Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин
В годы Гражданской войны, в условиях нищеты даже то немногое, что могла дать Красная армия, – одежда, обувь, амуниция – для многих было желанной добычей. После побега это нередко распродавалось, а после явки с повинной с большой вероятностью выдавалось вновь. В результате формировался некий порочный круг: «Дезертиры расхищают обмундирование, недостаток которого вызывает дальнейшее дезертирство»[1061]. Должностные лица, комментируя то, что пополнение псковской губернской милиции, почти полностью состоящее из дезертиров 1896 и 1897 годов рождения, буквально рвалось домой, высказывали следующие опасения: «Сейчас их будут обмундировывать и, если не начать работу по укреплению самосознания этих товарищей и не пронаблюдать за ними, то можно наверняка сказать, что через два-три месяца половина из них разбежится со всем… обмундированием и оружием»[1062]. Виктор Савинков (брат Б. В. Савинкова) описывал, как в 1917 г. добровольно явившихся дезертиров нередко возвращали в свои же части, в связи с чем «возникла особая профессия, появились так называемые летчики», которые в великом множестве разъезжали по стране и сбывали казенное обмундирование[1063].
Своеобразный процесс передвижения материальных благ был двунаправлен. Дезертиры, возвращаясь «с мест родины», нередко несли с собой в армию мешки с сухарями, теплые вещи. Часто целью дезертирства и было «подкормиться», этот тип дезертиров получил название сухарников. А. В. Луначарский считал, что основная масса бежит «вовсе не из ненависти к Советской власти, а потому что плохо кормят и совсем не обувают»[1064]. Ем. Ярославский объяснял уровень дезертирства в Красной армии плохо налаженным воспитательным процессом, слабостью командного состава и, что главное, недостатком снабжения: «У нас сплошь и рядом наблюдаются «самовольные отлучки» за провизией к себе в деревню»[1065].
В части 7-й армии «продукты часто поступали в испорченном виде, из них с трудом удавалось сварить обед, – если можно назвать обедом отвратительную соляную похлебку»[1066]. Красноармейцы, оказавшись в подобных условиях, были вынуждены изыскивать дополнительное пропитание, но и выдача жалования часто задерживалась. Их положение отразилось в следующих высказываниях: «Пища плохая», «выдают 1 фунт хлеба [в день], да и тот наполовину с соломой», «пища удовлетворительна… старослужащие довольны… до осадного положения, – говорят они, – было хуже… но рабочие, не привыкшие к такой пище, ропщут…»[1067] И все это – в условиях территориального принципа комплектования Красной армии, когда часть располагалась недалеко (по российским меркам) от дома и велик был соблазн уйти туда. Одним из средств недопущения массового дезертирства, по словам исследователя В. И. Голдина, было направление мобилизованных в удаленные от их родных мест регионы, что крайне затрудняло возвращение на родину в случае бегства[1068]. Эффективность этой меры проследить весьма сложно. По замечанию М. Н. Тухачевского в работе «Поход на Вислу», «обитатели самых отдаленных районов дезертировали так же легко, как и местные уроженцы»[1069].
Общая неустроенность тыла и военного аппарата, голод и холод – сама обстановка «толкала на бегство домой в теплую хату, к хорошей пище»[1070]. З. К. Гиппиус писала в своем дневнике, что слабое место большевиков – «возможность голодных бунтов в армии»[1071]. По выражению ушедшего с Северо-Западной армией А. И. Куприна, «сапоги, хлеб, шинель и ружье – это все, что нужно воину, кроме убеждения, что война имеет смысл. Голодный, босый, невооруженный солдат – хороший материал лишь для бунта или для дезертирства»[1072]. Задержанный дезертир Сродников, ища справедливости, оправдывал свой поступок так: «…меня вынудило приехать домой только благодаря голодовки, которая не без секрета всем известна, и на том пайке, который получают красноармейцы, жить очень трудно»[1073]. Имели место и случаи бегства или незаконного перехода из тыловых частей на фронт, где лучше кормили и одевали.
Необходимо сказать о голоде (пусть и не абсолютном) как о мощном факторе для побега домой. П. А. Сорокин в своих исследованиях «Голод как фактор» и «Социология революции» отмечал, что когда один из безусловных рефлексов начинает ущемляться, то условные тормозящие рефлексы (правовые, моральные нормы, чувство долга и т. д.), как правило, проигрывают, особенно если последние не поддерживаются другим безусловным рефлексом (в данном случае, например, страхом последующего наказания)[1074]. Из приведенных сравнений видно, что позыв к побегу по причине голода или для помощи семье (а часто это означало для спасения семьи) оказывается гораздо сильнее любых обязательств, клятв, запретов и абстрактных кар в отдаленном будущем.
Офицер армии Юденича А. С. Гершельман отмечал в своих воспоминаниях частые случаи перехода на сторону Северо-Западной армии красноармейцев, которые передавали следующие сведения: в Красной армии «страшное недовольство большевиками и расположение к нам, все пополнение из дезертиров, большое количество их сосредоточено в Красном, питание отвратительное, одни коммунисты едят хорошо, вчера во время атаки на Сельцо люди, пролежав всю ночь в лесу, наутро падали в обморок от слабости»[1075]. Данный автор задался вопросом: почему же примеру перебежчиков не следуют остальные красноармейцы? Объяснением ему виделась «инертность людей», которые буквально сидят и ждут наступления белых, чтобы сдаться, вместо того чтобы «активно» дезертировать в тыл или переходить к белым. Но они выбрали «подчиниться, терпеть и плакаться о своей злой доле». Фраза «Вся Россия в кустах!» звучит как приговор народу, не принявшему Белую идею[1076].
Несмотря на «наличие огромного квартирного фонда», особенно в Петрограде, большой проблемой было размещение воинских частей, причем «внутренний вид казарм по своей неприглядности не отличался от тюрьмы»[1077]. Подобная обстановка могла убить всякий боевой дух, порождала распущенность, упадок дисциплины, самовольные отлучки вырастали в массовое дезертирство. На размах этого явления повлияли и вспышки тифа, холеры, возникающие в условиях антисанитарии и скученности людей. Из картины, описывающей неприглядное состояние гауптвахты Петроградской ГКД (см. Глава 1), можно сделать вывод, что побег оттуда – дело естественное и по-человечески понятное. Показательно описание учетно-пересыльного пункта в Петрограде (Фонтанка, 90), через который проходили тысячи дезертиров: «Помещается пункт в самом отвратительнейшем здании, худшего в Питере, кажется, трудно подыскать. Сточные трубы лопнули и все нечистоты идут в яму во внутреннем дворе, эта яма постепенно расширяется… Само здание низкое, темное… словом, идеальный тип Аракчеевский…»[1078] Сбежав оттуда (что
