Василий Молодяков - Первая мировая: война, которой могло не быть
Только 13 мая министр проинформировал правительство о парижских договорённостях, заодно рассказав о своём соглашении 1912 г. с Камбоном, и получил согласие на переговоры с Россией. Через шесть дней Сазонов представил царю записку о том, что британское адмиралтейство уполномочено «вступить в переговоры с французским и русским военно-морскими агентами в Лондоне с целью выработать технические условия возможного взаимодействия морских сил Англии, России и Франции». «Очень важное известие», — пометил на полях Николай. 19 мая Грей и Камбон вручили Бенкендорфу копии своих писем. «Несмотря на эластичность формул и малую точность терминов, дело идёт об активном сотрудничестве, — подчеркнул посол в докладе Сазонову. — Я придерживаюсь того мнения, что железо следует ковать, пока оно горячо, и адмиралтейства должны вступить в контакт как можно скорее, без промедления».
В Петербурге опасались, что Грей не выполнит данных в Париже обещаний, сославшись на невозможность убедить коллег. Британский министр, с одной стороны, заверял партнёров, что всё в порядке, с другой — ждал удобного случая, чтобы «протолкнуть» проект в правительстве, когда его члены будут заняты другими, более важными для них вопросами. Морская конвенция осталась неподписанной, потому что информация о ней просочилась в прессу уже в середине июня, вызвав тревогу в Лондоне и раздражение в Берлине. В палате общин Грей повторил сделанное годом раньше заявление Асквита, что «в случае европейской войны у Англии не имеется никакого соглашения, которое связывало бы свободу её решения относительно участия в войне». Германскому послу Лихновскому он сказал: «Между Англией, с одной стороны, и Францией и Россией — с другой, не существует никакого союза и никакой военной или морской конвенции». Но счёл нужным добавить, что «отношения трёх правительств были всё же до такой степени близки, что в течение этих последних лет они постоянно «беседовали обо всём», и что связь между правительствами была так тесна, как если бы они были в союзе». Умному достаточно.
О конвенции пришлось забыть, но большого значения это уже не имело. Политические отношения держав вышли на новый уровень, несмотря на обострение вопроса о сферах влияния в Афганистане и Персии. Британские дипломаты не забывали о конкретике даже на переговорах по глобальным проблемам. Ход событий фатально ускорили выстрелы в Сараево, хотя, как заметил Фей, «вряд ли кто-либо в Англии понимал, какую серьёзную угрозу представляло для Европы убийство двух людей, совершённое в далекой Боснии».
Грей понимал. В мемуарах он утверждал, что его симпатии были на стороне Австрии, но позиция Вены вызывала тревогу. 9 июля он сказал Бенкендорфу, что известия оттуда «ему не нравятся». «Впечатления относительно намерений Берлина» министр тоже оценил как «не особенно благоприятные», поэтому «было бы важно соблюдать в отношении Германии величайшую осторожность в повседневных сношениях и избегать малейшего инцидента». «В итоге вы находите положение серьёзным?» — спросил посол. «Грей ответил, что волосы становятся дыбом при мысли о том, что из этого ужасного преступления может внезапно (курсив мой. — В. М.) возникнуть всеобщая война со всеми её потрясениями, тогда как мы избежали её в прошлом году с таким трудом». Британский министр имел в виду совещания российского, французского, германского, австрийского и итальянского послов под его председательством в конце.1912 г. и в начале 1913 г., которые не допустили перерастания Первой Балканской войны в общеевропейскую.
Роль верховного арбитра в «континентальных» распрях нравилась Грею. 12(25) июля, в день истечения срока австрийского ультиматума Сербии, Сазонов телеграфировал Бенкендорфу: «При нынешнем обороте дел первостепенное значение приобретает то положение, которое займёт Англия. Пока есть ещё возможность предотвратить европейскую войну, Англии легче, нежели другим державам, оказать умеряющее влияние на Австрию, так как в Вене её считают наиболее беспристрастной и потому к её голосу более склонны прислушиваться. Поэтому весьма желательно, чтобы Англия ясно и твёрдо дала понять, что она осуждает не оправдываемый обстоятельствами и крайне опасный для европейского мира образ действий Австрии». «В случае дальнейшего обострения положения, могущего вызвать соответствующие действия великих держав, — заключил министр, имея в виду войну, — мы рассчитываем, что Англия не замедлит определенно стать на сторону России и Франции».
Грей и на этот раз был не против роли посредника, но не собирался читать Австрии нотации, как хотел бы Сазонов. Он лишь призвал Белград дать максимально удовлетворительный ответ, а Вену — предоставить больше времени для ответа. Французский посол Камбон пытался настроить министра на посредничество между Австрией и Сербией, которые принадлежали к разным «весовым категориям» Большой Политики, поэтому даже обоюдные уступки обернулись бы для Вены потерей престижа. В случае компромисса Австрии и России — как двух великих держав — ситуация была бы иной. Поэтому 25 июля Грей сказал Бенкендорфу, что, «пока осложнения происходят между Австрией и Сербией, английские интересы затронуты лишь косвенно, но что он должен предвидеть, что австрийская мобилизация вызовет мобилизацию России и что с этого момента возникнет положение, в коем заинтересованы будут державы». То есть, называя вещи своими именами, возникнет опасность большой войны.
Грей предлагал прибегнуть к посредничеству держав только тогда, когда Австрия нападёт на Сербию, а Россия объявит мобилизацию, но не ранее. Это удивило французского посла, заметившего, что «после вторжения Австрии в Сербию будет слишком поздно» — как и произошло. Министр остался при своём мнении и продолжал беседы с послами, не предпринимая активных действий. Даже такой апологет Антанты, как американский историк Бернадот Шмитт, признал: «Его (Грея. — В. М.) публичные заявления о том, что он ничем не связан, с одной стороны, и его частные заверения в адрес Франции, с другой, побуждали обе континентальные группировки делать ставку: одну — на британский нейтралитет, другую — на британскую поддержку».
«Грей мне сказал также, — телеграфировал Бенкендорф в Петербург 25 июля, — что он с полной ясностью установил, что Англия в этом случае (нападение Австрии на Сербию и объявление мобилизации в России. — В. М.) сохранит за собой полную свободу действий». В личном письме Сазонову в тот же день посол высказался более оптимистически: «Хотя я не могу представить вам никакого формального заверения в военном сотрудничестве Англии, я не наблюдал ни одного симптома ни со стороны Грея, ни со стороны короля, ни со стороны кого-либо из лиц, пользующихся влиянием, указывающего на то, что Англия серьёзно считается с возможностью остаться нейтральной».
24 июля Грей объяснил Лихновскому, что в австросербский спор Англия вмешиваться не желает и не берётся судить, кто прав, но австро-русский спор касается всех, поскольку чреват войной. Посол просил оказать «умиротворяющее воздействие» на Петербург. Как отметил Фей, министр «не склонен был исполнить желание Лихновского и оказать давление на Россию, так как знал, что это вызовет недовольство как у России, так и у Франции. Вместе с тем он не хотел исполнить желание России и оказать давление на Австрию, опасаясь, что это в одинаковой мере вызовет недовольство в Вене ив Берлине. Поэтому Грей выбрал более осторожный средний путь». 25 июля он изложил Бенкендорфу такой план: «в случае мобилизации Австрии и России, Германия, Франция, Италия и Англия, воздерживаясь от немедленной мобилизации, тотчас предложили бы Австрии и России свои дружеские услуги» по урегулированию конфликта. После войны министр утверждал, что Центральные державы отказались от всех его предложений, но это не совсем верно.
Через посла в Петербурге Бьюкенена Грей предложил России и Австрии «вступить в непосредственные объяснения», хотя Бенкендорф заметил, что «в настоящее время они не имеют никаких шансов на успех». Идею отверг Пуанкаре, заявивший, что такие переговоры «весьма опасны». «В каком смысле «весьма опасны»? — задал вопрос Фей и сам же ответил на него. — Во всяком случае не для мира в Европе. Но, может быть, для политики Пуанкаре, которому нужно было, чтобы Тройственное согласие стояло единым фронтом против Германии и Австрии, не шло ни на какие мирные соглашения ни с одной из них и готовилось к тому, чтобы нанести им дипломатическое поражение или навязать войну с превосходными силами союзников? В течение двух лет он всячески старался укрепить Тройственное согласие и предупреждать сепаратные соглашения кого-либо из членов Антанты с Германией или с Австрией». Переговоры, которые 25—28 июля шли в Петербурге между Сазоновым и австрийским послом Сапари, начались по инициативе германского посла и результатов не дали.
