Наталья Рыжкова - Донское казачество в войнах начала XX века
ОДИН НА ПЯТЕРЫХ
Во время войны с Японией Великий Сибирский путь охранялся особыми отрядами. Отряды эти выставляли часовых, посылали в обе стороны пути казачьи разъезды и сами находились в постоянной готовности, чтобы отразить неприятеля, который не раз пытался разрушить мосты и самый путь. Случалось, что и казачьи разъезды, удалясь на значительное расстояние от своих отрядов, подвергались нападению хунхузов. Об одном из таких нападений на казачий разъезд помещен в журнале «Досуг и Дело» за август 1907 г. интересный рассказ Федора Черного.
Дело происходило зимой. Стояла темная ночь. На маньчжурских полях бешено крутила снежная буря.
«Один из казацких разъездов в пять человек, — рассказывает автор, — находился в эту ночь в открытом поле далеко от полотна. Тьма мутная, непроглядная. Снег закидывал их с конями.
Разъезд всего менее ожидал нападения в такое время. Кто бы мог отважиться на рискованное дело, где, кроме пуль от сильной охраны, пурга могла заживо похоронить смельчаков под сыпучим белым саваном. В ближайших манджурских деревнях скрываться враги не могли, значит, ехать приходилось издалека, за 40–50 верст.
Разъезд въехал в небольшую рощицу и спешился, чтобы хоть немного поразмять окоченевшие члены.
— А что, братцы, если огонек развести? — предложил казак Барин.
— Где уж тут с огоньком! — возразили товарищи. — Тут на ногах не удержишься, а он тоже с огнем.
— Сейчас вас отогрею! — решил казак Лыченко.
— Ничего не выйдет. Когда бы настоящий лес был, а то что?
— Сейчас отогрею! — повторил упрямо казак. Действительно, вещь нелегкая — развести огонь в снегу, когда
вьюга залепляет глаза. Но для Лыченко, кажется, не было такого невозможного, чего бы он захотел сделать и не сделал.
Это был прямой потомок отважных спутников Ермака, которые в числе пятисот человек завоевали пространство в три раза более тогдашней России. Лыченко душой и телом — казак. Рослый, гибкий, увертливый; а удали, хладнокровия и хитрости — хоть отбавляй.
И конь у него под пару хозяину; голос Лыченка он отличал из целой сотни. “Собака”, как прозывался он, рвал и метал под ловким наездником. На джигитовке казак стрелял с ушей “Собаки” на полном скаку.
Лыченко отличался угрюмым характером. Редко его видели веселым, разговорчивым. С одним своим конем он только и был ласков до нежности, как с родным детищем. “Собака”, должно быть, понимал и ценил это.
Зная хорошо своего товарища, казаки избегали затрагивать его шутками и насмешками.
Лыченко спрыгнул с коня, закинул повод на ветку и принялся шашкой рубить сухие сучья. Сильными ногами он раскидал снег до самой земли и с помощью охапки сена разжег большой костер. Казаки окружили и окоченевшими руками хватали пышущее пламя. Некоторые закурили, а Варин, вдев мерзлый кусок хлеба на прутик, поджаривал его и ел.
— Грешно жечь хлеб, — заметил Постников. — Хлеб — дар Божий.
— Что грешно в мирное время, то на войне отпускается, — ответил тот.
— А ну, ребята, нагревайся, подкрепляйся, да и в путь! — сказал урядник.
— Пусть немного утихнет пурга, — отвечали ему. — Кого нелегкая понесет в такую погоду?
Иззябшим людям страшно не хотелось расставаться с приветливым огоньком. Они готовы были обманывать сами себя, лишь бы провести минуту-другую у костра.
— Ручаться нельзя. Еще нарочито выберут такую ночь для нападения! — настаивал урядник, которому тоже не хотелось отходить. Но долг службы прежде всего.
— Только бы, черти проклятые, показались, мы их перестреляем, как кур!
— Как же, через них мы мерзнем на таком холоду!
— Нет, не через них мы мерзнем, — начал Постников, — а через присягу. Сказано: “терпеть холод и голод”. Как принимали ее, так и надо делать.
Лыченко перевел свой тяжелый взор на говорившего.
— Уйди, Постников, от ветра! — сказал он. — Видишь, дым крутит.
Его “Собака” услышала голос хозяина и приветливо тихо откликнулась тем звуком, который лошади издают, встречая несущего им корм.
Лыченко обернулся к ней, и поднимая плеть, крикнул: “враги”. “Собака” зверски оскалила зубы и принялась брыкать задом в пространство, порываясь при этом бежать.
К такому маневру ее приучил казак с тою целью, чтобы ее не могли увести конокрады. Он не утерпел не подойти к ней, не погладить и не отблагодарить за внимание куском хлеба.
— Добрый коника! — говорили казаки, любуясь “Собакой”.
— Умная скотина!
— Ученье все, значит!
— Поди ты, выучи другого, если он дурак!
— А все ж таки выучивают!
— Так-то так, а разница большая есть, как между людьми, так и скотиной.
— Как же нет разницы! — вмешался урядник. — Вон Крачин никак не может выучиться говорить “амуниция”. Крачин, скажи это слово.
Последний стоял почти над костром, морщился от дыма и искр и ловил вспыхивающее пламя распахнутыми полами шинели.
— Ну вас, тут не до вас! — отвечал он на шутку.
— Ну, мошенник, а то не в очередь на работу пойдешь!
— Чего, право, ну, амур… амуриция!
— Ха-ха-ха! Вот чудак!
Огонек всех оживил. Хотелось веселиться и смеяться, исключая Лыченко, на которого, впрочем, не обращали внимания.
— Что вы ржете! Мне только отец поставил толстый язык, а я понимаю эту штуку. Ну, ремни разные, вот вам и аму… амудриция.
Новый хохот заглушил слова Крачина. Даже у Лыченки появились складки около углов рта.
Варны отошел от огня и прислушался.
— Что, мне кажется все, будто кто идет по сугробу, — сказал он.
Все оглянулись по сторонам; но взоры, отведенные от блеска костра, терялись в темноте. Прислушались — ничего не слыхать. Одна пурга неистово завывала в оголенных деревьях рощи.
— Какой тебе леший лезет! Ветер шумит.
Веселья как не бывало. Тягостное молчание водворилось у костра. Варин прервал его, сказав:
— Ну и ночка! Вот если бы в такую ночь напасть на деревню, где укрываются хунхузы, — была бы потеха!
— Прямо кроши на обе руки! — ответил ему Постников, желая поддержать бодрое настроение.
Крачин опять прислушался.
— Стой… Да ведь едут!
Все выдернули винтовки из чехлов и зарядили.
— На коней, ребята! — приказал урядник.
Но в эту самую минуту во мгле пурги обрисовались зловещие силуэты всадников. Вслед за тем раздались выстрелы и Постников со стоном упал на снег. Казаки отпрянули от костра за деревья, и выстрелы затрещали.
Варин сгоряча вскочил было на лошадь; двое хунхузов окружили его. Один ударил прикладом по голове и, когда он повалился, другой перенял его на свою лошадь. Пятеро из них наседали на казаков, двое перерезали поводья у казацких лошадей и уводили их.
Хунхузы имели численное превосходство: их напало восемь человек; темнота ночи и внезапность помогай им. Они, имея впереди пленного Варина и четырех казацких лошадей, удалялись. Выстрелы и с той, и с другой стороны не смолкали, хотя не мешали тем отступать.
Двое китайцев лежали раненые в снегу.
“Собака” Лыченки осталась нетронутая хунхузами, так как по крику хозяина “враги” взбесилась, оторвала ветку и убежала. Время не позволило заниматься ею.
Лишь только хунхузы скрылись из виду, как Лыченко поймал “Собаку” и вскочил в седло.
— Зря положишь голову, а коней не вернешь! — сказал урядник, заметя его намерение. — Один на пятерых — не стоит соваться.
— За мной! — крикнул в ответ Лыченко и сам помчался. Голос его прозвучал так сурово, властно, что казаки, и сознав
всю нелепость погони пешими конных, не могли ослушаться его.
Лихой казак между тем догонял шайку. Он знал несколько слов по-китайски, они ему пригодились в настоящую минуту.
— Пешие не догонят! — крикнул он им по-ихнему. — Куда спешите?
Он близко не подъезжал. Те, должно быть, приняли его за одного из оставшихся своих. Вой пурги помешал им расслушать интонацию голоса, а темнота не позволила разглядеть одежду казака.
— Чего ждать еще! — кинул ему, по-видимому, старший.
Казак не переставал ворчать по-китайски, придвигаясь все ближе и ближе к ним. Хунхузы, не оборачивая закутанных голов, продолжали погонять лошадей, пряча ружья в чехлы.
Бесстрашный Лыченко пристал сзади к ним вплотную. Винтовка лежала поперек седла, руки, согретые у костра, еще не успели застыть. Рукавицы он давно бросил на снег, как вещь, могущую стеснять его. Глаза казака горели кровавым блеском.
Старший, или начальник хунхузов, крикнул ему что-то, чего он не понял. Тот повернул лошадь к нему… Решительная минута. Лыченко в ответ на его слова приложился… трах!.. Хунхуз склонился без стона на бок и упал с лошади. Второй тоже повалился, а он уже с убийственным хладнокровием целился в третьего, у которого на седле лежал пленный казак.
— Уррра! — донеслось до него сзади. — Деррр-ржи, Лыченко!
