Первый и последний. Немецкие истребители на западном фронте 1941-1945 - Галланд Адольф "Dolfo, Keffer"
3 июня я сбил неизвестный самолет, похожий на "кертисс". Когда я летел вместе с напарником капитаном Анкум Фрэнком, мы внезапно для себя натолкнулись на две эскадрильи самолетов "моран". Сразу же завертелась воздушная заваруха. Единственное, что нам оставалось делать, — это напасть первыми, а затем попытаться скрыться как можно быстрее. Итак, я приблизился вплотную к этой "процессии Чарли" и совершил глубокий вираж вниз! Выбранный мной противник держался хорошо, но его самолет был ниже моего, и наконец с короткого расстояния во время боевого разворота я попал в его борт, самолет исчез в огне. Я пролетел мимо него всего в нескольких дюймах и при этом погнул лопасть пропеллера и свое шасси о его крыло. Мою антенну около двух футов длиной словно сбрило. "Моран", весь в огне, перевернулся и рухнул в лесу неподалеку от Мо, к северу от Парижа. Нельзя было терять ни минуты и я приблизился к еще одному самолету противника. Весь изрешеченный пулями, он пошел вертикально вниз, оставляя за собой черный шлейф дыма. Из-за того что оставшиеся "мораны" преследовали меня, я не смог до конца простелить за его крушением, и этот сбитый самолет, он стал бы моим тринадцатым, не был зафиксирован.
В Париж наши войска пошли 14 июня без единого выстрела. Немецкие сапоги промаршировали вдоль Елисейских Полей, почетный караул германского вермахта встал у Могилы Неизвестного Солдата, а в магазинчиках Монмартра появились таблички "Говорим по-немецки". После перелета правительства в Бордо маршал Петэн стал президентом и 16 июня сделал предложение о прекращении боевых действий.
Тем временем пуалю продолжали сражаться до последнего, а мы охотились за остатками воздушной армии Франции. Я попробовал применить новую серо-зеленую расцветку камуфляжа на моем самолете, но, к сожалению, ее иногда по ошибке принимали за один из редко в тот момент встречавшихся "харрикейнов". Так, однажды наш летчик-ас Бальтасар выбрал меня в качестве объекта для демонстрации своего виртуозного мастерства, и это чуть не привело к моей гибели. Но по счастливому стечению обстоятельств мое радио было настроено с ним на одну волну, поэтому услышав его указание о "харрикейне", я огляделся кругом, но никого не заметил. Бальтасар продолжал объяснять в самой интересней и ясной манере начало своей атаки, как вдруг я опознал, что он говорит обо мне и ни о ком другом. И тут я увидел его пикирующим прямо на меня с почти идеальной позиции для атаки. Он, должно быть, слегка удивился, когда, собравшись нажать на гашетку пулемета, вдруг услышал в наушниках знакомый голос, сказавший весьма громко: "Хватит дурака валять!". Наш внезапный сильный и взаимный испуг был избыт при помощи нескольких бутылок шампанского. Только после того, как мы их осушили, мы от души посмеялись над классическим примером, как надо сбивать самолет.
Совершенно неожиданно, как это часто бывает по службе, еще до того, как была окончена французская кампания, меня перевели в 26-ю истребительную группу под названием "Ударная", где я должен был принять командование над 3-м авиаполком, базировавшимся на забытом богом примитивном аэродроме. Когда я прилетел туда, стоял жаркий летний день. Во время приземления поперек посадочной полосы не было вывешено ни одного флага в честь моею прибытия. Будучи в летном обмундирования, я заметил несколько стоявших поодаль экипажей, одетых в устаревшую форму. Я испытывал смертельную жажду, и кроме того, мне очень хотелось облиться, поэтому я очень вежливо спросил, можно ли достать где-нибудь ведро воды. "Конечно, — услышал я в ответ — Там полные ведра, только это твоя забота". Они даже не предполагали, что я их новый командир. Однако я их сильно удивил и заставил-таки принести мне ведро воды, о котором спрашивал. К тому же, вылетев на боевое задание в тот же день, я добавил к своему списку еще два сбитых самолета — самый лучший способ зарекомендовать себя в качестве командира.
Это случилось 14 нюня и это были мои последние сбитые самолеты в ходе французской кампании, которая теперь быстро подходила к концу. 22 июня, 43 дня спустя после начала вооруженного конфликта, маршал Петэн подписал перемирие в Компьенском лесу.
В течение последних дней войны во Франции мы только тем и занимались, что наносили удары по наземным целям. Мы без конца расстреливали на разных летных полях устаревшие модели самолетов, которым в любом случае трудно было бы найти какое-либо применение. Нам было также строго приказано атаковать колонны противника, правда, при этом мы иногда обстреливали свои собственные войска — ошибки такого рода всегда могут произойти при выполнении подобных приказов, такое же случалось и у союзников в момент нанесения ими штурмовых ударов.
После подписания перемирия у нас был только один приказ: "Домой в рейх", так что нас скоро перевели в Мюнхен-Гладбах для ремонта и пополнения. Впрочем, наши людские потери и потери в технике были небольшими А затем поступил удивительный приказ о перебазировании в Добериц. Не начиналась ли уже другая кампания? Отнюдь нет, мы должны были служить прикрытием для объявления государственных обязательств, которые прозвучали в хорошо известной речи Гитлера, содержавшей мирные предложения Великобритании. Подобная предосторожность выглядела вполне уместной, так как действительно попадание одной-единственной бомбы в здание Королевской оперы одним махом уничтожило бы почти полностью германское Верховное командование. Именно в тот момент мы были, как никогда, готовы поддержать заявление Геринга: "Мое имя не Геринг, если когда-нибудь над Германией пролетит вражеский самолет". Позднее эти слова постоянно цитировались с постепенно увеличивавшимся чувством горечи.
После награждения армейского командования в здании Королевской оперы по всей армии прошла волна перемещений и продвижений. До меня она докатилась 18 июля 1940 гола, когда меня произвели в майоры. Но поначалу моя должность и обязанности ничуть не изменились. Из Добернца мы снова вернулись в Мюнхен-Гладбах.
Когда же 1 августа маршал Кессельринг повесил мне на шею Железный крест за заслуги — 17 сбитых самолетов и множество совершенных штурмовых атак, мы уже располагались на военных аэродромах в районе Па-де-Кале. Напротив пролива находился английский берег, на котором несколько дней спустя Германия собиралась развязать молниеносную войну.
Передовая база Кессельринга располагалась на мысе Гри-Не. Как раз во время процедуры награждения над нами на большой высоте пролетели два истребителя. "Что за самолеты?" — спросил он меня. "Спитфайры", — ответил я. Он улыбнулся: "Они первые, кто поздравляет вас".
Часть вторая
БИТВА ЗА АНГЛИЮ НАЧИНАЕТСЯ
Стратегическая необходимость этой войны, которая драматически разрасталась вплоть до осени, а потом сама собой затухла зимой 1940/41 года, и которая хорошо известна в военной истории как битва за Англию, явилась следствием политической ситуации или, говоря иначе, невозможности достичь с Великобританией соглашения о прекращении войны. Целью этих военных действий было следующее:
1. Блокада Британских островов совместно с военно-морским флотом, налеты на порты и торговые корабли, минирование морских путей и входов в гавани.
2. Достижение воздушного превосходства в качестве предварительного условия для вторжения (операция "Морской лев").
3. Разгром Англии посредством тотальной воздушной войны.
Оглядываясь назад, можно утверждать, что немецкие военно-воздушные силы, несмотря на их численную мощь и современное техническое снаряжение, вряд ли были в состоянии выполнить хоть одну из вышеуказанных задач.
Так, в соответствии с немецкими расчетами против 2500 самолетов, бывших в наличии у германских военно-воздушных сил, в распоряжении Британии находилось около 3600 военных самолетов. Численное меньшинство приблизительно уравнивалось нашим техническим превосходством. Так или иначе, но по отношению к воздушным силам, это вовсе не обязательно являлось следствием дальновидных и предусмотрительных планов. Самолет "Me-109", в то время самый лучший истребитель в мире, не просто превосходил все неприятельские модели, выпущенные между 1935-м и 1940 голами, он был лидером и являлся прототипом международной конструкции истребителя. Он появился не вследствие требований, выдвинутых ходом воздушных боев, а напротив, скорее был подарком изобретательной мысли авиаконструктора Мессершмитта. Вначале на этот самолет смотрели с большим недоверием и он был почти совсем отвергнут. Да и в серийное производство был запущен слишком поздно. Если бы массовое производство было достигнуто в первые два года войны, то это обеспечило бы немцам абсолютное превосходство в воздухе.
