Олег Смыслов - Предатели и палачи
Так я оказалась в Ленинграде. Связь с мамой на какое-то время прервалась. Вскоре я встретила там свою родственницу. Она рассказала, что моя мама бежала из Гатчины в сторону Вырецы. Недолго думая, я отправилась на поиски матери.
Поезд двигался по Витебской дорого. Сколько станций проехали, не помню. Вдруг состав остановился. Часть железной дороги оказалась разбомблена. Вышла на рельсы, а куда идти, не ведаю. Побрела я вдоль путей, но кустам. Вышла к одной деревне. Там в лесу и разыскала мать с тёткой. Они обустроились в землянке. Вернуться обратно в Ленинград я уже не смогла…
Утром проснулась, а кругом гремела канонада, повсюду шли бои, Гатчина горела. А днём к нам нагрянули немцы.
— Партизан? — спросил на ломаном русском один из них.
— Нет здесь партизан, — перепугалась мама. — Это моя дочка.
— Вег нихтс, Вег нихтс! — приказал он.
— В общем, велел никуда не выходить…
Я не помню, сколько мы прожили в этом бункере. Но в какой-то момент решили пробраться в Гатчину. Пока шли, видели, что в каждой канаве лежали наши погибшие солдатики.
…Кое-как добрели до дома. Город к тому времени уже находился под немцами. Первое, что меня поразило, — на вещевом рынке установили виселицу. В петле — повешенный молодой парнишка. И рядом плакат: “Так будет с каждым”. По слухам, его казнили только за то, что он украл у фашистов какие-то продукты.
На следующий день немцы стали ходить по домам и переписывать всех местных жителей…»
«Когда немцы узнали, что я учительница, отправили меня преподавать в местную школу. Но задержалась я там недолго. На второй год моей работы дети расстреляли из рогаток портрет Гитлера, который висел в классе. Меня вызвали в гестапо.
— Кто это сделал?! — орал человек в форме.
— Не знаю!
— Вы?
— Нет!
— Дети?
— Не знаю.
Меня поставили к стенке и начали стрелять над головой. А я ущипну себя: ага, жива ещё… И молчу. Хотя, конечно, я знала имена ребят, совершивших этот поступок.
До сих нор не понимаю, почему немцы оставили меня в живых, почему отпустили?
Бог меня уберёг и тогда, когда на грязные приставания немцев я отреагировала: “Выгнали вас из Сталинграда и отсюда выгонят”. Один из оскорблённых погнался за мной, наставил наган. Но тут выбежала мама, бросилась ему в ноги и зарыдала. И опять меня отпустили».
6
Интересно рассказывала бабушка, аж дух у слушателей захватывало. Но всякий раз исповедь ее отличалась некоторыми подробностями. Например, И. Обрезаненко ту же историю про расстрел портрета Гитлера из рогаток, Нина Михайловна рассказала иначе:
« — На стены вместо портретов Сталина повесили фотографии Гитлера. Так мальчишки расстреляли их из рогаток. Меня вызвали в жандармерию: “Кто это сделал?!” — “Я не знаю!” — “Вы?” — “Нет!” — “Дети?” — “Я не знаю”. Хотя я знала, кто это сделал…
Мне сказали: “Собирайтесь, поедете в лагерь”.
По ее словам, она пришла на вокзал на следующий день. В товарном вагоне ее и ещё несколько женщин, в основном украинок, отвезли в трудовой лагерь под Нарву. Бабушка Нина не отрицает, что была там начальницей.
— Так как я учительница, немцы посчитали, что я смогу руководить, — объясняет она своё выдвижение на эту должность. — Я отвечала за поставку продуктов и одежды в лагерь. Нас было человек двести, мы ремонтировали мосты, дороги… Потом, когда наши стали наступать, всех погнали пешком (шестьсот километров!) в Кенигсберг. Мы разбирали город от завалов, да так, что падали в обморок от трупных запахов. Потом нас поселили на фабрике — шили военную форму. А потом Нина и пять её подруг убежали из немецкого плена».
7
Несколько иначе выглядит рассказ бабушки, опубликованный И. Бобровой:
«…Вскоре меня отстранили от работы в школе и отправили в посёлок Вырица, что недалеко от Гатчины. Там меня определили на немецкие курсы, где готовили бригадиров для трудового лагеря.
Мне позволялось заходить на кухню к немцам, где они варили еду для населения. Кстати, моя мама тоже на них работала, чистила картошку, мыла котлы. Кормили нас отвратительно. В миску наливали пустой суп и давали кусок хлеба с опилками.
Однажды с нашего огорода немцы выкопали картошку. Я тогда пошла в гестапо и нажаловалась их начальнику. Он поклялся, что впредь такое не повторится. Видите, среди немцев тоже были люди. И люди хорошие.
Ну да ладно…
В конце 42-го года меня и ещё несколько женщин-бригадирш отправили в трудовой женский лагерь под Нарвой. Немцы тогда надели на нас форму, дали в руки лопаты и сфотографировали…»
«В лагере было несколько отделений, по-немецки они назывались “обтайлюнг”. Мне достался хилый “обтайлюнг”. Все женщины жили в многоэтажном доме. Мы строили дорогу, восстанавливали мосты. Ко мне в бригаду даже из других “обтайлюнгов” переходили люди. Я своим пленным девочкам доставала через одного пожилого немца списанные одеяла, из которых они шили себе теплую одежду.
Как-то я решилась на побег. Но далеко не ушла. Немцы меня быстренько задержали и отправили обратно в Нарву, предупредив: “Ещё раз сбежишь, посадим в карцер”. Конечно, я испугалась. Молодая была…
В 43-м году наши войска начали наступать. И немецкий лагерь погнали в Кенигсберг, разбирать город от завалов. Это был кошмар! Под руинами домов находились десятки разлагавшихся трупов. Многое девушки не выдержали трупного запаха, падали в обморок.
В конце 44-го мне все-таки удалось сбежать. Помню, я пошла в ту сторону, где меньше стреляли. В итоге очутилась в американском фильтрационном лагере. Никаких документов у меня при себе не было. Американцы предложили на выбор четыре страны, где бы я могла жить после войны… по я рвалась на родину».
В более раннем рассказе бабушка скажет поточнее: «рвалась домой — к матери».
8
В Гатчину Нина Михайловна вернулась летом 1945 г.: «Через два дня отправилась отмечаться в милицию. И задержалась там на 10 лет. Меня сразу арестовали и отвезли в Ленинград в серое здание на Литейном. За что посадили, не помню…
Зато помню моего следователя, поляка но фамилии Куксинский. Это был очень жестокий человек. на допросы вызывал ночью. Пока одного допрашивал, я стояла, прижавшись лбом к стенке, руки держала но швам. В таком положении сильно отекали ноги. Я падала на колени, а Куксинский орал: «Встать, стоять». И приставлял к затылку пистолет.
Мог схватить меня за волосы и с размаху бить лицом об стену. Потом отводил меня обратно в камеру и пристегивал наручниками к трубе, чтобы я не смогла сесть. на пятые сутки от отсутствия сна я теряла сознание. Так, под пытками, я признала себя изменницей Родины и подписала все необходимые бумаги
А ещё следователь постоянно спрашивал: “Почему тебя немцы после портрета Гитлера отпустили? Почему не расстреляли после побега?”.
Ну откуда я знаю, почему меня не убили? Почему я жива осталась?
В ноябре 45-го состоялся суд. Мне впаяли 20 лет каторжных работ по статье 58 часть 1 (измена Родине) и 10 лет — за контрреволюционную агитацию и пропаганду. После того как приговор зачитали, мне дали последнее слово. А у меня, дуры, с языка сорвалось: “Спасибо дорогому Сталину за счастливое детство и юность”. И меня сразу упекли в Кресты. А через неделю пошали по этапу…»
В пересыльно-фильтрационном лагере в Германии, до отправки на родину, Нина Михайловна, равно как и другие репатрианты, не имеющие документов, проходили проверку на предмет установления личности, а также выяснения, каким образом они попали в Германию. В период опросов офицеры-чекисты, просматривая опросные листы, незаметно для опрашиваемых должны были подчеркнуть чернилами всё, что не соответствовало действительности или вызывало сомнения, а на нолях против этих строк поставить вопросительные знаки. Затруднений в установлении личности не возникало только в тех случаях, когда у репатриантов имелись документы или когда достоверность их показаний мог подтвердить еще кто-нибудь из соотечественников, с кем находился в лагере или отбывал рабство. Опросные листы на перемещенных и освобожденных из лагерей гражданских лиц с пометкой «Нуждается в проверке» затем отправляли к дознавателям, которые проводили более детальный опрос. Дознаватели вели следственные дела. А кроме этого, в процессе углубленного опроса они вычисляли подозреваемых лиц. В этом им помогали доносы о предателях, поступавшие от самих репатриантов.
По окончании следствия дознаватели или выдавали фильтрационную справку и отправляли на родину с припиской прохождения дополнительной проверки но месту прибытия, или передавали оперативникам в отдел контрразведки для спецпроверки.
Все анкеты репатриантов отправлялись по местам их жительства, где они должны были их еще раз заполнить. Только после этого документы сравнивались, и лишь затем выявлялись разночтения, расхождения и противоречия. И вот тогда-то подозрительные лица арестовывались.
