Авторов Коллектив - Детская книга войны - Дневники 1941-1945
7 февраля. Сегодня, когда я дала отчиму лекарство, он подмигнул мне и сказал, что «лапушка» боится с ним спать. «Я ее понимаю, Галченок, все правильно».
Ночью я проснулась от того, что мама тихонько разговаривала с бабушкой, они искали пятаки. Смутная тревога коснулась меня и отлетела. Я заснула. А утром узнала, что умер дядя Миша. Вот и в нашем доме покойник. Его положили к холодной стенке на два стула и доску от раздвижного стола, загородили ширмой. Мама сказала, что не отдаст его в общую могилу, а похоронит на Шуваловском кладбище, рядом с первым мужем (моим отцом).
Вот так тянулась вереница ленинградцев к Дороге жизни через Ладожское озеро - в общей сложности через него за годы блокады было эвакуировано 659 000 человек.
Фотохроника ТАСС.
А это «дорога смерти» - за годы блокады в Ленинграде, по разным данным, погибло от 600 000 до 1 500 000 человек, из них только 3 процента от артобстрелов и бомбежек, а 97 процентов от голода.
Фотохроника ТАСС.
8 февраля. Сегодня мама ходила на кладбище, чтобы нанять выкопать могилу. Хлебный паек дяди Миши прикапливали для расходов на похороны. У кладбища маму встретил пожилой мужчина и предложил выкопать могилу за 600 граммов хлеба. Долго долбил мужичок лопатой промерзший слой снега, но до мягкой земли не мог добраться. Мама озябла и забеспокоилась, что засветло он не успеет справиться. Но работник упрямо, изо всех сил тюкал лопатой – уж очень ему хотелось заработать хлеба. Наконец, он изнемог и, сев на сугроб, виновато посмотрел на маму. Она пожалела его и дала кусочек хлеба, а сама пошла искать другого работника. Второй мужичек оказался сильнее, он, видимо, был не новичок в этом деле. Быстро сколол ломом смерзшийся снег, а рыхлая земля с песком уже сама сыпалась ему в лопату.
9 февраля. На следующий день после смерти отчима управдом привел к нам на жительство беженку Аню с четырехлетней дочкой Тамарой. Они жили недалеко от Кировского завода, их дом разрушил снаряд. Расселяли беженцев по всему нашему дому, но Аня не пошла в пустую квартиру, попросилась к людям. Когда она вошла, мама замялась, не зная, что сказать насчет покойника. Однако Аня не смутилась. «Сейчас везде покойники», – сказала она. И даже пообещала помочь с похоронами. Аня – довольно крепкая для блокадных дней молодая женщина. Вечером мама и Аня зашили покойника в плотную бежевую штору: Аня уговорила маму не покупать гроб. «Шутка ли сказать, отдать целый килограмм хлеба за лишнюю тяжесть, которую самим же придется тащить», – заявила она.
Теперь на папиной колонке со звездой будет выбито и имя Громова Михаила Абросимовича. «Разве думали два друга, что им придется лежать рядом и так скоро», – вздохнув, сказала мама. Слез я у нее не видела. (...)
23 февраля. (...) Как ни странно, вскоре у нас появились бельевые вши. Эти гадкие насекомые прячутся в швах и складках нижнего белья, их укусы очень чешутся.
Откуда они взялись? Теперь в свободное время нас можно застать за таким занятием: снимаем с себя белье, выворачиваем наизнанку и тщательно просматриваем. Хорошо бы прогладить горячим утюгом, но увы...
Нам два раза в месяц будут выдавать постное масло и сахар, а хлеб и котлету – каждый день. Раздачей заведует старшина Тоня, приятная и улыбчивая девушка.
Голодная смерть нам теперь не угрожает, но голод, сосущий голод, терзает, как и прежде. Нас пока еще не посылают на пожары, изучаем пожарное дело, дежурим в пожарной части у телефона. (...)
25 февраля. Пока мы обучаемся приемам борьбы с огнем, нам поручают другие, совсем не пожарные дела: ходим по квартирам и выявляем ослабевших от голода (лежачих) или умерших людей и оставшихся без родителей детей. Ох, как трудно и страшно входить в квартиру, которая не отозвалась на стук, а незапертая дверь сама открывается и отвечает мертвой тишиной на мой робкий вопрос: «Есть ли кто живой?». Но входить все равно надо, должна быть проверена каждая лестница, каждая комната. Сведения о слабых и больных ленинградцах в холодных квартирах мы сдаем в райсовет того района, где делали обход. (...)
7 марта. Сегодня забежала к своим и сразу увидела пустой диван. Умерла Евгения Трофимовна. С вечера уснула и не проснулась.
За столом сидела бабушка и ела суп из воробья. Она нашла на улице замерзшую птичку, ощипала ее и сварила с лавровым листом. Я заглянула в кастрюльку – какой же воробушек маленький! С собой я принесла кусочек хлеба с котлеткой, положила его перед бабушкой. Она посмотрела на меня и заплакала, потом отщипнула маленький кусочек и заела воробья.
С черного рынка вернулась мама, и я заметила, что она похудела еще больше. Черты ее лица стали грубыми, почти мужскими. Голод грызет всех беспощадно. Мама устало прилегла на диван. Обменять табак на хлеб ей не удалось, но на деньги она купила творог почему-то черного цвета. Мы не покупаем на толкучке ни котлеты, ни студень – все это может быть из мертвечины. Сашета и мама стали есть эту черную массу, похожую на жирную землю. Я тоже попробовала – никакого вкуса. (...)
9 марта. Шли с занятий по Новосильцевской улице и увидели лежащего на снегу солдата. Он уютно свернулся калачиком, голову положил на ком снега. Мы стояли и сомневались: живой он или мертвый? Вдруг Сережка Иванов пнул его ногой и поморщился: солдат был совсем замерзший, как камень. Откуда он шел? Из госпиталя или в госпиталь и когда успел так промерзнуть? Утром его еще не было. Мне сначала нравился Сережка Иванов, и в первую очередь потому, что он похож на Геню. Такой же беленький, с голубыми глазами. А теперь разонравился за то, что пнул солдатика. Ведь к мертвому тем более надо относиться уважительно. (...)
12 марта. Евгения Трофимовна просила, чтобы мы похоронили ее в отдельную могилу. Для этого она оставила 1,5 кг сахару и золотые часы. Но у мамы уже кончились силы. Аня болеет. И мама отдала Трофимовну в общую могилу на Пискаревское кладбище. Теперь же ужасно переживает, что не исполнила последнее желание умершей. Я пыталась ее успокоить тем, что на могилку к Трофимовне все равно некому ходить, а братская могила, может быть, будет охраняться государством. (...)
28 апреля. Копаем землю вокруг наших бараков. Земля твердая, наверное, сто лет ее топтали, и никогда на ней ничего не росло. Но мы копаем, копаем все подряд. В центре города вскапывают все газеты, скверы – все, все под овощи! Мои на Сердобольской тоже получили участок во дворе дома. Я помогала копать и видела в земле много кирпичной крошки. Вырастут ли овощи? Сашета прикапывает удобрение (фекалии). Она совсем высохла, но не унывает, работает. (...)
15 июня. Только сегодня узнала, что еще в марте умерла Верочка Писакина. Умерла уже на Большой земле от дизентерии. Ее сняли с поезда в Саратове, а легкомысленная мамаша поехала дальше. Господи! Неужели она не понимала, что делается на эвакопунктах?! Сколько там больных и слабых людей, и некому хорошо ухаживать. Что ее несло дальше? Стремление к сытой жизни? Верочка! Моя добрая милая подружка, тебя уже нет. А я так часто думала о тебе, как о живой.
22 июня. (...) Поздно вечером мы с Сашетой видели, как Ляля Никитина, живущая в доме напротив, таскала овощи с чужих грядок. Встанет в дверях, оглядится и – раз на грядку! Подергает второпях – и в дом. Глупая, ведь из окон нашего дома все видно как на ладони.
Ляля не принадлежала к нашей дворовой компании, так как жила в другом доме и гуляла в маленьком садике, огороженном с трех сторон сараями. Этот кусочек земли был превращен жителями небольшого двухэтажного дома в райский уголок. Однажды в щель сарая я видела, как из дома выбежала Ляля в бархатном вишневого цвета платье. Позади шла ее мама с расческой. Ляля, щурясь от ярких солнечных лучей, села на скамейку среди цветущих яблонь, а мама нежно и ласково расчесывала ее золотистые косы. Зимой сорок первого умер Лялин отец, а мать, не выдержав блокадного ужаса, перерезала себе вены. Старший брат, кадровый военный, с первых дней был на фронте. Ляля осталась одна. Сослуживцы матери устроили ее на работу в Геофизическую обсерваторию. В начале войны сломали забор, отгораживавший цветущий садик от улицы, и мы стали собираться на новом месте под грушей. Но Ляля редко выходила к нам, видимо, не совсем уверенно чувствовала себя в нашей сдружившейся компании. Как ей живется теперь одной в эти тяжкие дни? И разве можно осуждать голодную девчонку за съеденную редиску с чужой грядки? Но предупредить ее надо обязательно. (...)
22 августа. Вчера мне исполнилось 15 лет. Но этот день прошел в обычном дежурстве. Я никому об этом не сказала и домой отпроситься не смогла. Да и что тут особенного? 15 лет – даже паспорта не полагается.
