были приглашены к Бергам на ужин, это не был какой-нибудь праздник, в этот дом можно было всегда прийти просто так.

Они жили вшестером в двухкомнатной квартире, по тем временам это было не так уж плохо по советским стандартам: гостиная была одновременно и столовой, и спальней родителей, вторая комната тоже принадлежала детям. (Моя странная предыдущая фраза означает, что до объявления приказа «спать» – смерч из четырёх детских фигур беспрепятственно летал по всей квартире.)