Сергей Ченнык - Противостояние
В морской практике первой половины XIX в. прорыв флота на внутренний рейд стал обычным, и примеров этому было немало: прорыв английской эскадры в 1801 г. на рейд Копенгагена, прорыв англо-австрийско-турецкого флота в 1840 г. в Сен-Жан д’Акре и, наконец, прорыв эскадры П.С. Нахимова в 1853 г. на рейд Синопа.
Через 10 лет американскому адмиралу Фаррагуту[11] удалось взять сильную береговую крепость конфедератов Нью-Орлеан, не смотря на сильный огонь береговых батарей, правда, причинивший ему минимальные потери.{505} В своем рапорте адмирал доносил: «Всегда возможно форсировать проход, защищаемый фортами; мы это уже делали и повторим всякий раз, когда будет нужно».{506} Вскоре Фаррагут повторил прорыв у Виксбурга, кстати, за долгую и упорную оборону прозванного «Американским Севастополем».
Отдадим должное Корнилову: адмирал предвидел, что атака на Севастополь может иметь успех только при совместных действиях сухопутных и сил и ворвавшегося на внутренний рейд флота. Чтобы не допустить этого, еще с конца 1853 — начала 1854 гг. им были приняты категорические меры в соответствии с переводом крепости на военное положение.{507}
Но разве прорыв на внутренний рейд это все? Разве присутствие блокирующей неприятельской эскадры у входа в бухту это повод для того, чтобы спустить военно-морской и поднять белый флаг над кораблями? Конечно, нет. От этой болезни было несколько средств. Первое профилактическое, но достаточно эффективное. Это морские мины. Они уже доказали свою эффективность на Балтике, но в Крым, чего так боялись союзники, к началу событий не успели.
Заграждение путем затопления дело, конечно, грустное, почти радикальное, но тоже не самое плохое. Тем более, сам великий Лазарев еще в 1833 г. в письме на имя начальника Главного морского штаба князя Меншикова подобное развитие событий предвидел и, предупреждая о его возможности, давал рекомендации по предупреждению. Кстати, заграждение входа в бухту путем использования своих кораблей было не новшеством: еще в 413 г. д.н.э. флот Сиракуз оборонялся так против флота Афин. Разница лишь в том, что корабли не топили (глубины не позволяли), а поставили в линию, сковав цепями.{508}
Таким образом, Меншиков не «изобретал велосипед», а лишь развивал теорию защиты внутреннего рейда Севастопольской крепости, разработанную адмиралом Лазаревым за двадцать лет до описываемых событий, и потому огульно причислять его в компании с Николаем I к основным виновникам гибели Черноморского флота глупо.
Причины случившегося, не на поверхности, они — глубже.{509} В том числе и в традиционном для русского флота неумении координировать свои совместные действия с армией, в результате чего сопротивление противнику было разрозненным: как в Севастополе, так и в 1904–1905 гг. в Порт-Артуре.{510}
И еще одна причина, приведшая, может и косвенно, к трагедии Севастополя 1854–1855 гг. О ней можно не говорить, все равно не все согласятся. Но ее резкость не повод для замалчивания. Автор мысли русский военный теоретик преподаватель Морской академии Н.Л. Кладо обвинил в грядущей катастрофе покойного адмирала Лазарева: «Если в Черноморском флоте дело обстояло немного лучше благодаря Лазареву, то и там все же не удосужились создать паровой флот. Значит, и Лазарев не сумел настоять на этом, значит, личный состав мало не понимал всего значения совершившегося поворота, значит, его это мало беспокоило…».{511}
Давайте не будем сразу принимать возмущенный вид и присоединяться к обвинениям известного ученого. За спиной Кладо стояли, как минимум, два события, убедительнейшее доказавшие всю его правоту: Цусима и Порт-Артур. И там, и там слишком уж явно виднелись призраки Черного моря и Севастополя.
После трагедии Порт-Артура в начале XX в. в российской военной теории бытовало, неоднократно появляясь на страницах военных журналов и в военно-теоретической литературе, мнение, что «…в Севастополе в 1854 г., и в Порт-Артуре в 1904 г. мы сами погубили свой флот только потому, что не знали или забыли насколько “приморская крепость создается для флота, а не флот для приморских крепостей”? … мы сами погубили свой флот не в Севастополе и в Порт-Артуре, а как бы намеренно вели его к гибели до начала Крымской войны, упорствуя в недоверии к паровым судам и до начала русско-японской войны со всевозможных точек зрения, кроме боевой. Флот, хорошо подготовленный и хорошо командуемый, хотя бы и слаб численно, никогда бы не дал себя запереть в приморской крепости, как не дал бы себя и застигнуть врасплох минной атакой противника в первый момент войны».{512}
В попытке принять или не принять затопление кораблей у нас два пути. Первый — самый простой, хотя бы потому, что обкатан десятилетиями. Мы берем за истину точку зрения советской военной истории и успокаиваемся. Действительно, а почему нет? Флот старый, никуда не годный, вот им и пожертвовали, чтобы спасти Севастополь.{513} И все вроде бы так: подвиг совершается, самопожертвование происходит, союзники не берут город, война затягивается, углубляется в землю, морской театр становится вторичным. Отныне затопление кораблей Черноморского флота в Севастопольской бухте признавалось отечественными исследователями как крупный стратегический успех.{514}
С другой стороны, современные военные историки предлагают свою точку зрения, по которой «…затопление части кораблей Черноморского флота и отвод вглубь бухты оставшихся, а затем их самоуничтожение свидетельствует о стратегических просчетах русского командования».{515}
В просчетах стратегии, а точнее в ее отсутствии, сомневаться трудно и мы это уже признали. Само то, что союзники могли высадиться в России, безнаказанно базироваться в нескольких бухтах Крымского полуострова, подвозить резервы, снаряжение, обстреливать русские города и порты вдоль всего побережья Черного моря, действуя не только малыми группами, но даже одиночными кораблями, означает, что они господствуют на всей его акватории.{516}
Обе точки зрения совершенно не противоречат, а лишь последовательно дополняют друг друга: если бы не просчеты в стратегии начала кампании, подготовки к ней, нужды в заграждении бухты или, по крайней мере, нужды прибегать к столь экстраординарным средствам не требовалось. Но если враг у входа в бухту и начинает подступать к крепости — нужно принимать решение, каким бы тяжелым оно не было.
Долгое время активность споров то взлетала в зенит, то сама по себе затихала. Первый всплеск пришелся на начало XX в., когда в свет вышли несколько военноисторических трудов, посвященных Крымской войне: «История крепостной войны. Севастополь. Бельфор» A. H. Маслова (1900 г.),{517} «История Крымской войны и обороны Севастополя» Н.Ф. Дубровина (1900 г.),{518} «Оборона побережья с древнейших времен и до наших дней» В.В. Мошнина (1901 г.).{519} Пик пришелся на похожие на Севастополь события, связанные с обороной и потерей Порт-Артура во время войны с Японией.
Но это только запас гремучей смеси. В роли взрывателя случилось выступить статье А. Зайончковского «Потопление судов в Севастопольском рейде в 1854 году», опубликованной в журнале «Русский инвалид» (1900 г.).{520} Добавил масла в огонь известный российский военный исследователь Д. Лихачев в аналитической статье «Очерк действий Черноморского флота в 1853–1854 годах» (1902 г.).{521}
Лихачев предложил, прежде чем делать выводы о необходимости затопления кораблей Черноморского флота, ответить на несколько вопросов. В том числе:
- «…как действовал наш флот с самого начала кампании, когда численный перевес неприятельского флота был еще не так велик, а иногда бывал и на нашей стороне;
- в каком состоянии была оборона севастопольского рейда со стороны моря, какое о ней представление имели наши противники, и было ли основание опасаться форсирования входа на рейд, оправдывалось ли действительной необходимостью постоянное заграждение входа на рейд;
- что дала эта крайняя мера (затопление судов) обороне и как она отразилась на последующих действиях союзников;
- какое место занимает факт затопления судов в ряду других факторов, повлиявших, так иди иначе, на ход кампании;
- как влияли стратегические условия театра военных действий на характер операций нашего флота».{522}
Через несколько десятков лет, в свете событий, случившихся в Крыму в 1941–1942 гг., к проблеме вернулся советский адмирал И.С. Исаков в своей работе «Приморские крепости».{523} Правда его интересные выводы, что любая приморская крепость может быть взята только атакой с суши, советской военной историей были признаны чуть ли не преступными.
Итак, до настоящего времени мы имеем два взгляда на оценку стратегического и тактического значения заграждения Севастопольской бухты путем затопления кораблей Черноморского флота.
