Марк Ферро - Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история

1.

ПРЕЛЮДИЯ К ВОЙНЕ (1918–1939)

НАСЛЕДСТВО

Сравнивая последствия Версальского мирного договора (1919) с последствиями Венского конгресса (1814–1815), Генри Киссинджер в книге «Восстановленный мир»{1} отметил, что последний обеспечил Европе несколько десятилетий мира, в то время как на следующий же день после подписания Версальского, Сен-Жерменского и Трианонского договоров в Европе потянуло душком войны, которая не преминула разразиться менее чем через двадцать лет.

Почему?

Потому что в 1815 г., по мнению Киссинджера, страны — победительницы Наполеона смогли сохранить Францию, поверженную страну, практически в границах 1792 г., т. е. тех, что существовали на момент начала войны между Революцией и остальной Европой. Эти державы сражались и действовали по принципу легитимности. Именно по этому принципу они не только восстановили границы Франции, но и вернули трон законному правопреемнику французской монархии Людовику XVIII.

В 1919 г. страны-победительницы утверждали, что воевали, помимо прочего, во имя права народов на самоопределение, сформулированного президентом США Вильсоном. К этому принципу Германия присоединилась накануне своего поражения, точно так же, впрочем, как и Советская Россия, по заявлениям Ленина.

Договорами 1919 г. победители, вместо того чтобы облегчить участь побежденных, скорее, усугубили ее. Разумеется, они применили на практике принцип права народов на самоопределение. Но отнюдь не в пользу проигравших. Так, на обломках империи Габсбургов родились или возродились Чехословакия, Югославия, Польша. Когда же Австрия, потерявшая былых вассалов и сама превратившаяся в страну-придаток, пожелала присоединиться к Германии, ей было в этом отказано, поскольку в таком случае побежденная Германия стала бы в 1919 г. мощнее, нежели в 1914 г. Помимо этого, судетских немцев, не спрашивая их мнения, отдали Чехословакии. Данциг, на три четверти заселенный немцами, оторвали от рейха и назвали «вольным» городом, с тем чтобы Польша получила выход к морю. Часть венгерской Трансильвании перешла к Румынии и т. д.

К перечислению этих фактов можно добавить следующее замечание. Существует еще одно различие между последствиями Венского конгресса и Версальского мира. Хотя в 1815 г., несмотря на победу легитимистов, некоторые революционные группировки выжили (от Буонарроти до Бланки и карбонариев), приняв эстафету политической борьбы у Бабёфа и якобинцев, настоящего революционного движения не наблюдалось вплоть до 1848 г., когда зарождающийся рабочий класс и идеи социализма объединили свои силы под знаменем республиканских идеалов. К моменту же Версальского мира революция только что свергла старый режим в России, революционное движение захватило Германию, а затем и Венгрию. «Зараза» грозила распространяться и дальше.

Перед лицом угрозы революционной экспансии, с одной стороны, и националистических требований, с другой, «буржуазные» правители государств-победителей ответили сначала на первую из них. Они предприняли военные действия против молодой республики Советов и установили своего рода «санитарный кордон» по ее границам, создав ряд «лимитрофов» из стран Прибалтики, в свою очередь требовавших независимости. Но, должно быть, забыли, что революционное движение не знает границ, что за ним стоял такой оплот, как Россия, коммунистические партии и главный штаб — Третий Интернационал, руководимый из Москвы. Подобная ситуация пугала имущие классы, благонамеренных обывателей, а в скором времени стала тревожить даже демократов.

Вторую угрозу лидеры государств-победителей надеялись устранить с помощью третейского суда, путем создания Лиги Наций, обосновавшейся в Женеве и призванной обеспечить коллективную безопасность и запланированное всеобщее разоружение. Они не учли одного: не имея реальной принуждающей силы, Лига Наций была в состоянии защищать мир лишь цветами красноречия. Чего стоили эти хрупкие заграждения в случае взрыва Германии — пороховой бочки в самом сердце Европы, страны, униженной мирными договорами и раздираемой начинающейся революцией?

ГИТЛЕР И ГЕРМАНИЯ: ПРИПОМИНАЯ БЫЛЫЕ ОБИДЫ

Если посмотреть кинокадры времен перемирия 1918 г. в Париже, Лондоне и Берлине, они просто поражают сходством. Какая радость на лицах! Повсюду развеваются флаги, юные девушки забрасывают пришедших с войны солдат цветами — царит буйное веселье[1].

Однако различие все-таки есть.

Французы и англичане знают, что выиграли войну и победа за ними. Немцы не в курсе, что проиграли, — они, как им сказали, «вернулись с поля битвы непобежденными». Церемонии торжественной встречи фронтовиков в какой-то степени укрепили их в этой иллюзии. Они и представить не могли, сколь суровыми окажутся условия перемирия. Да и как можно было это представить? Ведь в течение четырех лет их родина оставалась нетронутой. Можно вообразить их бешенство, бессильную ярость и боль! «Ночь внезапно застлала пеленой мой взор, и я разразился рыданиями впервые после того, как побывал на могиле матери»{2}.

Гнев и отчаяние, испытанные Адольфом Гитлером, овладели всеми, когда стали известны условия Версальского договора. Согласно статье 231 Германии вменялся в вину военный ущерб, который она нанесла как агрессор. Ей пришлось не только выплачивать репарации и столкнуться с унизительным отказом в приеме в Лигу Наций, но и потерять исконно немецкие земли вопреки декларированному праву народов на самоопределение. В том же праве было отказано и австрийцам, которые после распада Габсбургской империи попросили о присоединении к рейху.

Большинство общественности кипело возмущением в адрес «ноябрьских преступников», т. е. подписавших Версальский договор христианских и социал-демократов, которых и так уже подозревали в том, что своей революционной агитацией они наносят армии предательский удар в спину. Безусловно, этот миф был создан в какой-то степени не без участия самих подписантов, упорно критиковавших политическое и военное руководство. Но прежде всего он исходил от верховного командования, которое сразу же после провала наступления в июле 1918 г. стало настаивать, чтобы канцлер Максимилиан Баденский подписал перемирие, прежде чем противник вторгнется в пределы страны{3}. По сути, вера в существование внутреннего врага сложилась во время войны, изначальный смысл которой постепенно почти забылся из-за яростного противостояния пацифистов и националистов. Последние, а еще в большей степени бойцы добровольческих корпусов, у которых отняли их победу над большевиками в Прибалтике, пережили сильное потрясение. Не меньшее потрясение испытали все, кто не понимал, почему их страна согласилась признать себя побежденной. Во многих отношениях война была, конечно, окончена. Но в головах людей она все равно продолжалась{4}.

Неприятие Версальского мира — иностранного «диктата», осуждение «ноябрьских предателей» сопровождалось отторжением демократического режима, привезенного в Веймар в обозе победителей. Демократия рассматривалась как «мальчик на побегушках у держав-победительниц». В одном только Мюнхене, где демобилизованный капрал Адольф Гитлер вновь встретился с товарищами по окопам, насчитывалось около пяти десятков общественных объединений, которые по пивным активно обсуждали сложившуюся ситуацию и вовсю клеймили виновников поражения, стыдя их за предательство.

Но это еще не все.

Пока шла война, жизнь в Германии текла по-прежнему. Военные действия разворачивались за пределами немецкой территории, и только с приходом Ноябрьской революции 1918 г. вооруженные стычки и забастовки внезапно прервали повседневный, обычный ритм жизни — повсюду воцарился хаос{5}. После восстания вдохновленных российским Октябрем спартаковцев, которое объединенными усилиями подавили социал-демократы и армия, за улицу, это новое поле битвы, начали борьбу добровольческие корпуса и вооруженные формирования политических организаций. Германия превратилась в «сумасшедший дом». «Страну трясет, — писал Гитлер. — Если бы житель Луны спустился на землю, то просто не узнал бы Германию. Он сказал бы: неужели это прежняя Германия?»

Для него, как и для всех остальных участников праворадикальных группировок, состоявших на тот момент из демобилизованных военных и членов былых политических партий, от которых остались одни осколки, вина за все происходящее лежала на тех разлагающих силах, что именовались марксистскими партиями и чья политическая риторика приводила его в бешенство еще до начала войны. «Они отрицали и отбрасывали все: нацию — выдумку капиталистического класса, понятие родины — инструмент буржуазии, созданный для эксплуатации рабочего класса, верховенство закона — способ подавления пролетариата, школу — призванную растить рабов, религию — средство лишить людей сил, мораль — основу глупого долготерпения, годного лишь для баранов, и т. д. Не осталось ничего чистого и святого, что они не изваляли бы в грязи!» («Майн кампф»){6}.