Авторов Коллектив - Детская книга войны - Дневники 1941-1945
Сегодня 4 сентября, опять сидим в окопе, и не знаю, когда придет конец всему. Ведь столько слез пролито за эти 13 дней. Сегодня пятница, а в воскресенье 2 недели, бомбить все продолжает. Хотя бомбить уже нечего, а сегодня всю ночь бомбил и перед рассветом разбросал зажигательные бомбы на нашу улицу, одна упала к нашему забору от Кудрявцевых прямо в бак с галошами, но все затушили, упала к Богаровым, к Гореликовым, на улицу около Веденеевых, Вигилянские сгорели, мы были в огненном кольце, но Бог спас нас, и слава Богу.
Ой, господи, неужели мы не выживем всего этого, страшно, кругом строят на улицах баррикады, кошмар, наверное, весь впереди. Сейчас пишу на ступеньке закрытого окопа на коленях. Милый дневник, когда же придет конец всему страданию? Теперь я вспоминаю новогодний сон. Большой белый крест - вот оно, мое терпение. И гадание на блюдечко: переживаниям нет конца. Эх, как не хочется умирать! - не видя жизни. Если я буду жива, наверное, никогда не забудешь 1942 год и этот окоп. Сейчас утро, время не знаю сколько, может, 11 ч. или около 12 часов.
Сегодня 20 сентября, а мы все еще не вылазили из этого «проклятого» окопа, ровно месяц, как бомбит беспрестанно. Страху насмотрелись всякого, не знаю, мог ли раньше человек пережить все. Файку Цветкову убило миной. Сидим ни живы ни мертвы, о, если бы Бог дал счастье - жить.
14 ноября 1942 года. Думала, что в огне, слезах, бесконечном горе и голоде никогда не появится желания писать снова дневник. А сегодня случилось такое, что заставило меня писать.
Все это время совершенно не было никакой возможности писать, к тому же не было ни бумаги, ни места, ни чем писать.
А сегодня вдруг сразу нашлось все (тетрадочку мне подарил один боец, перо попросила в штабе, где я служу, ну а чернила легко сделала из карандаша, ручку из обыкновенной палки). Живем мы сейчас в доме-общежитии, пиши на здоровье.
Я настолько привыкла писать сюда, что все это время страшно переживала, что не было возможности делиться с тобой - мое немое создание! Начала писать еще с 5-го класса, но тот дневник теперь потерян для меня навсегда. Я его брала с собой даже в окоп, возможно, его кто-то читал? Что ж, там мои школьные девичьи воспоминания, жаль, что он потерян. Да что дневник? Вот потерян навсегда самый дорогой человек - отец! Снова и снова наплывают воспоминания о Папе, каждый день, каждый час, каждую минуту. С Папой было хорошо, с ним мы были все вместе и в родном гнезде. Куда теперь нас разбросает судьба?
Так и сидели мы в окопе до тех пор, пока не погиб наш дорогой Папочка. Его убил немец-снайпер.
Помню, как полтора месяца тому назад, вечер 26 сентября был очень тихий, светила полная луна, ни ветерка, ни тучки, ни единственного выстрела. Пришел Папа и сказал: «А ну вылазьте все из окопа и подышите воздухом», а сам взял на руки свою любимицу Лиду, т. к. она меньше всех, ей 6 лет. Мы все расселись около него. В тот вечер Папа был почему-то такой задумчивый, казалось, что глаза его смотрели куда-то в одну точку, на Волгу, в них даже было видно отражение «золотой» лунной дорожки на воде. Папа говорил, что все мы уже большие (кроме Лиды), все ему станем помогать, что скоро погоним немцев и мы снова еще раз построим себе дом, выстроим его еще лучше и еще больше. Вспоминали, где кто побывал, Папа впервые улыбнулся за этот вечер и сказал, что я больше всех остальных уже побывала в других городах. Так приятно было сидеть рядом с Папой, с ним как-то не так страшна была война. Затем он проводил нас всех спать в окоп, а сам еще долго что-то делал сверху по устройству нашего окопа.
А 27 сентября рано утром Папа разбудил нас. На улице было так тихо, ярко светило сентябрьское солнце, вода блестела и, казалось, застыла на месте, как залитое стекло-зеркало, казалось, что все кончилось и нет больше войны.
Папа, как и всегда по утрам, приготовлялся идти развести костер, чтобы сварить манной каши. В это время прибежали два Вити и впервые нарушили эту мертвую тишину, перекинувшись несколькими короткими фразами. Витя и «Пачик» ушли. А Папа в это время открыл крышку окопа и крикнул соседу: «Шура, выходи, вы жив...» - на этом недосказанном слове и оборвалась его жизнь. Раздался выстрел, а скорее какой-то щелчок - и Папа стал медленно оседать на ступеньки окопа. Все это произошло в какой-то миг и было как далекий сон, я все слышала сквозь утреннюю дрему, а когда раздался щелчок-выстрел, я открыла глаза, и первое, что я увидела, - оседающего, беспомощного и всего в крови Папу. Мама стояла как завороженная в этот момент и смотрела на него, неспособная двинуться с места. Я подбежала к нему первая, т. к. сидела крайняя в окопе, рядом с Мамой. Но было уже поздно, Папа был мертв, хотя пульс и сердце еще бились, а кровь лилась «ключом» из его правого виска, я попробовала пальцем приостановить кровь, но мой палец легко прошел в это отверстие и кровь лилась, лилась, лилась...
Кокетливые береты, губная помада... Уже первый военный ноябрь - а они ещё снимаются в фотоателье на память, по мирной привычке... Аня (вторая справа) ещё не начала вести дневник, а Сталинград ещё не стал пеклом, рубежом и подвигом. Всё только впереди.
Фото из фондов музея-заповедника «Сталинградская битва».
Кричали мы все, и, видимо, на крик прибежал Витя, он стоял молча и смотрел широко открытыми глазами на Папу, по щекам его текли слезы, в это время его волосы чесали пули, видимо, того же снайпера, летели мимо ушей, плеча, а он все стоял и будто не замечал ничего вокруг себя. Я кричала ему: «Беги Витя, беги отсюда». Началась такая ужасная стрельба, но мы ее уже не слышали, крышка нашего окопа опустилась, оставив нам небольшое отверстие, и мы погрузились полностью в свое неутешное горе. Где был Витя? Что с ним, мы не знали, т. к. он остался там, наверху, а мы в окопе. Потом мы увидели, вернее, услышали голос «Пачика», он смотрел на Папу такими же удивленными глазами, как и Виктор, только спросил: «Что, разве убили дядю Мишу?», а сам ползал вокруг окопа, как кошка, и приговаривал: «Туже перевяжите его». Затем все смолкло и мы увидели опустившуюся к нам в окоп руку, с пальцев которой в окоп лилась алая кровь, были видны ноги, обутые в такие же ботинки, что и у Вити, и мы поняли, что на крышке лежит убитый - Виктор, горе наше удвоилось, и мы, кажется, потеряли рассудок.
Так мы и сидели, с мертвым Папой, без еды, воды и сна 2 дня. Много погибло людей в этот день, самый первый погиб наш Папа. Погибли наши соседи Вера и Евдокия Павловна Соснины. Здесь же, рядом с окопом, было много убитых бойцов.
Лишь поздно вечером второго дня с тихим плачем подошла к окопу тетя Маруся, и мы услышали голос нашего Виктора, не верилось, Витя был жив, а погиб, оказалось, «Пачик», верный друг Виктора, ведь он пришел, чтобы разделить с нами наше горе, и погиб сам, видимо, от той же руки снайпера.
Тетя Маруся плакала так тихо, что ее плача никто не слыхал, ведь он был у нее единственный и любимый сын. Затем они с Виктором помогли нам вытащить труп Папы из окопа.
На следующий день, как стемнело, мы обернули трупы Папы и Виктора в простыни и схоронили их в подвале у Подлесновых. Взяли с собой по сумке муки, что была в окопе, и пошли к Волге. Даже не оделись ни во что теплое и босые двинулись в далекий и страшный путь.
Дойдя до оврага, я увидела трупы Веры и ее матери, их никто не присыпал землей. Шла самая последняя, голова кружилась, сил совсем не было. Я скатилась как камень вниз оврага, идти больше не было сил, ноги распухли и ужасно болели. Меня подняли бойцы, но я снова падала и не стояла на ногах словно пьяная, помню не благодарила их и была в каком-то забвении. Нервы были напряжены до предела. Когда мы наконец добрались до берега, сразу же бросились к воде, во рту все высохло и нестерпимо хотелось пить. Пили очень жадно и много, здесь же, по берегу, было очень много убитых бойцов.
Идти было очень тяжело и далеко. Пока мы добрались до переправы, мы пережили страшную бомбежку и минометный обстрел. Шли всю ночь, ежеминутно падали навзничь, немцы без перерыва били и вешали светильники, становилось так светло, что, казалось, пролети муха - и ее заметят. Мы падали и, как только гасли светильники, поднимались и шли снова и снова...
Я все время вела Лиду, она всю дорогу плакала и боялась. Уговаривала как могла, но ведь идти по берегу, по обрыву было очень трудно и опасно, один неосторожный шаг - и можно было сорваться вниз.
Когда мы пришли на 62-ю переправу, которая находилась на Красном Октябре, было уже почти утро. На берегу было много носилок с тяжелоранеными. Стояло три пароходика. На пароход нас не брали, т. к. они все были переполненные, но когда начальник посмотрел на маму с Лидой, на нас всех, сердце его, видимо, не вытерпело, он тихо сказал раненым: «Потеснимся, товарищи, и возьмем эту семью». Мы «сели» (если можно так сказать, места было только встать почти одной ногой) на пароходик и отчалили от берега. Сразу же появились немецкие самолеты, сколько их было? Не знаю, но много, сразу посыпалось множество бомб. Ужасная бомбежка, бомбы падали и впереди, и сбоку, и сзади, наш маленький пароходик качало так, что каждую секунду мы могли перевернуться, каким-то нечеловеческим чудом, благодаря такому опытному капитану, он совершал прямо подвиги, чудом мы добрались до берега, еще не успел причалить пароходик, как сразу же последовала команда: «Не скапливаться и бежать всем, кто может, в лес». Легко сказать «бежать», но как? Сил бежать не было, ноги совсем не слушались, идти было очень трудно, мы спешили, нас гнал в лес наступивший рассвет. Всем хотелось поскорее добраться до полосы спасения - леса, все спешили туда, все, кто мог идти, а идти могли немногие, большинство были тяжелоранеными, повсюду стояли носилки с ранеными, геройство проявляли санитары и персонал пароходика, кого несли, кому помогали идти, кто ковылял, еле передвигаясь, сам. А самолеты шли очень низко и стреляли по нас, хотя и видели, что идут раненые. Когда добрались до леса, а он был всего в нескольких метрах от берега, силы почти оставили нас, дальше идти сил совсем не было, ноги распухли...
