Рафаил Мельников - Крейсер «Очаков»
Попыток захвата других кораблей на рейде не предпринималось, хотя в распоряжении восставших имелся целый ряд малых кораблей, вооруженных грозным оружием ближнего боя — торпедами; в их руках, наконец, были склады и арсеналы порта, они могли бы рассчитывать на полное содействие помогавших им во всем рабочих, а главное — на сотни готовых к бою матросов дивизии. Нужна была только ясность мысли и решимость руководителей. При поддержке миноносцев, „Очакова” и „Пантелеймона” абордажные партии восставших моряков еще могли бы захватить поодиночке большую часть, если не все стоявшие на бочках корабли эскадры. Ведь удавалось же это Чухнину даже с помощью барж с солдатами. А здесь на каждом корабле революционных матросов с нетерпением ожидали их товарищи; наверняка, как и при захвате броненосца „Пантелеймон”, пускать в ход оружие не пришлось бы! Но, повторяя роковую ошибку декабристов, П. П. Шмидт медлил, давая противнику время завершить последние приготовления к расправе.
После полудня, в 12 час. 30 мин., на кораблях правительственной эскадры в знак верности царю были подняты стеньговые флаги и состоялись новые „патриотические” манифестации. Они сопровождались выносом портретов царя и икон, клятвами, молебнами, пением „народного гимна” и обменами на непрерывно сновавших по рейду катерах „патриотическими” делегациями. „Ура!”, „Постоим за царя!”, — кричали с катеров. Особенно отличился георгиевский крейсер „Память Меркурия”, отбивший накануне все попытки рабочих порта склонить экипаж к мятежу и спешно вышедший из дока на рейд. Здесь, „очистившись от крамолы”, команда под диктовку офицеров уже вполне по-черносотенному — с выносом наверх подлинного рескрипта, дарованного парусному бригу „Меркурий” императором Николаем I, — благословила „патриотическую” делегацию с „Двенадцати апостолов”, возвращавшуюся на свой броненосец. „Долой Шмидта! Долой изменников с флота!” — ревели в ответ „патриоты”.
При пении молитвы „Спаси, господи, люди твоя” на мостиках этих кораблей на виду всей эскадры были „торжественно” разорваны в клочья и выброшены за борт все флаги „Наш” из комплектов сигнального свода. (На „Ростиславе”, как об этом записано в вахтенном журнале, таким путем было истреблено семь безвинных красных флагов.) По почину минного крейсера „Капитан Сакен” с 12.35 до 12.50 корабли правительственной эскадры обменивались сигналами „Долой изменника Шмидта”.
И в этой черносотенной обстановке на исходе первого часа дня с гордо поднятым красным флагом мимо оторопевших „патриотов” с „Терца” выходит из Южной бухты и становится на якорь у борта „Очакова” минный крейсер „Гридень”. Криками „Ура!”, размахивая фуражкой, провожает его с борта штабного судна „Эриклик” строевой квартирмейстер Иван Суржиков: ему не удалось поднять на восстание свою команду, но он, не думая об ожидающей его каре, открыто приветствует смельчаков.
Тотчас же на „Терец” является лейтенант Кедров с приказанием из „главной квартиры” (т. е., видимо, от генерала Меллера-Закомельского) — открывать огонь по каждому кораблю, выходящему из Южной бухты. В 14 час. 35 мин. с „Ростислава” поступает подтверждение: исполнять приказание „главной квартиры”. Следом команде зачитывается приказ главного командира флота: „прекратить всякие переговоры с мятежниками, принять решительные меры с применением огня для подавления мятежников”. Восторженные биографы Г. П. Чухнина писали, что именно его настояниям обязано отечество скорым подавлением мятежа 15 ноября. А. Н. Меллер-Закомельский, чтобы полностью освоиться на позициях, рассчитывал начать дело лишь 16 ноября. Похоже, что Г. П. Чухнин, действительно, не мог успокоиться, пока не убедил генерала скорее использовать момент ненадолго поднятого „патриотического” накала. С этим накалом связано, видимо, и решение командующего вернуть на корабли эскадры снятые ранее обтюрирующие кольца, плитки и другие приспособления для стрельбы из орудий. Об этом, со слезами на глазах убеждая генерала в верноподданических чувствах матросов, просил его лейтенант с „Ростислава” В. Ф. Волькенау. Успокоенный поручительством Г. П. Чухнина и недавнего командира броненосца капитана 1 ранга Е. П. Рогули (с 3 ноября ставшего севастопольским градоначальником), генерал согласился.
Откладывать усмирение в самом деле уже не стоило: на Северной стороне крепостная артиллерия, одолев брожение умов среди канониров 2-го батальона, прекратив начатый было для его разоружения вывоз за ворота вытяжных трубок, теперь спешно разворачивала пушки на „Очаков”. С напутствиями покарать изменников и спасти родину от смуты отправлялись на эскадру „патриотические” депутации из верных царю офицеров и солдат.
Восставшие не мешали и им. И, как без малого сто лет назад на Сенатской площади в Петербурге, так и теперь на Большом рейде в Севастополе, усмирители, деловито закончив приготовления к бойне, обратились к обреченным на смерть с последним увещеванием. Они могли себе это позволить: Графская пристань была занята солдатами. Исторический бульвар чернел от собранных на нем пушек, пулеметов, солдат и даже кавалерии, в казармах Брестского полка теснились новые прибывшие батальоны. Эскадра, получив ударники, была готова „послужить за веру, царя и отечество”, крепостные пушки и полевые батареи на Северной стороне взяли „Очаков” на прицел.
§ 31. „Очаков” в огне
Согласно донесению главного распорядителя „усмирения морских команд” генерала Меллера- Закомельского ультиматум о сдаче восставшим предъявили в 14 час. 15 мин.
„По истечении часового срока, — как докладывал генерал Николаю II, — канонерская лодка „Терец” открыла огонь по портовому катеру, перевозившему мятежников на крейсер „Очаков””. (По некоторым данным, на катере доставляли ударники от орудий „Пантелеймона”, захваченные восставшими в порту.)
Записи в вахтенном журнале „Терца” опровергают генерала: огонь был открыт раньше назначенного ультиматумом срока. И катер был не один — он сопровождал выходивший из Южной бухты под красным флагом заградитель „Буг”. Следом за ним и также под красными флагами (революционные матросы все- таки овладели кораблями!), исполняя приказ Матросской комиссии, отдавали швартовы и готовились перейти к „Очакову” учебное судно „Днестр”, канонерская лодка „Уралец”, миноносец „Зоркий”. Этого каратели допустить не могли и, следуя инструкции „главной квартиры”, „Терец” без промедления открыл огонь по катеру из орудий и винтовок.
Стрельба, начатая в 15 час. 5 мин., продолжалась, по записям того же „Терца”, примерно 15 минут. Катер был подбит, а „Буг”, видя невозможность прорыва и имея на борту 300 боевых мин, отдал якорь вблизи „Терца” и открыл кингстоны затопления. Одновременно, как докладывал генерал, батарея на Историческом бульваре открыла огонь по „Днестру” и стоявшему рядом с ним миноносцу (по-видимому, речь шла все-таки об „Уральце”). Вслед за этим беглый огонь из пулеметов и пачками из винтовок (солдаты и боевые роты матросов были расставлены чуть ли не по всему западному берегу) был открыт по всем кораблям в Южной бухте.
После спуска красных флагов на этих кораблях огонь перенесли на казармы дивизии. Брестский полк, поклявшийся искупить свою дружбу с мятежниками, готовился к их штурму.
По-видимому в то же самое время у входа в Южную бухту и появился миноносец „Свирепый”, который, как рассказывал командовавший им Ф. Г. Мартыненко, отошел от „Очакова” за 15–20 минут до боя на рейде и был послан П. П. Шмидтом в порт за баржей со снарядами (возможно, опять-таки за снарядами для „Пантелеймона”).
Около 15 час. 35 мин. миноносец, как отмечалось во флагманском журнале, „почти весь закрылся Павловским мыском от эскадры”, но был встречен огнем „Терца” (по его записям — в 15 час. 55 мин.). Миноносец маневрировал, давая попеременно задний и передний хода, а затем, имея торпедные аппараты развернутыми на правый борт, задним ходом вышел из бухты. Правительственные донесения в один голос утверждают, что миноносец хотел атаковать „Эриклик” и „Терец”, а когда это не удалось, пытался, выйдя на Большой рейд, торпедировать ближайшие за Павловским мыском „Ростислав” и „Память Меркурия”. Ф. Г. Мартыненко в своих записках о торпедных атаках даже не упоминает. При входе в бухту он встретил катер, матросы которого предупредили, что „Терец” сторожит подходы и баржу со снарядами захватить не позволит. Действительно, не успели они дать задний ход, как „Терец” открыл огонь. Огнем артиллерии „Терца”, а затем „Ростислава”, „Памяти Меркурия” и „Капитана Сакена” на миноносце были сметены надстройки, он потерял управление, его начало сносить к „Ростиславу”. Страшившиеся его торпед и продолжавшего развеваться красного флага, каратели не переставали бить по беспомощному кораблю и бросавшимся за борт матросам. В оправдание этой жестокости (один из поднявшихся на борт офицеров хотел застрелить на месте безоружного Ф. Г. Мартыненко) и появился, очевидно, тезис об угрожавших эскадре торпедных атаках. В действительности, не имея приказа П. П. Шмидта об атаке и зная о его нежелании проливать кровь матросов, Ф. Г. Мартыненко, по-видимому, хотел лишь прорваться обратно к „Очакову”, но миноносец был расстрелян, не дойдя до него [59].
