Блицкриг в Европе, 1939-1940. Польша - Б. Лозовский
Утром 1 сентября Гитлер выступил с речью, в которой сказал: «Германия не имеет никаких интересов на Западе»[108]. В те же часы Бек обратился к Парижу и Лондону: польское правительство уверено, что «...может рассчитывать на немедленную помощь союзников»[109]. Однако Боннэ немедленно ответил, что без согласия парламента ничего сделать нельзя, но что парламент соберется лишь 2-го[110]. Французское правительство ухватилось за предложение Муссолини созвать мирную конференцию[111], которая, как телеграфировал Боннэ в Рим, позволит «достигнуть всеобщего умиротворения»[112]. Опять жаргон и дела Мюнхена! Но Бек в 21:30 заявил французам: «Речь больше не идет о конференции, а о том, чтобы союзники дали совместный отпор и сопротивлялись наступлению»[113]. Тем временем английский посол вручил Риббентропу ноту: английское правительство без колебаний выполнит свои обязательства Польше, если Германия не отведет с польской территории свои войска.
Беспокойство поляков росло. Утром 2-го польский посол в Париже настаивал на немедленном выступлении Франции, но получил ответ, что парламент «соберется сегодня после обеда».
Наконец парламент собрался. Речь Даладье разочаровала Варшаву — премьер говорил только о французской обороне и о том, что «ни один француз не поднялся бы, чтобы вступить на чужую землю»[114]. Но речь и убедила Гитлера, что его расчеты верны. Через несколько часов Англия и Франция передали в Рим о своем стремлении к немедленной подготовке мирной конференции. Боннэ сообщил Галифаксу, что Франция не готова вступить в войну: эвакуация городов не начата, железные дороги забиты туристами, в случае воздушных атак могут быть большие потери[115]. Теперь у Гитлера не оставалось и тени сомнений. Он подхлестывал армии, наступавшие в Польше.
Глава III
БОРЬБА В ЦЕНТРАЛЬНЫХ РАЙОНАХ ПОЛЬШИ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ СРАЖЕНИЯ
1
Объявление Англией и Францией войны Германии 3 сентября 1939 г. было неизбежной реакцией на гитлеровскую агрессию против Польши. Поступить по-иному правящие круги Англии и Франции не могли. Они слишком хорошо понимали, что еще раз отступить — значило бы потерять международные позиции и престиж, уже достаточно подорванный Мюнхеном, добровольно признать Германию победительницей в империалистической борьбе и гегемоном в Центральной Европе, сразу же оказаться в числе второразрядных держав. Это привело бы также к серьезному подрыву экономического и политического могущества британского и французского империализма. Война была объявлена, тем более что для этого не ощущалось недостатка в благородных мотивах, и первым среди них было выполнение обязательств перед Польшей. Однако очень скоро выяснилось, что союзники меньше всего намерены вести открытую борьбу с врагом[116].
Вступление в войну Англии и Франции приободрило поляков. Возникли надежды на поворот в ходе событий, которые, как теперь стали предполагать в Варшаве, смогут войти в русло, предусмотренное первоначальными стратегическими планами.
Полякам было что попросить у своих союзников. Прежде всего требовалась немедленная поддержка авиацией.
Вечером 6 сентября польский посол в Париже по поручению из Варшавы передал французскому министерству иностранных дел ноту, в которой выражалось мнение, что в Германии война воспринята народом с ясно выраженным пессимизмом. Поэтому, по мнению польских руководителей, надлежит сделать все, чтобы «нанести удар по моральному состоянию врага». Для этой цели предлагалось: «...1) Провести против территории Германии операцию военно-воздушных сил союзников, которая в результате энергичных бомбардировок военных объектов убедила бы население в том, что союзники ведут войну активно, и вызвала бы панику в центрах.
2) Прорвать хотя бы в двух пунктах линию Зигфрида с целью ликвидации мифа о ее неприступности...
3) Провести хотя бы небольшой морской десант на германское побережье»[117].
Вскоре после того как эта нота оказалась в стенах французского министерства иностранных дел, польскому послу был вручен ответ: «Завтра, а самое позднее — утром послезавтра будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков против Германии, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте»[118]. На первых порах поляки большего и не ждали. Но в Варшаве никто не знал, что в тот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена, что в обстановке общих германских успехов на польском фронте отправить в Польшу несколько подразделений французской авиации было бы слишком рискованно. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики не появлялись ни в германском, ни в польском небе. На конференции 8 сентября во французском Главном штабе с участием премьера Даладье все пришли к выводу, что не может быть и речи о направлении в Польшу каких-либо подразделений французской авиации. Гамелен в своем выступлении заявил: «Если решимся на бомбардировку целей, не носящих военного характера в полном смысле этого слова, то есть других целей, кроме самих войск... то это вызовет со стороны Германии немедленную реакцию, которая может серьезно затруднить наше сосредоточение»[119]. Через сутки, отвечая на очередную просьбу польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил своим союзникам, что до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий. Черчилль пишет в своих мемуарах: «Французское правительство просило нас воздержаться от воздушных атак на Германию, утверждая, что они вызвали бы ответные атаки на их промышленные предприятия, лишенные защиты. Мы удовлетворились сбрасыванием листовок, которые должны были морально воздействовать на немцев»[120]. Известный английский политический деятель консерватор Эмери вспоминает, как он зашел 5 сентября к министру авиации К. Вуду с предложением организовать поджог Шварцвальда, чтобы лишить немцев строевого леса. «...Я онемел от изумления, — пишет Эмери, — когда он объявил мне, что не может быть и речи даже о том, чтобы бомбить военные заводы в Эссене, являющиеся частной собственностью, или линии коммуникаций... Когда я спросил его, неужели мы даже пальцем не пошевельнем, чтобы помочь полякам, он вообще не ответил»[121]. 9 сентября польский военный представитель в Лондоне Норвид-Нойгебауэр узнал, что Англия не имеет никаких планов помощи Польше[122].
Все многочисленные попытки польского военного атташе в Париже побудить французское руководство к активным действиям оставались безрезультатными. 6 сентября атташе сообщал в Варшаву: «На французско-немецком фронте спокойствие. Взаимное наблюдение... Мое старание в деле выполнения конвенции ген. Каспшицкого не приносит доселе результата»[123].
Через два дня в очередном донесении атташе писал: «До 7.09.39 10 часов на западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий
