Ярослав Бутаков - Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии
Позиция Горемыкина в условиях тяжелейшего политического кризиса заслуживает быть отмеченной. Престарелый сановник обычно изображался современниками, а вслед за ними — и историками, как царедворец с ограниченным кругозором и притуплёнными умственными способностями, каковые незавидные качества еще больше развились в нем в старости. Однако лучше знавший Горемыкина член Государственного Совета В.И. Гурко характеризовал его как «но природе… умного, тонкого и вдумчивого, с заметной склонностью к философскому умозрению», отмечал «присущее ему джентльменство»{75}. Сам 74-летний Иван Логтинович, когда в январе 1914 г. его вторично назначили председателем Совета министров (первый раз было в 1906 г.), в шутку говорил: «Не понимаю, зачем меня вытащили из нафталина». Это явно не подтверждает многие домыслы о нем, так как ограниченные люди лишены способности так подтрунивать над собой.
Журналы заседаний Совета министров в летние дни 1915 г. показывают, что из всего состава правительства, пожалуй, только Горемыкин сохранял ясную голову и трезвое понимание ситуации. В то время как его коллеги впадали в панику, чуть ли не в истерику по поводу любого события, в этом смятенном сборище твердо и непреклонно звучал только голос его председателя. Он был, как любили тогда выражаться, государственно мыслящий человек. Наверное, в нем не хватало организаторских талантов и деловой хватки Кривошеина, широкого кругозора Сазонова или эмоциональности Поливанова. Но его знаний некоторых аксиом государственного опыта явно не хватало многим в правящей элите Российской империи того времени.
Когда Совет министров начал бурно критиковать распоряжения Ставки, Горемыкин настойчиво отговаривал коллег от докладов по этому поводу государю. Он объяснял это тем, что в Царском Селе и без того назревает недовольство великим князем. Когда же Поливанов огласил служебную тайну, доверенную ему лично государем, выяснились истинные мотивы сдержанности Горемыкина. Он давно знал о намерении государя лично возглавить армию и о том, что оно непоколебимо. Он считал бесполезными любые попытки отговаривать Николая II и был прав. Открытое же выступление министров против действий Ставки могло заставить царя поторопиться с исполнением принятого решения. Между тем этот шаг следовало отложить до того момента, когда в положении на фронте наметится облегчение, чтобы на царя не лег одиум неудач.
В сложившейся же ситуации Горемыкин считал единственно правильным поведением исполнение служебного долга: «Хотя бы царь и ошибался, но покидать его в грозную минуту, усугублять тяжелое положение престола я не могу… Не могу требовать увольнения в минуту, когда все должны сплотиться вокруг престола и защищать государя от грозящей опасности… В переживаемое нами время требование отставки и неподчинение воле царя я считаю актом непатриотичным»{76}. Роковой для имперской элиты начала XX века стала нехватка в ней таких людей, как Горемыкин, руководствовавшихся простым и ясным сознанием своего долга!
В ближайшие дни «стало очевидно, что решение государя принять на себя верховное главнокомандование, решение, которому они [министры] так упорно, можно сказать — истерически, противились, было принято армией и страной с надеждой и симпатией»{77}. Но цитированный историк не совсем был прав, когда писал о непонятных мотивах этого противодействия. На самом деле все тут довольно ясно.
Большинство доводов против принятия царем на себя верховного командования было придумано задним числом (см. выше). А в то время, в августе 1915 г., как свидетельствуют документы, главным аргументом министров была якобы высокая популярность великого князя в армии и народе. В подтверждение этому мнению они приводили принимавшиеся тогда резолюции либеральных общественных организаций в поддержку великого князя. В отличие от них, Горемыкин не придавал большого значения этой шумихе, считая, что имя Николая Николаевича просто используется оппозицией для нападок на государя. В этом он тоже был прозорливее коллег.
Однако теперь есть все основания предполагать, что и общественная кампания в поддержку Николая Николаевича, и министерская демонстрация были явлениями одного порядка. Они клонились к воздействию на верховную власть в одном направлении: создания правительства из числа лиц, угодных оппозиции.
Во время Великого отступления на сессии Государственной Думы стал фигурировать список так называемого «министерства доверия». 13 августа 1915 г. в газете «Утро России», принадлежавшей мультимиллионеру П.П. Рябушинскому, появился перечень лиц, из которых планировалось создать «кабинет обороны». Из поименованных в нем министров трое входили в действующий Совет министров: знакомые нам Кривошеин и Поливанов и министр просвещения П.Н. Игнатьев. Однако оппозиция в тот момент готова была примириться и на сохранении в составе правительства некоторых других лиц, в частности Сазонова. Со своей стороны, либерально настроенные министры считали, что соглашению власти с «общественностью» препятствует наличие в правительстве таких деятелей, как Горемыкин. Такое соглашение представлялось им необходимым для устойчивости власти. Своим ультиматумом от 21 августа министры ставили царя перед выбором: дать отставку им всем или одному лишь старому премьеру.
В свете всех последовавших событий 1915—1917 гг. очевидно, что однородное «правительство доверия» из деятелей бюрократии, настроенных на соглашение с буржуазной оппозицией, стало бы лишь ступенькой к формированию кабинета из представителей этой самой оппозиции. А правительство либеральной оппозиции не смогло бы удержать власть, уступив ее в конечном итоге более левым элементам. Несомненно, Николай II отчетливо видел эту перспективу. Он парализовал попытку устроить министерский кризис.
«Натиск на власть» продолжался. 22 августа был образован Прогрессивный блок, объединивший большинство депутатов Думы. Вскоре по инициативе части министров состоялось их совещание с лидерами блока. В ответ на все эти «парламентские» демарши царь указом от 3 сентября распустил Думу на каникулы.
Неудача открытого наступления оппозиции означала перенос борьбы на нелегальный уровень. Впрочем, она и раньше велась без разбора средств. Есть все основания считать, что летом 1915 г. «недостаток и перебои в военном снабжении» возникли «не потому, что страна исчерпала ресурсы», а были созданы «в определенной степени умышленно соперниками царизма в правящих кругах»{78}.
С конца 1915 г. стали разрабатываться планы насильственного устранения Николая II. Весной 1916 г. на совещании масонской организации был намечен новый состав будущего правительства, уже без царских сановников. Он почти пофамильно соответствовал реальному Временному правительству, возникшему год спустя. В прессе разворачивалась мощная пропагандистская кампания посредством дискредитации близких к царю лиц и муссирования слухов о пресловутом Распутине. На эту пропаганду велись многие монархисты.
Со своей стороны, самодержавие переоценило значение своей победы в 1915 г. и несколько утратило чувство реальности. В январе 1916 г. Николай II назначил новым председателем Совета министров Б.В. Штюрмера. Назначение премьером, во время войны с Германией, человека с немецкой фамилией было, безусловно, большой психологической ошибкой. С тем фактом, что Штюрмер происходил из давно уже обрусевших немцев, были знакомы немногие. В течение 1916 г. на Штюрмера были последовательно возложены также обязанности министра внутренних дел и министра иностранных дел. Пошли толки о том, что Штюрмер — претендент в диктаторы. Это тоже было использовано оппозицией в своей пропаганде и в разжигании истерии об «измене», якобы готовящейся на самом верху власти.
В ноябре 1916 г. царь счел за благо отправить Штюрмера в отставку. До Февральской революции на посту председателя Совета министров перебывали еще два человека — А.Ф. Трепов и Н.Д. Голицын. В условиях бескомпромиссной политической борьбы, памятуя о министерской демонстрации 1915 г., Николай II был вынужден подбирать сотрудников уже не столько но деловым качествам, сколько по принципу личной преданности монарху. «Люди энергичные и талантливые могли оказаться не на месте, могли принести вред, если бы оказались ненадежными»{79}.
Между тем оппозиция, закусив удила, рвалась к власти. Ее, как показали неудачные попытки Трепова и нового министра внутренних дел А.Д. Протопопова (из думских же кругов) войти с нею в контакт, не устраивали частичные уступки. Вместо «правительства доверия» она желала уже кабинета, ответственного перед Думой, то есть всей полноты исполнительной власти и коренного изменения государственного строя по ходу войны.
Кризис мог разрешиться только решительной победой одной из сторон. На стороне самодержавия в верхних слоях российского общества к началу 1917 г. уже почти никого не осталось. У буржуазии все оказалось, что называется, «схвачено». Бороться с ней роспуском Думы было бесполезно, так как, помимо Думы, у нее оставалось множество других организаций — легальных и нелегальных. Недовольство широких слоев общества тяготами войны оппозиция умело направляла против существующей власти, не вполне отдавая себе отчет в том, что когда она сама станет у власти, это же недовольство обратится против нее самой. Вырыв яму самодержавию, либеральная оппозиция потом сама же в нее свалилась.
