Вадим Гольцев - Сибирская Вандея. Судьба атамана Анненкова
— Я воспитывался в монархическом духе. Поэтому монархический образ правления был единственным приемлемым для меня. Когда произошла Февральская революция, я ее принял с надеждой, что она даст взамен Николая Второго нового царя с твердой волей и характером, который сумеет искоренить измену и закончить с успехом войну. Я мыслил, что новый монарх будет опираться на Госдуму, будет работать с ней в полном согласии. Когда, после Февральской революции, я узнал, что большевики в России хотят водворить советскую власть, я сразу сделался ярым врагом последней. Как монархист, я считал своим долгом бороться с Советами и большевиками, ибо видел в них захватчиков власти. После Октябрьской революции я сделался активным врагом советской власти, ибо считал ее незаконной. Поэтому я боролся на стороне Учредительного собрания, которое, как мне тогда казалось, должно было избрать настоящее правительство.
— А что Вы понимали под словами «настоящее правительство»? — задает вопрос председатель суда.
— Видите ли, — не сразу отвечает Анненков, — сам политически неграмотный, я не знал, какое правительство должно было быть в России, но я бы подчинился любому правительству, избранному всенародно. Я — человек военный, я привык к дисциплине.
Можно задаться вопросом, что еще, кроме этих причин, толкнуло Анненкова, потомка декабриста, на борьбу против народной власти?
Мне представляется, что ответ заключается в том, что патриот Анненков видел, как нагло большевики разваливали святую для него организацию — армию, как бросала она окопы, как новые хозяева сдавали врагу страну, как тот все глубже и глубже вгрызался в российские пределы. Он видел, каким издевательствам они подвергали лучших представителей народа — офицеров. Наконец, Анненков принадлежал к офицерам, которые — не чета нам, советским, безропотно позволившим ренегатам, ворам, жуликам и иностранцам развалить Советский Союз сначала территориально, а затем прибрать к рукам и власть, и созданное природой и народом богатство. Но Анненков все-таки не был, по-видимому, убежденным монархистом и вскоре пересмотрел свои взгляды. В его войсках не развевались трехцветные флаги, не пели гимн «Боже, царя храни!», не было и других атрибутов монархии.
«Я впервые услышал на процессе, что он — монархист!» — удивлялся его начальник штаба Денисов.
Анненков был талантливым штабистом и лично разрабатывал планы на марш, бой, операцию. В этом он также во многом превосходил многих красных командиров и белых генералов даже царской чеканки, имевших в своем распоряжении советников и крупные штабы. Анненков не только разрабатывал планы боевых действий, но и лично руководил ими. «Где Анненков был сам, — говорит Денисов, — там бои всегда выигрывались, а где его не было, — часто проигрывались».
Невольно отдает должное организаторским способностям Анненкова и его отваге общественный обвинитель на суде Паскевич: «Когда нужно было идти в наступление, более решительное и ответственное, атаман Анненков не доверял своим подчиненным и генералам и решал все сам, находясь во главе своих отрядов!» — неожиданно даже для себя вдруг заявил он.
Некоторые советские историки и писатели обвиняют Анненкова в партизанстве, конфликтности, в неподчинении старшим, в неуважении к ним и в других грехах. Между тем они несправедливы, потому что не учитывают обстановку, присущую гражданским войнам вообще и смотрят только в одну сторону. Командиры, склонные к партизанству, были и в Красной армии. Об одном из них, командире 243-го полка 27-й Краснознаменной Омской стрелковой дивизии рассказывает в своих воспоминаниях военный комиссар дивизии Андрей Павлович Кучкин:
«Сокк — действительно герой, каких мало. Смелый, бесстрашный, блестяще знающий военное дело. Полком командует с начала ноября 1918 года. 13 ноября наголову разбил 42 Прикамский полк белогвардейской „Народной Армии“. Сокк весь в ранах… Моему собеседнику явно нравилось, что его называют „партизаном“. Его самолюбивой, властной и кипучей натуре это импонировало. „Партизанство“ создавало ему настроение. Сознание, что он держится независимо, действует самостоятельно, а в сражениях всегда выигрывает, усиливало его энергию и боевое дерзание. И потому, что он хорошо бил противника, ему прощалось многое. И не только прощалось, но и служило примером для других…
Красноармейца Сокк любил и умел с ним ладить. Одеты, обуты, накормлены они у него были лучше, чем в других полках бригады и, пожалуй, даже дивизии. Красноармейцы же прямо боготворили своего командира. „С ним нам не страшно, — говорили они, — он всегда на линии огня, вместе с нами, а то и впереди нас…“»{22}.
Командирское партизанство в сочетании с боевыми успехами, бесконтрольное единоначалие при некритическом отношении к себе могли породить переоценку своих способностей, завышенное самомнение.
Бывший офицер Анненкова Савельев в собственноручно написанных 31 мая 1926 года и преданных советскому консулу в Чугучаке показаниях, отмечая безусловную храбрость атамана, характеризовал Анненкова как 26–27-летнего генерала с ненасытным честолюбием, перед разгоряченным воображением которого витает тень «маленького капрала» — Наполеона. В какой-то степени Савельев, наверное, прав, и ростки бонапартизма у Анненкова, видимо, были. А у кого же из молодых офицеров-единоначальников не кружилась голова от власти, у кого же из них эти ростки не появлялись? Если уж быть до конца откровенным, то эти ростки изначально заложены в саму идею единоначалия, и у одних командиров бонапартизм проявляется ярче, у других — глуше, у одних — раньше, у других — позже.
Если многие участники Белого движения — колчаковцы, деникинцы, врангелевцы — написали сотни воспоминаний о себе, своих вождях, товарищах, боях и походах, то их семиреченские коллеги таких воспоминаний почти не оставили. Я не могу назвать ни одного имени, кроме самого Анненкова, кто озаботился своими воспоминаниями. Писать мемуары Анненков тоже не собирался и сделал это неожиданно, видимо, в минуты меланхолии, раздумий и переоценки своего боевого прошлого. Они невелики по объему, эпизодичны, не содержат подробного описания событий. Поэтому основным источником для биографии Анненкова являются его показания следствию и суду. А. В. Колчак не успел написать мемуаров, но сохранились протоколы заседаний Чрезвычайной следственной комиссии с протоколами его допросов. По содержанию этих документов чувствуется, что допрос адмирала вели интеллигенты, вели не торопясь, не спеша, со знанием дела, объективно и не собирались в ближайшем будущем лишать его жизни. Допрос и запись показаний Анненкова, наоборот, дышат какой-то торопливостью, небрежностью, схоластичностью и непоследовательностью, а их содержание характеризует судей как не обладающих достаточным профессионализмом, но хорошо проинструктированных и знавших заранее, какой приговор им надлежит вынести. Отсюда и разница в информационной содержательности этих документов.
Поэтому штрихи к портрету Анненкова найти трудно.
По воспоминаниям людей, воочию его видевших, Анненков был среднего роста, худощав и строен. У него — прямой с горбинкой нос, темные с пронзительным взглядом глаза, тонкие, хорошо очерченные губы с блуждающей по ним то ли скептической, то ли презрительной улыбкой, тонкая, цепкая рука с длинными пальцами. Не казак по рождению, он, как и все казаки, носил чуб и усы.
Анненков отличался завидной выправкой строевого офицера, был всегда аккуратен, подтянут, чисто выбрит, начищен и наглажен, любил строй, спорт, был хорошим наездником, рубакой и охотником.
Атаман был щеголем, носил фуражку с высокой тульей, любил военный мундир и нередко его «совершенствовал». Он ценил красоту и любил яркость. Позже это проявилось у него в создании в дивизии так называемых цветных частей — полков Черных гусар, Голубых улан, Коричневых кирасир, в мундиры которых он любил наряжаться.
Отзывы об Анненкове, со многими из которых мы уже познакомились, характеризуют его как довольно крупную индивидуальность, человека острого и быстрого ума, обладающего феноменальной памятью. Он человек слова, человек действия, человек непреклонной воли. Ему были присущи энергия, храбрость, упорство, организаторские способности, жесткость в проведении в жизнь своих решений.
Интересные сведения к характеристике Анненкова и некоторых особенностей его быта дал Николай Ромадановский — помощник личного шофера Анненкова Ивакина, близко наблюдавший его и, конечно же, знавший о нем то, что было неведомо другим. Знакомясь с ними, следует учитывать, что это — показания, данные Ромадановским в кабинете следователя, а не свободный рассказ, и мемуарист знал, что тому хотелось услышать. Ромадановский проживал в Москве и на суд не прибыл. На судебном процессе было установлено, что его показания не были приобщены к делу. На этом основании защита требовала их не рассматривать, но, конечно же, суд пренебрег этим требованием защиты, и показания были оглашены. Вот они:
