Александр Бобров - Брусиловский прорыв
Солдаты весело шагают под музыку, лошади под нами (мы, конечно, верхом) танцуют и порываются вскачь.
Понемногу становится жарко. Нагруженные солдатики, отвыкшие за зиму от переходов, устают, но на коротких 10-минутных привалах появляются неизменные гармошки, бубны и начинаются пляски. Молодежь не унывает, и только старики ворчат не то завистливо, не то сердито: “Погодите, натанцуетесь за лето”… Местность понемногу меняется. Болота становятся суше, на песчаных пологих буграх зеленеют по-весеннему всходы, в перелесках, по которым ныряет дорога, чаще попадаются сосны. Деревеньки с ветряными мельницами, с раскидистыми ветлами и березами, виднеются тут и там. Кругом знакомый и милый пейзаж. Мне начинает казаться, что мы подходим к Коврову…
Но вот мы у цели: небольшая деревушка, халуп в 20, раскинулась у речки. Рядом, на бывшем пахотном поле — ряды солдатских землянок.
Эге! — Работы тут будет немало: землянки плохи и тесны, нет колодцев — воду, видно, брали прямо из речки. Офицерских землянок нет совершенно — придется пока устроиться в халупах, а это, после хороших землянок, уже последнее дело. Немного же сделали резервные полки, стоявшие здесь зиму!
Размещаем кое-как солдат и приходим в офицерское собрание, осевшее уже в одной халупе, — обедать. Действительно, дело не заставляет себя ждать: после обеда, когда я с товарищами офицерами сижу и благодушествую, тоже немного устав от перехода, подходит командир полка: “Прапорщик Герасимов! Сейчас — четверть шестого. В 7 часов батюшка будет служить всенощную: 12 евангелий. Значит, времени у Вас — час, три четверти. За это время надо построить что-нибудь вроде церкви. Рабочих можете взять по 10 человек от роты”. (Нас здесь стоит 2 батальона — 8 рот). “Слушаюсь, господин полковник”. К 7 часам (правда, с опозданием на 4 минуты) что-то “вроде церкви” было готово, хотя рабочих я взял только по 5 от роты (солдаты устали). Был алтарь, обсаженный густо сосенками, с крышей из парусины, с престолом, обтянутым солдатскими палатками. Самая “церковь” тоже была обтыкана сосенками; посреди церкви мы водрузили аналой дня чтения евангелий на вбитых в землю кольях. Дорожка из свежего, желтого песку, с бордюром из сосновых веток изображала ковер от престола к аналою.
Одним словом, у всех нас была возможность, стоя с горящей тоненькой свечкой в руках, перенестись еще раз мысленно домой, где вы в это же время слушали печальную повесть о страданиях Христа. Мы были ближе к нему в этот вечер: вместо богатой церкви мы были в настоящем Саду Гефсиманском».
Какое светлое, подробное и выразительное письмо!
Теперь несколько отрывков, продолжающих рисовать образ русского прапорщика, владеющего пером.
Из 8-го письма:
«Заночевали мы уже в штабе корпуса, верстах в 8-ми от передовых позиций. Шли по болотам. Дорога отчаянная, но на наше счастье подмерзло, и снежок запорошил поля и дорогу. На горизонте играли отблески светящихся ракет — белое мерцающее сияние, как от далеких фонарей. Снопы холодного лунного света прожекторов проносились иногда по облакам, точно вспышки молнии, а далекие басовые раскаты довершали иллюзию грозы. “К дождю, смотри ребята”, — шутили солдаты и, увы! — напророчили: прошло дня 2 (мы стояли уже в деревеньке при штабе дивизии) и, проснувшись утром в своей халупе, я услышал донесение, что на улице дождь, и снега как не бывало. Ну и грязь же тут! Густая, черная и в некоторых местах — прямо по колена — у солдат каблуки отрывались и тонули в грязи».
Из 9-го письма:
«Декабря 17-е, 11 час. ночи.
Нет, как хотите, а у нас — интереснее, и если бы — не мне приехать к вам, — а, скажем, вас выписать сюда, то больше бы мне ничего не надо. Право же, амплуа “героя-защитника родины” в таком виде, как у нас теперь — роль не трудная даже до конфуза. Конечно, я не буду уверять вас, что у нас здесь рай земной, но просто расскажу вам кое-что о наших маленьких горестях и о том, как мы боремся с ними, — а если нельзя бороться то привыкаем — и вы сами увидите, что “ужасы войны” издали, право же куда страшнее.
Я уже писал вам, что, попав сюда, я устроился в землянке с одним ротным командиром. В его распоряжении была железная печь, но не было ни окна, ни двери. Дня через 2–3 он ушел на позиции и увез с собою печь. Тогда я как следует принялся за свой особняк. “Рече Галаеву (рекомендую — мой денщик) — да будет окно и печь и дверь — и быть так. И увидел я, что все сделанное — добро зело и возрадовался”… А подробности сего творения таковы: “Галаев. Там для больших землянок привезли кирпича. Стяни-ка ты оттуда штук 30, да скажи фельдфебелю, чтобы он нашел ребят печников в роте”. И стала печь. Честь-честью — со сводом, с трубой из дерна и даже с плитой (из жестянки — т. наз. “цинка” — коробка из-под патрон). Была, правда, в этой печи одна неприятная особенность, а именно, — вследствие некоторых технических несовершенств конструкции, а также недостаточной высоты трубы, — в ветряную погоду она работала “обратной тягой” — не из землянки в трубу, а из трубы — в землянку, но придираться к этому, конечно, было бы слишком мелочно.
Теперь окно: “Я вижу, Галаев, что ты хочешь, чтобы твой барин преждевременно разорился на свечках. Состряпай-ка ты, братец, раму, да сходи туда, где бьют скот, и раздобудь пузырей”… И на другой день у меня уже было окно. Правда, рама вышла в буквальном смысле “топорной работы”, ибо кроме этого универсального орудия у нас был только перочинный нож, но ведь здесь изящество не в моде, а пузыри — напоминают хорошее матовое стекло с узорами и света дают столько, что даже дерн на стенах внутри дал ростки и позеленел.
Подробности происхождения двери Галаев от меня скрывает, не иначе, как стянул, мерзавец, но я на это не слишком сердит, а дверь вполне хорошая.
Одним словом, устроился я было совсем комфортабельно и дней 5 благодушествовал, но затем природа, очевидно, вспомнила, что она “не терпит пустоты”, и принялась наполнять мою землянку водой. “Один день лил дождь сорок дней, сорок ночей, другой день лил дождь сорок дней, сорок ночей, а на третий день у меня уже был всемирный потоп. Проснувшись утром, я увидел, что моя кровать торчит в воде, как Ноев ковчег среди океана, а рукав шинели, которой я покрываюсь, ехидно свесился вниз и всасывает воду не хуже патентованного фильтра. Тогда уже я рассердился всерьез и переселился в офицерскую землянку, где и обретаюсь до настоящего времени”. Офицеров нас здесь пока только трое, а землянка большая и со всеми новейшими техническими усовершенствованиями: с 2-мя окнами из настоящих стекол, с печью, дверью, полом из толстых плах и даже мебелью: два стола и скамейка, да наши походные кровати. Величиной она не меньше нашей столовой.
Таким образом уладил я квартирный вопрос.
Ну, что же еще о наших невзгодах? Завелся у нас, конечно, и “внутренний враг”. У ребят он, как они говорят, величиной “с воробья”, — у нас же не поспевает достигнуть величины и черного таракана. Раньше мы с ним боролись кустарным способом — вручную, — теперь же перешли к машинному способу обработки. Получили машину, которая обрабатывает его сухим паром, с примесью формалина, убивая в зародыше. И теперь перевес явно на нашей стороне. Пока смена моется в бане — белье уже готово. Занятно было глядеть на ликующие рожи ребят и слушать их злорадные восклицания: “Так его, хорошенько”.
Таким образом, мы справились и с этим.
Ну, а что решительно отказывается повиноваться “победоносному русскому воинству” — так это только наша погода: не погода, а слезливая старушонка какая-то. Только что, глядишь, придет в хорошее настроение, принарядится в белое платье, — ну, думаешь, — зима, — ан на утро встал — опять уж плачет; грязь разведет неимовернейшую. Вот и сейчас: у добрых людей на носу Рождество, а у нас с носа только дождевые капли капают. Ну, да носовых платков у нас довольно, сапоги непромокаемые, так что это неудобство — больше эстетического свойства: словно как-то без снега Рождество — не Рождество.
Чудно немножко: у нас в Коврове, конечно, по расписанию последних лет, полагается на первый день Рождества — 20 мороза с ветром, и вы, наверное, с содроганием будете вспоминать, как вашего любезного сына в окопах снегом заносит, а мы здесь — хоть бы маленького морозца к Рождеству на свою долю у Господа Бога вымолить не можем.
Ну вот уж, кажется, и все об наших бедствиях; больше ничего о них придумать не могу, да и письмо кончать пора. Начал я его — поздравлением с Рождеством, а кончу поздравлением с Новым годом. Все равно, вероятно, раньше не дойдет…
Твою просьбу, Мама, я исполню, — относительно псалма.
Послал вам 50 рублей. 25 из них отдайте Зине — я ей должен, рублей 10–15 — употребите на подарки ребятишкам, — хоть и запоздают они, ну — лучше поздно, чем никогда, а остальными распорядитесь, как хотите. Ставьте на письмах № и число, чтобы я знал — все ли дошли и долго ли были в пути, и напишите — когда попадет к вам это письмо».
