Победы, которых могло не быть - Эрик Дуршмид
— Halt! Halt!— надрывался австрийский офицер. Некоторые солдаты приняли непонятную команду за хорошо известный им клич: «Алла! Алла!» и начали палить куда ни попадя.
Тем временем на другом берегу реки мирно уснувшая австрийская армия была неожиданно разбужена звуками беспорядочной пальбы. Авангард наткнулся на турок! Над землей нависла полная, пугающая темнота, солдаты не видели происходящего за рекой, только слышали выстрелы и крики, им и в голову не пришло, что турки здесь абсолютно ни при чем. Стоны умирающих укрепляли в них самое, пожалуй, глубокое из человеческих чувств — страх перед смертью.
Посреди лагеря находился загон с упряжными лошадьми. Перепуганные все нараставшим бедламом животные повалили ограду и умчались прочь, цокая копытами не хуже кавалерийского полка. Командир армейского корпуса решил, что подвергся налету вражеской конницы, и приказал артиллерии открыть огонь. Загрохотали орудия, ночь озарилась багровыми вспышками, ничего не понимающие солдаты падали на землю и умирали. В небо взвился нестройный, отчаянный вопль: «Турки! Турки! Спасайтесь! Все пропало!»
За какие-то минуты паника охватила всю армию, теперь можно было и не пытаться объяснить этой разноязычной толпе, что именно произошло на другом конце моста. Один из полков снялся с места и поспешно двинулся в тыл, его примеру последовал другой, третий... Вскоре вся армия плотной людской волной покатилась назад. Благодаря своей этнической разнородности, австрийские полки по большей части не имели общего языка, не могли переговариваться, а потому, зачастую, принимали друг друга за вражеские отряды. В ужасе от перспективы попасть в руки диких турецких головорезов, которых хлебом не корми, только дай отхватить ятаганом христианскую голову, они в упор палили друг в друга.
Император, все еще не совсем оправившийся от болезни, изволил почивать в своей карете. Ошалелый от сна и лекарств, Иосиф выбрался наружу и попытался разобраться в происходящем. Он слышал дикие вопли быстро приближающейся толпы. Едва один из адъютантов помог ему сесть на коня, как толпа накатила. Адъютант заслонил императора и стал отбиваться от обезумевших, бегущих куда глаза глядят солдат. Он зарубил нескольких из них саблей, но затем упал на землю и был затоптан. Императора сбросили с коня, в конечном итоге, он оказался в реке. Промокший до нитки, дрожащий от страха перед турками, Иосиф добрался до Карансебеша и укрылся в каком-то доме, где его и нашли сбившиеся с ног телохранители. (Нечто похожее случилось и с его младшим братом, эрцгерцогом Францем, которого, в конечном счете, выручил его полк.)
Возницы интендантских фур улепетывали в тыл на своих битюгах, артиллеристы обрезали постромки, бросали орудия на произвол судьбы и мчались туда же, в тыл, подальше от непонятной, но грозной опасности. Они топтали копытами и рубили саблями любого, кто пытался их остановить. Таким образом нашли свой конец многие офицеры, паника раздулась до невероятных размеров. Люди убегали, стреляли, умирали, взывали к Господу, проклинали все на свете. Они грабили попадавшиеся под руку дома, насиловали женщин, поджигали деревни. Путь этого панического бегства был усеян брошенными ружьями, седлами, палатками, дохлыми лошадьми, одним словом — всем тем мусором, который оставляет за собой наголову разбитая армия. В конце концов, офицерам и генералам удалось кое-как остановить безумное бегство, однако произошло это очень нескоро. Австрийская армия рассыпалась, перестала существовать как военная сила.
Через два дня великий визирь и его войска добрались, наконец, до Карансебеша — и не увидели австрийской армии. Зато они нашли там около 10000 мертвых и раненых австрийцев и быстренько поотрубали им головы.
Ну а если бы...
Ну а если бы — австрийские офицеры умели разговаривать со своими солдатами на их родных языках? Скорее всего, они смогли бы потушить панику в самом зародыше.
А теперь о фактах
Вскоре после Карансебешской катастрофы император писал своему брату: «Я не знаю, что делать дальше. Я утратил сон и провожу ночи в мрачных размышлениях» .
А вот отрывок письма, посланного им в то же самое время канцлеру Кауницу:
«Позорная трусость некоторых частей нашей армии послужила причиной бедствия, последствия которого невозможно исчислить. Паника охватила всех — армию, жителей Карансебеша и окрестных сел, распространилась на расстояние добрых десяти лиг. Я не в силах описать словами, какие ужасы там творились, все эти насилия и убийства».
Только отвага графа Кински и его кавалерийского полка остановила орды турецких всадников у Карансебеша, не позволила им уничтожить деморализованную австрийскую армию. К осени Лаудон сумел навести в армии порядок и повел Австрию от победы к победе. Затем наступила зима. Император был при смерти. Военная кампания 1788 года завершилась.
Весной 1789 года Селим III взошел на престол султаната и тут же повел свою армию в бой. Однако на этот раз туркам пришлось иметь дело с маршалом Лаудоном, который быстро объяснил им что к чему и изгнал их из Баната. Дунай снова стал австрийской рекой. Пока кипели эти сражения, император Иосиф II умер, сказав перед смертью: «Единственная моя мечта — это долгий и прочный мир во всей Европе».
14 июля 1789 года парижане взяли штурмом Бастилию, началась новая эра. Европе предстояло двадцать пять лет почти непрерывных войн.
Решающим фактором в битве при Карансебеше явилась бочка шнапса.
18 июля 1815 г., Ватерлоо
Пригоршня гвоздей
План, приведший к победе, называют смелым, приведший к поражению — безрассудным.
Генерал Карл фон Клаузевиц
«О войне», 1832 г.
Генерал, объезжавший строй дивизии, сидел в седле плотно, как приклеенный. Густой загар придавал его глазам почти неправдоподобную голубизну. Он осматривал своих кавалеристов со спокойным удовлетворением. Это были лучшие из лучших — les Cuirassiers de l'Empereur[83], крепкие надежные солдаты, с гордостью носившие свои стальные нагрудники и греческие шлемы, украшенные плюмажами из конских хвостов. По лицу генерала промелькнула улыбка. Да, с такими ребятами можно прорваться в самое пекло и обратно. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, сколько раз их молниеносный удар разрушал вражескую оборону и тем определял исход битвы.
В воздухе густо мешались едкие запахи пороха, конского пота и плотно спрессованной человеческой ярости — ярости, всецело направленной на врага, расположившегося там, впереди, на далекой холмистой гряде. Каждый солдат думал о скорой битве, все остальное отошло в сторону. Страх не имел над ними власти, ведь
