Александр Корганов - Загадка Скапа-Флоу. Рейд германской подлодки в святая-святых британского флота
Я облегченно вздохнул. Но вечером на борт прибыл капитан Шумахер из управления. Он исчез в капитанской каюте, и когда они вышли снова, «Старик» сказал мне мимоходом:
– Прин, слушание дела в морском арбитражном суде в Бремерхафене через три дня.
– Теперь они доберутся до нас! – добавил Бусслер.
В девять часов утра следующего дня на борт пришел вахтенный капитан. Это был пожилой лысый человек с седой бородой. Мы сели вместе в пустой кают-компании, и я заказал для него грог и бутерброды с ветчиной. Он рассказал мне, что раньше он был капитаном судна вдвое больше нашего. В течение двадцати лет! А теперь, когда он состарился, его просто списали с пенсией в сто восемьдесят марок в месяц. Он спросил, можно ли ему забрать с собой оставшиеся бутерброды для жены и, получив мое согласие, с застенчивой улыбкой тщательно завернул их и сунул в сумку.
Чтобы не смущать его, я отвернулся: «Что с ним стало!? И что станет теперь с мной? Через три дня предстоит слушание дела».
В ночь накануне суда я был на вахте. Это было хорошо, так как я все равно не смог бы заснуть .
Мы стояли в длинном, темном коридоре старого административного здания в Бремерхафене: «Старик», первый офицер, я и несколько человек из команды. Сразу вслед за нами прибыли и офицеры с «Карлсруэ».
Холодное приветствие.
Мы стоим перед большой коричневой дверью в зал заседания, а офицеры «Карлсруэ» – у окна напротив.
День пасмурный, и от этого в проходе, в котором мы стоим, царит полумрак.
– Не переживай, Прин, патент не стоит этого, – утешает меня «Старик».
Мимо нас проходит худощавый мужчина с козлиной бородкой и в очках. Все дружно приветствуют его. Он холодно кланяется в ответ и исчезает в зале заседаний.
– Это рейхскомиссар, – пояснил нам «Старик», – своего рода государственный адвокат на процессе.
После него прибывают еще несколько господ с портфелями, которые выглядят довольными и благополучными. Один из них, улыбаясь, даже кивает нам головой.
– Заседатели, – поясняет «Старик», – все они из Бремена и окрестностей.
– Для нас, гамбуржцев, это плохо – мрачно резюмирует Бусслер.
Наконец, в последнюю очередь примчался маленький господин в черном костюме и проскользнул в зал заседаний, как крот в нору. Это был сам председатель. Сразу после этого нас приглашает судебный клерк.
Большой унылый зал. За столом – председатель с заседателями. Слева от них – рейхскомиссар.
Мы подходим к столу и передаем наши патенты и трудовые книжки.
– Надеюсь, что мы увидим их снова, – шепчет мне Бусслер.
Затем нас рассадили.
Председатель объявляет об открытии слушания.
Первым заслушивается капитан «Карлсруэ». Он выступает очень решительно. Он поясняет, что «Карлсруэ» из-за непогоды и повреждения машины стал на якорь. Впрочем, он сделал все необходимое: в колокол звонили через короткие промежутки времени, а при нашем приближении был дан предупредительный сигнал.
Закончив давать показания, он кланяется суду и отступает в сторону. В целом он оставил после себя хорошее впечатление.
Затем приступает к даче показаний наш «Старик». По его признанию, у него нет собственных свидетельств. Во время происшествия его лихорадило, и он с высокой температурой был в своей каюте.
– Так-так, – говорит рейхскомиссар. – А Вы не могли пригласить на время болезни другого капитана?
– Не мог же я знать заранее, что заболею гриппом, – грубо отвечает наш капитан.
На этом он и заканчивает. Пока все складывается в пользу «Карлсруэ».
Вызывают Бусслера. Они берут его в оборот чертовски жестко. «Почему он не стал на якорь с наступлением плохой погоды?». – Он возразил, что на середине фарватера этого нельзя было делать. «Почему он не уменьшил ход?». – Он и так следовал средним ходом, был его ответ.
– Средний ход – это полумера, – возразил комиссар. – Вы должны были следовать малым ходом.
Бусслер не находит, что сказать.
– А что Вы сделали потом?
– Я послал на бак четвертого офицера готовить якорь к отдаче.
– А кто – четвертый?
Я встаю. Установление анкетных данных.
– Итак, Вы находились на мостике вместе с господином Бусслером? – спрашивает меня рейхскомиссар. В такт своим словам, как бы усиливая их значимость, он постукивает острием своего золотистого карандаша по столу.
– Так точно.
– Когда все это произошло?
– Незадолго до четырех.
– А точнее?
Это явная ловушка! Я чувствую это инстинктивно, но напрасно пытаюсь понять, куда он клонит.
– Минуты за три-четыре.
– Ага! – Он резко поворачивается к лоцману. – Вы говорили только что, что это было в полной темноте?
Лоцман кивает головой.
Рейхскомиссар снова обращается ко мне. Стекла его очков сверкают.
– Опыт показывает, что для того, чтобы привыкнуть к темноте, требуется минимум семь-восемь минут. Ничего удивительного в том, что Вы ничего не видели.
Вмешивается один из заседателей:
– Простите, господин рейхскомиссар, но молодые глаза быстрее привыкают к темноте!
Я посылаю ему свой благодарный взгляд.
Рейхскомиссар строит на лице такую мину, как будто бы он надкусил стручок перца.
– Прекрасно, – возражает он, – мог привыкнуть, а мог и не привыкнуть.
Он снова обращается к Бусслеру:
– Когда на судне впервые собственно увидели «Карлсруэ»?
– Об обнаружении мне доложил четвертый.
– И что Вы увидели, господин Прин?
– Я заметил белый огонь впереди и справа по курсу.
– Хм-м. А теперь расскажите нам подробно, как все это происходило. Итак, Вы получили команду готовить якорь к отдаче. Что потом?
– Я побежал на бак, разбудил Циммермана, и мы вместе отправились готовить шпиль.
– И посмотрели вперед только после этого?
– Так точно.
– А Вам не пришло в голову, сначала осмотреться за бортом?
Я молчал.
В этот момент вмешивается наш «Старик»:
– Для чего нужен весь этот разговор? Четвертый получил команду готовить якорь к отдаче, следовательно, он и должен сначала заняться якорем. И на этом баста! На моем судне люди приучены выполнять приказания, и ничего иного не должно быть!
Он говорит громко и напористо. Председатель позвонил:
– Я должен Вас, однако, просить, господин капитан!
И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.
В заключение Бусслер дает показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.
Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперед.
– Чем это закончится для нас, господин капитан? – спрашиваю я.
– Это игра в рулетку.
Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».
Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:
– Теперь пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.
Безработица
В конце января тысяча девятьсот тридцать второго года я успешно выдержал экзамен на звание капитана дальнего плавания.
Мне казалось, что я преодолел рубеж, после которого моя карьера будет успешно складываться сама собой. Однако вместо этого пришла безработица.
Сразу после рукопожатия прюфунгскомиссара[87 Председателя экзаменационной комиссии (нем.).] я нанял такси и ринулся на поиски работы.
У Хапага, у Сломэна, в танкерном пароходстве В. А. Ридеманна. Повсюду одно и то же: сочувственное пожатие плечами, вздох «Да, конъюнктура!» И, в лучшем случае, как слабое утешение, обещание: «Мы будем Вас иметь в виду.»
Чтобы не упустить возможный шанс, я оставался в Г амбурге и жил со своих скудных сбережений. Наконец, когда не осталось никаких надежд, я попытался стать писателем. Купил сто листов писчей бумаги, старый англо-немецкий словарь и начал переводить одну из самых лучших книг, которые имелись у меня под рукой, о чайных клиперах. Но от всей этой чепухи мое терпение лопнуло уже на пятидесятой странице .
Как мог, мне помогал Гарри Стёвер, мой старый боцман с «Гамбурга». Он владел теперь кафе «Звезда Давида» и говорил мне не раз: «Ты можешь есть и пить у меня, сколько хочешь, кэптен Прин. Располагай всем, что я имею». Его поддержка была искренней, но нельзя было и злоупотреблять ею.
И тогда я однажды сел на вечерний скорый поезд и отправился домой к моей матери.
Я прибыл в Лейпциг ранним серым февральским утром. Когда я поднимался по лестнице к нашей квартире, сердце мое выскакивало из груди. Нелегко возвращаться домой восемь лет спустя, без денег, работы и положения.
