Коллектив авторов - Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох
Социальный порядок и военный опыт
Классификация населения согласно его религиозной, национальной или социальной принадлежности была значимым инструментом регуляции отношений между элитами и широкими массами в империях. В то же время отдельные индивиды или группы, чтобы установить свою личную или коллективную принадлежность в обществе, обращались к закрепленным в законах нормам или к категориям ученого дискурса. Подчас они пользовались ими для того, чтобы обосновать собственные требования или интересы перед лицом имперских властей или перед другими социальными группами{18}. Статьи, опубликованные в первой части сборника, посвящены различным вариантам столкновения с войной и рассматривают их в контексте принятых в то время моделей социального устройства, их легитимации и реализации представителями правительства, военных властей и чиновничества, прочими экспертами и гражданским населением. В докладах подчеркивается, что военный опыт конкретной личности зависел не только от того, застал ли ее конфликт на линии фронта или же в тылу. Решающее значение также имело то, к какой социальной группе причисляли эту личность и насколько данная группа, в свою очередь, была представлена в господствовавших публичных дискурсах. Национальная принадлежность, религия или инвалидность — параметры, игравшие ключевую роль в восприятии и переживании войны. От них зависело, будет ли человек классифицирован как лицо, лояльное в отношении правительства, или же его признают потенциальной угрозой интересам империи. Помимо этого, названные параметры задавали пределы свободы действий человека в общественной, политической, а порой и в личной жизни, а также предопределяли его возможность публично выражать свои интересы.
Петр Шлянта исследует отношения польского населения и царской армии в период от вторжения российских войск в Галицию в начале войны и до отвоевания этих земель австро-венгерской армией весной 1915 года. Хотя высокопоставленные чины царской армии видели в польском населении будущую опору российской власти в Галиции, политика оккупантов оставалась двойственной. Они обещали полякам культурную автономию в воссоединенной под российской эгидой Польше, но одновременно проводили политику агрессивной русификации, которая возбуждала недоверие у галицийских поляков. Кроме того, оккупация привела к обострению местных конфликтов. Чтобы заручиться лояльностью со стороны местных жителей, власть попустительствовала бесчинствам и насилию, чинимому над евреями и помещиками, в котором наряду с казацкими частями участвовало и польское население. Таким образом, представители армии и оккупационных властей пытались воспользоваться национальной и культурной неоднородностью региона для реализации собственных властных амбиций.
В статье, посвященной положению мусульман в царской армии, Франциска Дэвис задается вопросом о том, каким образом возможно было создать патриотическую армию в условиях многонациональной и мультирелигиозной империи. Учитывая разнородный состав империи, выработать единые нормы призыва по прусскому образцу едва ли представлялось возможным. Так, вопреки публичным заявлениям со стороны царского правительства, отсутствовала единая стратегия интеграции мусульман в армию Российской империи. Хотя мусульманам после вступления в войну Османской империи осенью 1914 года пришлось воевать со своими единоверцами и по этой причине, по крайней мере в Петербурге, в них усматривали угрозу имперским интересам, в целом среди представителей армии и чиновничества не было сомнений в верности солдат-мусульман царю и отечеству. Однако надежды мусульман на то, что за воинскую службу их вознаградят расширенными возможностями участия в политической жизни страны, не оправдались: царское правительство сочетало традиционные административные меры по интеграции отдельных сообществ в империю с политикой этнизации и национализации. Вплоть до своего свержения в 1917 году царские власти наотрез отказывались хотя бы частично поступиться своими притязаниями на господствующую роль.
В статье Александра Зумпфа подчеркивается, что водораздел в царской империи проходил не только по этническим и религиозным границам, но и по социальной принадлежности. Значимость такой социальной группы, как инвалиды войны, равно как и беженцев{19}, в ходе войны неуклонно возрастала. Для России уход за ранеными солдатами представлял собой серьезную проблему транспортного и управленческого порядка. Кроме того, появление инвалидов обременило систему социального обеспечения, в связи с чем все больше экспертов — хирургов, психологов, сотрудников различных министерств — предлагали свои способы классификации раненых. Это имело решающие последствия для самих пострадавших. От присуждения увечному солдату определенной категории инвалидности зависело место, отводившееся ему в социальной иерархии военных лет, а также то, вернут ли его на фронт, или ему придется пройти профессиональную переподготовку, или же ему причитаются государственные социальные пособия.
В статьях этого раздела можно также увидеть, что классификацию общества нельзя было считать всего лишь однонаправленной операцией «подсчета, сортировки и уничтожения» (Holquist){20}. Социальная классификация также могла способствовать формированию группового самосознания. Подчас политические игроки того времени пользовались классификационными категориями для того, чтобы публично отстаивать собственные интересы или требовать расширения своих политических прав. И хотя их успехи оставались скромными или же обесценились после прихода к власти большевиков, здесь прослеживалась четкая стратегия. Личный опыт военных лет был осмыслен как коллективный в соответствии с категориями социального порядка и использовался в качестве политического аргумента.
Публичная коммуникация и память о войне
События Первой мировой войны разворачивались не только в окопах и на полях сражений. Во всех государствах, участвовавших в войне, публичная сфера стала значимой ареной военных действий.
Презентация войны в средствах массовой информации была ключевым инструментом для утверждения легитимности военных мер. Внедряя в сознание образ врага и разъясняя цели войны, общество старались привлечь на сторону правительства и мобилизовать для участия в войне. Изображения солдат, медсестер и монархов подкрепляли представления о национальном единстве, защищать которое надлежало всем группам населения. При этом повсеместное присутствие военной темы в печати и кино, на открытках и в иллюстрированных журналах, в литературе и даже в моде было вызвано активной деятельностью совершенно различных социальных групп и организаций. Помимо государственных пропагандистских ведомств и спецслужб, свой вклад в дело патриотической мобилизации внесли и частные издательства, благотворительные организации, товарищества, предприниматели, интеллектуалы и деятели искусства{21}. В послевоенный период война послужила точкой отсчета для индивидуального и коллективного самопознания. Памятники, романы, песни и музеи сохраняли ее облик в памяти современников и последующих поколений{22}.
Не была исключением и Россия. Юлия Жердева рассматривает в своей статье визуальное отображение военной разрухи в годы, когда новости, пропаганда и юридические доказательства легко смешивались друг с другом. Она показывает, что в сводках о происшествиях на фронте, составленных журналистами и сотрудниками различных госучреждений, сквозило намерение морально очернить неприятеля в глазах российского населения. Фотоснимки и иные наглядные иллюстрации играли значимую роль в создании картины войны в средствах массовой информации. Впрочем, в отличие от последующих десятилетий, жертв Первой мировой войны в России изображали весьма осторожно. Вместо них господствовали другие визуальные мотивы — памятники архитектуры и культуры, разрушенные во время наступления немцев. Поэтому на визуальном уровне война представлялась скорее культурной, чем гуманитарной катастрофой.
Борис Колоницкий наглядно показывает в своей работе, насколько активно царская семья прибегала в военные годы к использованию новых форм массовой коммуникации. В начале войны царица Александра Федоровна и ее дочери добровольно прошли курсы медсестер и ухаживали за ранеными в военных госпиталях. И хотя они считали это своим личным вкладом в ведение войны, ничто не помешало официозной пропаганде воспользоваться этой совершенно нехарактерной для членов правящей семьи деятельностью в своих целях: на плакатах, почтовых карточках и в иллюстрированных журналах царица и ее дочери позировали в форме сестер милосердия. Тем самым населению стремились внушить, что царская семья не только исполняет свой монарший долг, заботясь о благе подданных, но и разделяет тяготы войны бок о бок с народом. Однако эта пропагандистская кампания произвела двойственный эффект. В ходе войны образ самоотверженной, заботливой сестры милосердия перестал восприниматься однозначно. В публичном дискурсе медсестра все чаще наделялась чертами порочности и греховности. Поэтому современникам подчас казалось, что новая роль царицы и ее дочерей лишает монархию священного ореола, и они усматривали в этом симптомы всеобщей моральной и социальной деградации.
