Василий Молодяков - Первая мировая: война, которой могло не быть
Эти черты германской дипломатии отчётливо видны в её действиях по отношению к Вене. Как отметил Гурко-Кряжин, «совершенно нелепо и исторически неправильно живописать Австро-Венгрию в виде какой-то приживалки, мирно прозябающей под защитой Германии. Разоблачения, появившиеся в последние годы (написано в 1925 г. — В. М.) в Австрии, рисуют яркую картину венского милитаризма, ничуть не уступающего по своей интенсивности берлинскому, парижскому или петербургскому. Если Германии и приходилось защищать Дунайскую монархию, то это вызывалось не беспомощностью последней, а наоборот — её чрезвычайной агрессивностью. Германия, начиная с 1908 г., плыла в фарватере австрийской политики и часто принуждена была ввязываться в те конфликты, которые создавались последней».
Во время обоих марокканских кризисов Вена весьма умеренно поддерживала Берлин, давая понять, что ничем рисковать не будет. О дате аннексии Боснии и Герцеговины кайзер был извещён одновременно с другими монархами. Тогда Германия решительно заступилась за Австрию, но Вильгельм заявил Николаю, а Бетман — Сазонову, что если двуединая монархия начнёт агрессивную войну на Балканах без их санкции, то помощи она не получит. В ноябре 1912 г. Австрия хотела вмешаться в Первую Балканскую войну, но кайзер, поддержанный Римом, прямо сказал Францу-Фердинанду, что в таком случае рассчитывать на содействие Тройственного союза не придётся. Повторённые в январе и феврале 1913 г. заявления удержали Вену от вооружённого конфликта, участие России в котором стало бы неизбежным. Именно на этот прецедент позже ссылались те, кто осуждал кайзера за его действия после сараевского убийства.
«Нам нужно было лишь заявить Вене, — утверждал после войны Бюлов, — что мы ни при каких обстоятельствах не допустим разрыва отношений между Австро-Венгрией и Сербией, прежде чем сами основательно не изучим сербский ответ. Если бы Австро-Венгрия без нашего согласия совершила военное выступление против Сербии, она сделала бы это на собственный риск и страх; мы в этом случае не пришли бы на помощь, предоставив её собственной судьбе». «Могущественный союзник, — вторил ему Сазонов, — который мог бы одним словом остановить это безумное решение, как он сделал не далее как во время Второй Балканской войны, на этот раз не захотел произнести сдерживающего слова. Из Берлина вместо запрета раздавалось прямое поощрение». Насколько это верно и что этому предшествовало?
Историки отмечают, что во 2-й половине 1913 г. в балканской политике Берлина произошёл поворот. Одним из документов, фиксирующих его, можно считать секретную инструкцию кайзера статс-секретарю по иностранным делам от 16 августа 1913 г., обнаруженную югославским историком А. Митровичем в фондах германского политического архива иностранных дел в Бонне. «Ныне, — говорилось в ней, — может быть отодвинута на задний план важнейшая задача нашей политики: сохранить в Европе мир». В документе ставилась задача создать на Балканах блок под эгидой Германии в противовес проантантовской Балканской лиге, центром которой выступала Сербия, а в случае неосуществимости этого — добиться гегемонии в регионе, не останавливаясь перед применением силы. Однако готовность воевать ещё не есть решение о войне.
Поворот заметили и современники, ничего не знавшие об инструкции. Фабр-Люс считал его главным мотивом желание укрепить распадающийся Тройственный союз перед лицом консолидации Антанты. Этой цели служили и воинственные высказывания кайзера, которые он периодически делал как по своей воле, так и по совету канцлеров и Тирпица. К середине 1913 г. Вильгельм II окончательно поверил в «окружение» Германии и неизбежность нападения на неё Франции и России. Эту уверенность в нём укрепляли неудача или как минимум безрезультатность компромиссной политики Бетмана, избрание Пуанкаре на пост президента, печальные для Тройственного союза итоги Второй Балканской войны, известия о строительстве стратегических железных дорог в западных губерниях России, воинственные заявления парижской и петербургской прессы. Кайзер заметно нервничал. Попавший под влияние пангерманистов, кронпринц призывал отца переходить к активным действиям, не дожидаясь нападения, — пока не поздно.
Начиная с аннексии Боснии и Герцеговины, в тандеме Берлин—Вена Австрия играла более активную роль, но это не значит более влиятельную или определяющую. Её правящие круги стали рассматривать внешнюю экспансию как средство не только поддержания международного престижа (так поступали все великие державы), но и решения внутренних проблем, а это опасный курс. В последнем Германия не нуждалась, но кайзера и его окружение преследовало то, что Бисмарк называл «кошмаром коалиций». В такой ситуации приходилось считать не только крупных, но и мелких союзников. Именно об этом в 1-й половине 1914 г. шли переговоры между Берлином и Веной, вокруг которых нагромождено столько вымыслов.
Самый впечатляющий среди них — «Конопиштский пакт», якобы заключённый Вильгельмом II и Францем-Фердинандом, когда кайзер любовался знаменитыми розами в имении Конопишт 12—13 июня 1914 г. Его придумал обозреватель лондонской «Тайме» Уикхэм Стид, друг южных славян. В феврале 1916 г. он опубликовал статью о том, что император и эрцгерцог договорились спровоцировать Россию на войну с целью разгромить её и радикально перекроить карту Восточной Европы: создать польское королевство для Франца-Фердинанда и его старшего сына, славянско-венгерское королевство — для младшего, оставив Францу-Иосифу только германские земли Австрии. Стид намекнул, что убийство наследника престола было организовано венским двором, узнавшим об этих планах. По другой версии, в Конопиште было окончательно спланировано нападение на Сербию.
Сенсация оказалась фомкой, но недолговечной. Уже в 1920 г. была опубликована запись о переговорах, сделанная дипломатом Карлом фон Тройтлером, который сопровождал кайзера. Ни о чём подобном собеседники не говорили. Их занимали более насущные проблемы: слабость Турции и её возможный конфликт с Грецией; австро-итальянское соперничество в Албании; реваншистские планы Болгарии; позиция Румынии, склонявшейся в сторону Антанты, хотя на её престоле находился представитель дома Гогенцоллернов. Эрцгерцог раздражённо говорил о венгерской аристократии, которая притесняла славянское и румынское население. О Сербии, похоже, не было произнесено ни слова. О России — только то, что её нечего опасаться. «Её внутренние трудности слишком велики, — заметил хозяин, — чтобы позволить ей вести агрессивную внешнюю политику». Он также сообщил о предстоящей замене австрийского посла в Берлине — пожилого графа Ладислауса Сегени.
О России и Сербии кайзер беседовал с Францем-Иосифом, Берхтольдом и Тиссой в конце марта 1914 г., когда находился в Вене, но их больше волновала Румыния. Говоря о военных приготовлениях Петербурга, гость заметил: «У нас есть все основания пристально наблюдать за ними, однако я не думаю, что их главной причиной являются воинственные намерения против Австрии или Германии». «Россия побуждаема к этому Францией, — отметил он, — потому что иначе не получит от неё денег» (на строительство стратегических железных дорог у западных границ). Тисса отметил, что в интересах Австрии не давать Сербии выход к Адриатике (на этом не первый год настаивал Петербург), и предупредил, что в случае большой войны Австро-Венгрия увязнет на Балканах и вряд ли сможет прийти на помощь Германии.
«Пожалуй, главным результатом свидания в Конопиште, — заметил Фей, — было влияние, оказанное им на психологию императора. Убийство эрцгерцога сильно подействовало на его впечатлительную и склонную к неожиданным вспышкам натуру ещё и потому, что здесь был убит друг, которого он посетил в домашней обстановке всего за несколько дней перед этим. Револьверные выстрелы в Сараево прогремели, когда ещё свежо было воспоминание о розах в Конопиште, и это особенно усилило тот ужас, с которым Вильгельм всегда относился к террористическим убийствам. Если до того он удерживал Австрию от резких выступлений против Сербии, то теперь Сербия стала представляться ему каким-то гнездом убийц, и он неблагоразумно предоставил графу Берхтольду полную свободу действовать против неё так, как это сочтут уместным в Вене».
30 июня Чиршки телеграфировал из австрийской столицы: «Я часто слышу здесь, в том числе и от серьёзных людей, пожелание, чтобы были, наконец, основательно сведены счёты с Сербией». Кайзер оставил на полях одну из своих знаменитых помет: «Теперь или никогда». Как заметил Фей, «со свойственной ему необузданностью он желал, чтобы Австрия как можно скорее предприняла решительные шаги против Сербии, пока ещё весь цивилизованный мир находился под живым впечатлением убийства и сочувствовал Австрии». «Я пользовался, — продолжал посол, не имевший инструкций из Берлина, — каждым таким поводом, чтобы спокойно, но очень убедительно и серьёзно предостерегать от слишком поспешных шагов». «Кто его уполномочил на это? — отреагировал монарх. — Это его вовсе не касается, так как дело исключительно Австрии, что она думает предпринять дальше. Потом, если дело пойдёт неладно, то будут говорить, что Германия не захотела (помочь Австрии. — В. М). Пусть Чиршки изволит бросить эти глупости. С сербами надо покончить и именно теперь».
