Максим Оськин - Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне
Действительно, с объявлением мобилизации пехотные полки получали множество лошадей. В мирное время лошадей имели только командир полка, старший полковник, старший адъютант и два командира батальонов. Теперь же лошадей должны были получить все командиры вплоть до ротных, врачи, пулеметчики, образовывалась команда конных разведчиков, а также существенно увеличивался обоз. При этом, конечно, забывалось, что «обозы — это враг каждой армии. Это смерть маневра. Это уязвимая цель для неприятельского огня»[104].
А ведь с увеличением числа лошадей в пехотных подразделениях количество специалистов по уходу за ними отнюдь не стало большим. Конечно, командиры старались отбирать для ухода за лошадьми знающих солдат из крестьян. Однако уход за крестьянской лошадью и за лошадью кровной — это все-таки некоторая разница. К новым лошадям приходилось привыкать во всем — кормлении, чистке, поении и т.д. Многое отличалось, и разительно. Младший полковой врач 11-го Финляндского стрелкового полка (22-й армейский корпус) вспоминал, что среди присланных в полк мобилизованных лошадей «оказалось очень много ценных животных. И вот, как это ни кажется теперь странным, у господ офицеров, из коих большинство сидело на лошадях, как собака на заборе, разгорелись глаза. Я собственными ушами слышал, как эти люди, из которых мало кто остался в живых после первых же боев, с восторгом рассчитывали, сколько они заработают, продав свою лошадь по возвращении с похода! Выбирали они себе лошадей не с точки зрения их применимости на войне, а с точки зрения их ценности. Когда же им предложили их поседлать и попробовать, на это мало кто решился»[105].
Ясно, что строевая лошадь являлась большой ценностью. Поэтому их старались беречь с особенной тщательностью — обыкновенная крестьянская лошадка под седло кавалериста не годилась. В частях часто страдали офицерские лошади, которые навьючивались разнообразными грузами сверх всякой нормы. Перегрузка вела к тому, что лошади сбивали себе спины, а это, в свою очередь, выводило лошадей из строя. Как вспоминает А.В. Горбатов, нормальный вес вьюков на запасных офицерских лошадях не должен был превышать трех пудов. Эти почти пятьдесят килограммов складывались из двух чемоданов по бокам лошади и постели сверху[106]. Здесь также интересен вопрос относительно казачьих лошадей. Если регулярные войска получали казенных лошадей, то казаки, как известно, выходили на войну с собственной лошадью. С другой стороны, такой подход освобождал казака от случайностей — с какой лошадью явился на службу, с той и будешь воевать. Однако многочисленность казачьей конницы (к 1917 году казаки составляли более семидесяти процентов всей конницы Действующей армии; в начале войны — около половины) вскоре сравняла их с прочими конными подразделениями. Да и домой лошадь казака уже не могла возвратиться. В случае гибели казака в бою его лошадь и седло оставались собственностью полка, а семья получала деньги — по минимальной государственной расценке — 250 рублей за лошадь и 38 рублей за седло[107].
Как только стало ясно, что решить судьбу войны одним победоносным ударом не удалось, командование еще более активно занялось проблемой сбережения конского состава Действующей армии. Слишком многое стало зависеть от одного из главнейших помощников человека. Лучшие лошади отправлялись в строй, под седло, худшие — в обозы. А ведь в войсках увеличивалось количество конницы, артиллерии, пулеметов. Скачками, но все равно увеличивалось. Соответственно, в то время как в стране понемногу иссякал годный для войны конский запас (потери, болезни, оставление территории вели к общему сокращению конского поголовья в России), фронт требовал еще больше лошадей. Их же требовал и разраставшийся с каждым днем тыл. При этом, конечно, возраставшие нужды фронта в лошадях были гораздо больше, нежели безвозвратные потери конского состава. Это увеличивавшееся требование Действующей армии на лошадей можно проследить на статистических данных относительно числа лошадей на фронте в различные периоды войны. Можно видеть, что это число только увеличивалось, ни разу не получив тенденции к своему уменьшению. Цифры показаны в конце главы.
Прежде всего забота о сбережении конского состава касалась общего изнурения лошадей в ходе войны. В чем здесь дело? Смысл вопроса заключается в том, что как кавалерийские дивизии, так и обозы, и артиллерия несли потери в лошадях от непроизводительности их деятельности. Известно, что это человек может перенести очень и очень многое, а вот лошадь — не может. С началом войны кавалерийские дивизии, естественно, были подчинены общевойсковому командованию — корпусным и армейским штабам. Царствовавший в первые месяцы войны значительный хаос управления вынуждал войска совершать ненужные переходы и нелепые маневры. И если пехота сносила это с крестьянской покорностью судьбе, то лошади выбывали из строя: «Серьезность предъявляемых кавалерийскому коню требований делает его службу крайне тяжелой. Та огромная убыль лошадей из кавалерийских частей, которая наблюдается в военное время, достаточно ясно показывает, что ряды эскадронов тают не столько от огня противника, сколько от чрезмерно тяжелой работы»[108].
Этой проблемой русские кавалеристы были озабочены еще задолго до войны, ориентируясь на действия общевойскового командования, что проводились на маневрах. В 1945 году И.В. Сталин отмечал, что современный общевойсковой начальник обязан в деталях знать особенности деятельности, использования и применения отдельных родов войск — от танков до авиации. В период Первой мировой войны родов сухопутных войск было всего три (молодость авиации и ее малочисленность в русской армии не позволяют говорить о ней как о полноценном отдельном роде войск). Однако и здесь высшие начальники — командиры корпусов — оказывались не на высоте требований. Задолго до войны один из лучших кавалерийских командиров русской армии — граф Ф.А. Келлер — писал: «Сбережение кавалерии должно пониматься в смысле сбережения ее конского состава, но не в бою, а до боя, в не переутомлении его ординарческой службой, не держании лишнее время под седлом, не изнурении сторожевой службой, и не гоняний бесцельно на разведки, то есть не назначая два и три разъезда туда, где один легко справится с задачей»[109].
Разумеется, что благие пожелания так и оставались благими пожеланиями. Поэтому командование и стало предпринимать меры во имя сбережения коней. Для изнуренных лошадей организовывались тыловые сборные пункты. При этом кавалерийские лошади помещались отдельно от артиллерийских и обозных, так как разные лошади требовали несколько отличающегося ухода. Да и кавалерийские дивизии нуждались в более быстром ремонтировании своего конского состава, нежели артиллерия и обозы, так как заменить строевую лошадь равноценной было гораздо сложнее. На этих пунктах под наблюдением ветеринарных врачей лошади получали усиленную подкормку, чтобы опять стать годными для фронта. Те же лошади, что не годились для продолжения службы в коннице, передавались в тыловые конские запасы. Эти лошади использовались в тыловых войсках, где не требовалась тяжелая, зачастую с надрывом, работа лошадей. Например, приказ по 7-й армии от 31 октября 1916 года гласил: «В целях сбережения конских запасов фронта и бережливого их использования, Главнокомандующий [армий Юго-Западного фронта] признал соответственным назначать для обслуживания ополченских частей бракованных лошадей кавалерии и артиллерии, которые могли бы еще нести службу в названных частях в отношении путей сообщения. Назначение бракованных лошадей в тыловые части дает возможность использовать часть имеющихся в них хороших лошадей»[110].
Следовательно, о сохранении строевых лошадей старались заботиться особенно тщательно. Однако здесь вставала иная проблема — перемещение лошадей не обратно в свои подразделения, а туда, где в них имелась насущная необходимость. Лошади, убывавшие на слабосильные пункты, исключались из списков частей, посылаясь затем в войска уже в качестве укомплектований. То есть хозяева-кавалеристы, отправив своих любимцев и друзей (а отношение к лошади на фронте часто было лучше и трогательнее, нежели к другу) в тыл, могли уже не получить их назад. В то же время объективно происходившее снижение требований к лошадям вынуждало командование требовать от войск «браковать не по формальным признакам роста или возраста, а лишь в случае действительной непригодности к службе».
Однако кавалерийские лошади, по идее, должны были возвращаться обратно к своим хозяевам, для этого их снабжали соответствующими документами при поступлении на слабосильные пункты. Но этого часто не соблюдали. В итоге войсковые части, боясь, что лошадей не возвратят, вообще не отсылали их в тыл, что вызывало усиленный падеж лошадей на передовой. Ведь и заботиться о них было некому, и фураж на них невозможно было выписывать, так как по строевым спискам части данные лошади проходить не могли. Как ни странно, но подобные опасения не являлись напрасными, что признавалось и на самом высоком уровне. Например, приказ по армиям Северо-Западного фронта от 9 февраля 1915 года за № 577 гласил: «Во избежание подмены в отделениях конского запаса хороших лошадей дурными, предписываю, чтобы при переездах с позиций в конские отделения лошади, отправленные из частей, обязательно таврились или же прибывали с пломбами».
