Марк Ферро - Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

В ходе этих дебатов с участием Сталина выявилась неподготовленность Генерального штаба, отражавшая общую неподготовленность советской армии. Было решено ускорить и расширить производство танков Т-34 и тяжелых танков. На совещании 1 июня 1940 г. Сталин подчеркнул в справке красным карандашом численность новых машин: KB — 625, Т-34 — 1 225{122}. В июне 1941 г. действительно насчитывалось 2 000 Т-34, готовых к боевым действиям. Сталин завершил дебаты такими словами: «Современная война будет войной моторов: моторы на земле, моторы в воздухе, моторы на воде и под водой. В этих условиях победит тот, у кого будет больше моторов и больший запас мощностей»{123}.

В столь ненадежной ситуации Сталин прежде всего боялся, что Великобритания — вечный враг — заключит мир с Гитлером или, по крайней мере, будет подталкивать СССР вмешаться в конфликт, чтобы спастись самой. Она ведь и держится-то лишь потому, что рассчитывает снова привлечь на свою сторону Сталина.

После поражения Франции Великобритания действительно непрестанно льстила Советскому Союзу, пыталась ослабить его связи с Германией и спровоцировать стычки на Балканах. Поэтому подозрительность Сталина вполне можно понять. Стоит вспомнить все маневры Лондона (до и после Мюнхенской конференции) с целью избежать альянса с Москвой и по возможности создать условия для германо-советского столкновения. Пакт положил им конец, но идея сохранилась, как свидетельствовала помощь англичан и французов Финляндии в 1939–1940 гг.

Англия по-прежнему оставалась главным противником советского режима. После поражения Франции, когда Стаффорд Криппс, посланный Черчиллем в Москву, чтобы попытаться изменить «расклад», заявил, что Германия благодаря советско-германскому пакту получила в свое распоряжение экономические ресурсы СССР, тогда как Англия полностью отрезана от европейского континента, Сталин ответил: «Разбить Францию — это еще не значит господствовать в Европе, надо иметь господство на морях, а такого господства у Германии нет, да и вряд ли будет. Европа без водных путей сообщения, без колоний, без руд и сырья». И добавил, что Криппс забыл про США{124}.

Кроме того, в ответ на выраженное Криппсом беспокойство по поводу интереса Германии к Балканам, и особенно к Турции, Сталин указал ему, что именно оттуда англичане всегда предпринимали агрессивные действия против России, а затем и СССР, в 1854, 1878 и 1919 гг. Он припомнил также 38 комиссаров[14], расстрелянных англичанами в Баку в то время, когда Черчилль возглавлял иностранную интервенцию в Страну Советов.

Если эскапада Гесса подтверждала мысль, что Англия и Гитлер могут состряпать какое-нибудь перемирие, которое позволит Германии накинуться на Советский Союз, то выводы Сталина достаточно логичны: британская политика имеет одну-единственную цель — разорвать альянс Германии с СССР, чтобы вынудить последний вступить в войну.

Сталин и Молотов в своих наблюдениях и соображениях руководствовались марксистским подходом к истории, отдавая экономически обусловленным мотивам действия исторических сил приоритет перед всеми остальными. Тот факт, что Стаффорд Криппс с ходу предложил значительно расширить экономические связи между СССР и Великобританией, только укрепил их в этом мировоззрении. Советский Союз предполагал систематически развивать экономические отношения с Германией. Микоян, в частности, взялся установить товарообмен с немцами, прекрасно зная, сколь велики нужды СССР. Какое бы разочарование ни испытывали Советы, видя, как Гитлер шаг за шагом захватывает придунайскую Европу, вопреки всем их протестам, они не прекращали пунктуально поставлять Германии все, предусмотренное экономическими соглашениями, — даже когда с начала 1941 г. перестали получать ответные поставки из Германии (за что, правда, Геринг не преминул извиниться перед Молотовым){125}.

«Хуже всего для нас будет, если Россия прекратит поставки», — рассуждал Вайцзеккер, который вместе с Риббентропом и послом в Москве Шуленбургом считал предпочтительным для Германии континентальный вариант, а не войну{126}.

В своем экономическом взгляде на историю Сталин и Молотов в известном смысле воскрешали мысли Каутского, Бебеля и Гаазе, утверждавших после марокканского кризиса 1911 г., что войну предотвратили экономические интересы и боязнь обрушить имперский режим. Последующие события показали, что тут имела место серьезная диагностическая ошибка. При обсуждении возможных направлений будущей немецкой атаки такого типа анализ заставлял Сталина, его военных и других советников предполагать, что ее целью станет украинский хлеб.

Другой повод сомневаться в нападении Германии, очевидно, заключался в невозможности для нее воевать на два фронта. Хотя в Берлине были полностью уверены, что Англия капитулирует («через два-три месяца», как повторяли немцы и осенью 1940 г., и зимой 1941 г.), в Москве на ситуацию смотрели совершенно иначе. Во-первых, после переизбрания Рузвельта в ноябре и принятия вслед за тем закона о ленд-лизе Советы поняли, что вне зависимости от того, вступят США в войну или нет, они будут всячески поддерживать Великобританию, образуя с ней единый блок[15]. Противостояние англичан воздушному блицкригу произвело на СССР большое впечатление. То, что Молотов, находившийся с визитом в Берлине в ноябре 1940 г., вынужден был укрываться в бункере Риббентропа, пока город бомбили британские ВВС, напоминало сомневающимся: Англия никуда не делась. Это также доказывало, что, хотя она, конечно, продолжит попытки втянуть СССР в войну, былого риска ее объединения с Германией уже не существует.

Великобритания оборонялась и в Средиземноморье, мог констатировать Сталин. Об этом свидетельствовали сопротивление англичан в Ливии и победа в Таранто в то время, когда греки осенью—зимой 1940–1941 гг. заставили присмиреть итальянскую армию. Таким образом, хотя в оккупированной Европе германская мощь казалась непобедимой, а английское сопротивление походило больше на чудесную отсрочку (по мнению и самих англичан, и Гитлера), Сталин судил по-другому. Он считал, что именно там (в Средиземноморье) уже проходит настоящий фронт и Гитлер не рискнет открыть второй.

Кстати, для СССР угроза войны на два фронта перестала существовать со времен большого турне японского посла Мацуоки в Москву, Берлин, Рим и снова в Москву, в ходе которого Япония 14 апреля 1941 г. подписала с Советским Союзом пакт о ненападении. Как и подписание советско-германского пакта, это был настоящий праздник для Сталина и Молотова. Они провожали Мацуоку на поезд совершенно захмелевшие{127}.

Посланец императора Хирохито не преминул предложить Сталину помощь в осуществлении его хорошо известной мечты о выходе к «теплым морям» — скажем, через Карачи в Индии, когда тот будет освобожден от британского ига. Мацуока также объяснил, что Япония воюет не с китайским народом, а с Чан Кайши — орудием англосаксонского империализма, и выразил пожелание, чтобы СССР прекратил оказывать последнему помощь. Сталин ничего на это не ответил, лишь указал, что его очень волнует будущее Сахалина (особенно, разумеется, северной части полуострова). Он упирал на то, что благодаря пакту Япония и Россия, бывшие врагами на протяжении полувека, теперь становятся друзьями.

Конечно, оставался еще спор между Маньчжоу-го и Монголией, и поддержка одной стороны Хирохито, а другой — Сталиным могла породить конфликт. Но ни тот, ни другой такого конфликта не желали. Для них наибольшее значение имел договор о нейтралитете между Россией и Японией[16].{128}

Успокоившись за положение на востоке, Сталин боялся совершить малейшую оплошность на западе, поддавшись на возможную провокацию.

С того момента, когда, зная о собственных слабых местах, Сталин смог оценить жалкие достижения люфтваффе в небе на Великобританией, а также поражение итальянцев на Средиземном море, и до подписания пакта с Японией, то есть с октября 1940 г. по апрель 1941 г., хозяин Кремля постоянно отступал перед агрессивным продвижением Германии в придунайскую Европу. Он всячески оттягивал испытание сил, желая любой ценой избежать его до 1942 г.

Можно без преувеличения сказать, что он вел политику «в духе Мюнхена».

Разумеется, Молотов заявлял Германии протесты, но чисто риторически. Факты говорят сами за себя: Венский арбитраж, военное присутствие Германии в Румынии, а затем и в Болгарии, пассивность СССР перед лицом вооруженной интервенции в Югославию — и это несмотря на договор о поддержке со свергнутым режимом. Единственная граница, которую Гитлер тогда не пересек, — регион нижнего Дуная, разорение которого могло лишить его румынской нефти{129}.

Риббентроп представлял все эти немецкие инициативы как меры, призванные воспрепятствовать посягательствам англичан на Балканы, казалось, подтверждавшимся помощью, которую британцы оказывали Греции, пока не были вынуждены оттуда убраться.