Валентин Варенников - Парад Победы
Каждый раз, когда у меня бывают встречи, я переживаю все заново. И тогда невольно вновь вспоминаю госпитальные разговоры с ранеными и больными, вообще с теми ранеными фронтовиками, кто честно и добросовестно исполнили свой долг и были вправе ожидать, что этот долг будет оплачен им сторицей.
Почему-то особенно мне запомнился младший лейтенант Митин из Холмогор Архангельской области. Русый, голубоглазый богатырь. Ему отрезали ногу. Были мы с ним одногодками. Как-то сидим с ним, и он рассказывает:
— Принесли меня на носилках. Сняли гимнастерку, сняли бинты, наложенные поверх брюк, распороли брюки… Левая нога страшно болела от множества осколков, но когда я глянул — она вся синяя и в два раза толще правой, то почему-то подумал: все, пришел мой конец. В бою не погиб, а после боя затянули лечение раны — и вот результат. Врач говорит: «Придется ногу отнять, чтобы тебя спасти». Я ответил: «Делайте [336] что хотите», а сам подумал о Настеньке: как же она меня, безногого, примет? Хорошая она. Мы очень любили друг друга. Но куда я ей такой? Она теперь, наверное, пойдет за Сашку. Он тоже за ней ходил. На фронт не послали, был на броне — работал в Мурманском порту крановщиком.
Алеша был мне очень симпатичен, и я не избегал общения с ним, хотя разговоры, как и с другими, всегда были одни и те же — тяжелые и гнетущие. Но с ним мне почему-то было легче, чем с другими. И я старался его утешить, как мог, и вселить веру в то, что Настенька и такого его будет любить, дюжину детишек подарит и жить они будут вместе долго и счастливо. Наверное, он ждал этих слов, он просто не мог без них, я это чувствовал. Однажды я ему после обычных утешений вдруг говорю:
— Я тебя, Алеша, не хотел расстраивать, но меня в твоем деле другое, более важное, беспокоит…
— А что именно? Говори же быстрей, не тяни!
— Смотрю на твои веснушки и думаю: вот это может стать препятствием к свадьбе, это факт.
— Так и у Настеньки их полно, и не только на мордашке, а и на плечах.
— Так, значит, и ваши дети будут в веснушках?
— Ну да! Пусть будут в веснушках, зато не потеряются. А вообще лишь бы здоровые были да работящие и родителей своих любили, как мы с Настенькой.
Мы дружно расхохотались и разошлись. А у меня свои заботы. «Завалили» фрицы меня капитально. Уже проходит третий месяц, а я все в госпитале. Парафин, массаж и другие процедуры не дают эффекта. Все мне надоело. Да и война вот-вот должна кончиться, а я вылеживаю тут на казенных харчах! На одном из утренних обходов врачей я попросил выписать меня в часть. Врач сказал, что он согласен с тем, что в последние дни никакой динамики нет. И добавил: [337]
— Но вы можете пройти военно-врачебную комиссию, она дает ограничения.
— Мне не нужны никакие ограничения.
— Тогда пишите рапорт.
Пока врач осматривал других, я написал и вручил ему ходатайство о направлении меня в мою часть в связи с выздоровлением. Доктор скептически посмотрел на листок, повертел его в руках, видно, хотел что-то по этому поводу сказать, потом выпалил:
— Хорошо, завтра отправим.
Я шел за ним до самой двери и радостно его благодарил. Врач обернулся, пожал мне руку, приветливо улыбнулся вместе с сестрами и пожелал успеха.
А через два дня я на перекладных добрался до полка. Меня не забыли, ждали, чем растрогали до глубины души — ведь больше трех месяцев держали место за мной! Возможно, потому, что были в обороне, а сама оборона приняла позиционный стабильный характер. Но, в общем, мне повезло. Да и не только в этом. После того как A. M. Воинков наконец кончил тискать меня в объятиях, он вызвал других заместителей командира полка (а моя должность тоже значилась как заместитель командира полка) и сказал:
— Начальник штаба, читай!
Васькин развернул документ и торжественно зачитал о том, что я награжден орденом Красного Знамени. Это уже был второй подобный орден, а всего четыре. Николай Королев, адъютант командира полка, разлил нам по кружкам капитально, от души. Воинков взял орден у начальника штаба, опустил его в мою кружку, и мы все разом выпили. Потом прикрепили орден на гимнастерку. Кто-то сказал: «Одно Знамя — хорошо. А два — лучше».
Выпили по второй. Затем командир полка рассказал, как они воевали без меня. Оказывается, уже в конце августа противник смирился с присутствием [338] нашего плацдарма и больше никаких шагов к его взятию не предпринимал. А танки перебросил в Варшаву.
Фронтовики, конечно, знают цену возвращения после излечения в свою родную дивизию, а тем более в свой полк, и если в этом полку прошел уже большую часть войны. Это же все равно, что после долгой разлуки вернуться в родную семью. Где ни появлюсь — всюду родные лица, улыбки и рукопожатия. Я уж не говорю о наших артиллеристах. Здесь вообще был праздник. Вся эта обстановка меня трогала до глубины души, и я был искренне благодарен всем моим фронтовым друзьям за сердечную встречу.
Уже на второй день, приняв дела и должность, я полностью окунулся в заботы по подготовке войск к наступлению. [339]
Глава 7. Одер. Штурм Берлина. Конец войны. Парад Победы
Шел четвертый год Великой Отечественной войны — самой тяжелой войны за всю историю человечества, которая уже к декабрю 1944 года унесла десятки миллионов жизней.
Принципиально на советско-германском фронте обстановка складывалась таким образом, что ни на одном из основных направлений стратегическая инициатива уже не могла перейти в руки гитлеровского командования, даже если бы Гитлер приказал бросить сюда все и сосредоточить усилия только в одном районе. Советский Союз все больше и больше наращивал свои силы. Советская Армия располагала такой мощью, которой никто не мог противостоять. Мы уверенно шли к Победе.
Открытый Соединенными Штатами и Великобританией второй фронт в Европе решающего значения на военные события уже не имел, хотя и оттягивал на себя определенные силы немцев. Восточный фронт в Европе оставался главным и решающим фронтом всей Второй мировой войны.
В то же время к декабрю месяцу 1944 года Западный фронт в Европе полного статуса так и не приобрел. Высадив наконец морской и воздушный десанты на севере Франции, англо-американцы понемногу адаптировались и, не торопясь, используя успех действий наших войск в весенне-летнем наступлении, начали [340] расширять свой плацдарм, а затем организовывать наступление войск в общем направлении на Германию, на Берлин.
Подчеркиваю, открытие второго фронта, конечно, уже не имело серьезного значения в оперативно-стратегической обстановке, хотя состав десанта и сама его высадка с военных позиций должны быть оценены высоко. Но англо-американское руководство в этом акте преследовало именно политическую цель: максимально укрепить позиции США и Англии в странах Европы и одновременно всячески препятствовать Советскому Союзу распространять свое влияние.
Руководство США и Англии придавало большое значение высадке своих войск на севере Франции. Предусматривалось, что они нанесут поражение немецко-фашистским оккупантам там, в Западной Европе, и освободят от них Францию, Бельгию и Голландию с последующим развитием наступления на Германию.
О том, что такая высадка рано или поздно может произойти, немецкое командование, несомненно, знало, однако, несмотря на эту угрозу, усилить это направление должным образом не имело возможности. Да и другие чисто политические мотивы не позволяли это сделать. Поэтому в Западной Европе было немецких войск крайне мало, тем более что на Восточном фронте обстановка с каждым днем становилась все хуже и хуже. В то же время читатели старшего возраста, очевидно, помнят неимоверную трескотню в средствах массовой информации того времени о так называемом «Атлантическом вале», который якобы создан немцами на Западе Европы в целях защиты ее от возможных десантирований. Немцы и англо-американцы расписывали этот «вал» в стихах и красках как мощнейшее и непреодолимое препятствие. Фактически же вообще ничего похожего не было. Лишь одно эффектное название, [341] на что Гитлер и его генералитет были мастерами, да массированная реклама, развернутая Геббельсом и англо-американскими средствами массовой информации.
Для той и другой стороны было очень выгодно пропагандировать неприступность и непреодолимость несуществующего «Атлантического вала». Уверен, что читатель уже понял, чем объяснялась эта парадоксальная ситуация, когда враждующие стороны наперебой расхваливали один и тот же предмет. Немцам это было нужно, чтобы скрыть свою фактическую слабость в Европе, вселить, так сказать, страх в англо-американцев, точнее, в военно-политическое руководство США и Великобритании. А последним это тоже было как нельзя на руку. Они приняли «игру» немцев и не только подтверждали то, что пропагандировали немцы, но и усиливали эту пропаганду, используя убедительный предлог для затягивания открытия второго фронта против Германии в Европе. И это им удавалось.
