Валентин Варенников - Парад Победы
Забегая вперед, должен сказать, что за два месяца боев, в течение февраля и марта, мы расширили плацдарм 8-й гвардейской армии до 90 квадратных километров, имея по фронту 12–16 и в глубину от 6 до 8 километров. Но всему этому предшествовал напряженный ратный труд.
Южнее Кюстрина была построена наша мостовая переправа через реку Одер. Мост был наплавной, но предмостные укрепления делались капитально. В их строительстве принимали участие и саперы, и [362] артиллеристы 100-го гвардейского стрелкового полка, чьи огневые позиции располагались неподалеку.
Во время строительства переправы мы наблюдали Г. К. Жукова на другой стороне реки. А когда мост был готов, он проехал на «виллисе» на левый берег и похвалил солдат и офицеров за труд. Мост — великое дело для плацдарма. Понимая это, немецкое командование постоянно бросало на переправу самолеты-снаряды. Психологически противник этими самолетами-снарядами на нас в какой-то степени еще влиял. Но вместе с тем мы видели, что применение самолетов-снарядов — это уже конвульсии огромной военной машины: исчерпав все, немцы прибегли к последнему средству. Так утопающий хватается за соломинку.
Самолеты-снаряды, которые применяли немцы на Одере, — это удивительное зрелище и в то же время очень опасное средство. Они имели огромное количество взрывчатого вещества большой мощности. В принципе это выглядело так. Летит огромный самолет типа бомбардировщика. Сверху на нем «сидит» истребитель, как стрекоза, и управляет полетом этого самолета-снаряда. По мере приближения к цели (а это были наши мостовые переправы через Одер) истребитель придавал самолету-снаряду небольшой угол пикирования и сам отрывался, уходил в сторону и вверх, возвращаясь на свою базу. Наши зенитки, захлебываясь, обстреливали самолет-снаряд. А он хоть бы хны — летит как ни в чем не бывало к цели. Правда, в мост попадал очень редко. Но взрыв был мощный и нагонял «шороху» на всю округу.
Чтобы подобраться ближе к Кюстрину, решено было первоначально овладеть на западном противоположном берегу пригородом Киц. Эту задачу 35-я гвардейская стрелковая дивизия решала с плацдарма во взаимодействии и совместно с соседом справа — с 82-й стрелковой дивизией 5-й ударной армии. Предвидя, [363] что в Кице придется вести бои, как в городе с крупными зданиями, создавали штурмовые группы и отряды, каждый из которых имел конкретный объект захвата.
В нашем 100-м гвардейском стрелковом полку действиями штурмовых отрядов и групп лично руководил командир полка подполковник A. M. Воинков. Со своей группой управления он находился от них буквально в ста метрах. Наиболее активно действовал штурмовой отряд капитана А. В. Соломатина. Внезапным стремительным броском, «поливая» перед собой фашистов из пулеметов и автоматов, он захватил сразу несколько кирпичных зданий, расположенных вдоль магистрали Кюстрин — Берлин. В цоколе одного из них мы сразу разместили командно-наблюдательный пункт командира полка. Узкие, длинные окна обеспечивали нам хоть и под углом, но прекрасный обзор: полностью наблюдали действия наших штурмовых групп и отрядов, а также ответные меры противника. Нас особенно беспокоили два вкопанных по башню танка справа и слева от дороги. Они находились на возвышении и всё отлично просматривали и простреливали пушечным и пулеметным огнем. Выкатить 57-мм орудия (вместо 45-мм мы уже имели 57-мм противотанковые пушки, которые получали на Висле) и прямой наводкой расстрелять их? Но это равносильно самоубийству: танки немедленно бы «сняли» орудия, не позволив им даже развернуться.
В связи с этим было принято решение — штурмовым группам просочиться с фланга, т. е. со стороны реки, в «мертвое» пространство, которое образовывалось вблизи каждого танка и которое им не простреливалось. И если это удастся сделать, то, несомненно, цель будет достигнута: ребята забросают танки гранатами. Однако до этой зоны надо было преодолеть минные поля и сопротивление хорошо окопавшейся здесь пехоты. Ведя артиллерией массированный огонь по минным [364] полям в расчете, чтобы подорвать их, а также по пехоте противника, мы подтянули штурмовые группы максимально ближе к рубежу, с которого уже можно было сделать бросок.
В итоге нам удалось все-таки одной штурмовой группой забросать одно бронированное чудовище противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью. «Тигр», который был с нашей стороны дороги, уже пылал. Экипаж его, видно, погиб или выбрался через люк в днище. Минут через пять танк взорвался. Подобраться ко второму оказалось значительно сложнее. После взрыва танка противник открыл интенсивный огонь по всем позициям нашего полка. Минут через тридцать прилетели «юнкерсы», однако хорошо отбомбиться не смогли — шестерка наших истребителей разогнала их по всему небу, двух — сбила.
Управляя действиями войск, большинство из нас расположились вокруг командира полка, обдумывая, как действовать дальше. У приборов наблюдения в соседней проходной, полуподвальной комнате остались только разведчики. В нашей комнате окно было забито периной и пуховыми подушками, чтобы не залетел снаряд. Это была ошибка. Точнее, ошибка состояла в том, что перина была белой, а значит, очень заметной. В прицеле танка тем более просматривалась отлично, хотя окно и было узким. Вот немец и влепил сюда снаряд. Конечно, перина максимально самортизировала удар и вобрала в себя основные осколки, однако все находившиеся в помещении пострадали: командир полка A. M. Воинков был легко ранен осколком в левое плечо и контужен (он стоял левым боком к окну), адъютант командира полка Н. И. Королев был ранен в шею и спину мелкими осколками и контужен (он стоял спиной к окну). Заместитель командира полка по политической части майор В. А. Иванов, сидевший на ящике в стороне от нас, в углу комнаты, (писал [365] донесение) отделался испугом. Мне же опять не повезло, хотя и незначительно: несколько маленьких осколков кирпича вогнало в лицо, контузило (я стоял лицом к окну). Произошло это 9 марта 1945 года.
Как потом рассказывали перебежавшие в нашу комнату разведчики, мы все, бездыханные, лежали на полу. И производили впечатление погибших. Но первым пришел в себя майор Иванов, и тут же общая ситуация стала меняться. A. M. Воинков никогда не держал около себя никаких медиков. Считал, что это плохая примета, и я придерживался той же позиции. Но поблизости всегда кто-то был. Вот и сейчас прибежал санинструктор, быстро всех осмотрел и, вместо того чтобы с каждым разобраться, дал команду оттащить всех на волокушах к реке и далее в медсанбат дивизии.
Вероятно, он принял такое поспешное решение потому, что у Королева была в крови шея, а у меня — лицо. Кровоточила и разбитая верхняя губа. Поскольку волокуш не было, нас тащили на плащ-накидках по булыжной мостовой. Видно, такая «транспортировка» и мертвого приведет в чувство. Вот и ко мне уже после нескольких десятков метров вернулось сознание. Естественно, с каждым новым «броском» по мостовой меня пронизывала адская боль, причем почему-то во всем теле, так что невольно вырывались стоны.
Солдаты-разведчики, тащившие меня, после каждого моего стона говорили: «Потерпи, осталось немного». Почему-то я не мог подняться, хотя был в полном сознании. Так как меня волокли головой вперед, то я мог в какой-то степени наблюдать, что делается сзади меня, а фактически на переднем крае. Отчетливо видел, как оставшийся у дороги второй танк пускал по нашей группе короткие пулеметные очереди с трассирующими пулями. Сомнения не было — он засек нас и не отстанет, пока не прибьет. Я напряг все силы и говорю: [366]
— Братцы, вы лучше бы тащили по кювету. Там его пулемет нас не достанет.
— По кювету ползти нельзя, — отвечает разведчик, — там полно мин. Уже осталось немного, потерпи, скоро мы вообще сползем с дороги, а там уж будем в безопасности.
И все-таки почти у самого финиша у одного из двух моих спасителей пуля распорола голень. И он дальше отправился вместе с нами уже в другом качестве. Нас подхватили санитары, уложили на волокушу, как в люльки, и бегом к берегу. А потом уж на «санитарке»-автомобиле привезли в медсанбат. Он располагался на восточном берегу Одера в населенном пункте Запциг. Там я увидел A. M. Воинкова, который крыл всех на чем свет стоит:
— Куда, черти, вы меня затащили? Я же здоров! Но было видно, что сам подняться тоже не может, как и я. Только Николай Королев помалкивал — лежал спокойно и был очень бледный.
Расположили нас в одном немецком домике. В большой комнате лежало еще два офицера из соседнего полка. Обработали раны, сделали нам какие-то уколы, и мы уснули. Уже на второй день я перемещался вполне свободно. Воинков ходил, держась за спинки коек, а Королев мог только сидеть. Но со временем у нас все нормализовалось. Единственно, что меня беспокоило, так это то, что корочки, образовавшиеся у меня на ранках под правым глазом и на носу, долго не отслаивались. Ребята шутили:
