Сергей Ченнык - От Балаклавы к Инкерману

Что касается взятия Балаклавы, то об этом ничего нет ни у Тотлебена, ни у Панагза. ни в рапортах Меншикова и Липранди. Последний четко указывает, что единственным желанием князя было, как он сам ему сказал: «…сделать что-нибудь для отвлечения неприятеля от Севастополя».{179}

Даже Тарле ни словом не обмолвился о чем-то похожем на такой приказ, упомянув лишь на фоне якобы полного пессимизма главнокомандующего, что тот «…решил напасть на турок, охранявших подступы к Балаклаве, на английский лагерь у Балаклавы».{180} Малочисленность сил, имевшихся в распоряжении русских, не могла возбудить мысли об атаке самой базы. Это понимали все — от генерала Липранди до прусского врача на русской службе Фердинанда Пфлюга.{181}

Главнокомандующий был трезвомыслящим человеком и понимал, что наступление силами одной пехотной дивизии, пусть и с сильной кавалерией, против главной неприятельской базы — не более чем безумие. Но Меншиков чувствовал уязвимость коммуникаций, по которым шло снабжение передовых линий союзников из Балаклавы: «Два города соединяли 3 мили сельского тракта, который соединялся с Вотюнцовской дорогой, которая вела на юго-восток от Севастополя. Она пересекала военные лагеря, затем спускалась через равнину Балаклавы к реке Черной и через 2 мили после моста через реку вела к поселку Чоргун».{182}

Подобное расположение дороги делало ее одновременно артерией снабжения передовых линий, а пересечение с Балаклавской еще и рокадным путем, предназначенным для быстрой переброски войск вдоль циркумвалационной линии. Это было ее сильное и, одновременно, слабое место. И этим надеялся воспользоваться русский главнокомандующий, перекрыв ее в самом уязвимом месте: «Дорога шла через равнину Балаклавы справа налево на узком клочке земли, который военные назвали Верхним проходом. Расположенный чуть выше в районе Федюхиных высот ровный участок земли получил название Северной долины, а полоска земли на ближайшем склоне была названа Южной долиной».{183}

Удержать коммуникацию для союзников жизненно важно. Потерять ее «…означало утратить единственную нормальную дорогу, ведущую к лагерю союзных войск, осаждавших город».{184}

То, что до сих пор не могут понять некоторые исследователи, было абсолютно ясно чуть ли не каждому английскому рядовому, по колено в грязи и на минимальном рационе вкалывавшему на осадных работах и с ужасом ожидавшем, что со дня на день русские решатся уполовинить и этот скромный рацион, перекрыв единственную удобную дорогу от базы к передовым траншеям. Одним из таких нижних чинов был королевский фузилер Гоуинг: «…по пробуждении мы обнаружили, ч враг пытается перерезать наши сообщения с Балаклавой, что и стало причиной сражения».{185}

В тот момент, когда нужно было действовать, под рукой князя оказался толковый генерал, которому можно было поручить исполнение плана, пусть даже и первоначально отличавшегося от предложенного Меншиковым. Наверное, это был единственный случай за время всей кампании в Крыму, когда выбор (хотя и не без описанных выше интриг) пал на наиболее подходящую для роли исполнителя кандидатура тем более инициировавшего выбор направления главного удара вопреки воле князя Липранди был известен, с одной стороны, как «…самолюбивый, хитрый, недельный»,{186} с другой — как «…один из лучших боевых генералов нашей армии. Чел век прекрасно образованный, всегда следивший за всеми усовершенствованиями военном деле и за военной литературой».{187}

Период его командования одним из наиболее элитных полков российской гвардии, Семеновским, лучше всего свидетельствует о способностях генерала: «…в формулярном его списке о теоретических его познаниях в военном деле обозначено «пристойные военные науки знает».{188}

Он слыл в военной среде не только хорошим теоретиком, но и не менее достойным практиком: «…его служба и карьера была совершенно боевая …генерал Липранди мог считаться образцом боевого офицера».{189} Его организаторские способности были общеизвестны: «…был страшно любим дивизией; штаб его был обставлен прекрасно».{190}

Его отношения с главнокомандующим сразу стали сложными. Нельзя сказать, чтобы Меншиков любил или не любил генерала. По своей недоверчивости он скорее был склонен видеть в нем вынужденную необходимость, ибо альтернативы не было. Князь Васильчиков, будущий начальник штаба Севастопольской обороны, писал. что когда он прибыл с докладом к главнокомандующему, тот «…спросил меня: что такое Липранди? Не успел я отвечать, что ген. Липранди бывалый военный человек, знает войска, умеет с ними обращаться и пользуется их доверием, и напомнить князю, что он еще в полковничьем чине получил Георгия 3-й степени, как его светлость прервал меня словами: «Да, интриган-фанфариот! Я его помню в то время, когда он командовал Семеновским полком».{191}

Васильчиков, будучи человеком искренним, передал сказанное князем Липранди — и, понятно, доверия между двумя этими людьми уже быть не могло. Попытку же Васильчикова, осмелившегося защищать Липранди, Меншиков, продолжая быть верным себе, беспощадно подавил, отправив «…курьером в Кишинев с самыми пустыми депешами».{192}

На всякий случай, чтобы не подвергнуть свои действия сомнению, главнокомандующий конфиденциально сообщил князю В.А. Долгорукову, что «…подполковник князь Васильчиков не только не был руководим правилами должной подчиненности, но и вышел из пределов прав и обязанностей, которые он мог бы приводить в действо и исполнение по званию начальника штаба».{193} То есть, современным языком говоря, не слушает старших, грубит и слишком много себе позволяет.

Объяснить подобное поведение не трудно. Меншиков, оставаясь верным, продолжая даже во время войны «…всех подозревать, во всех видеть врагов»,{194} не мог терпеть никакой конкуренции, и появление Липранди, генерала со связями, с расположением самого Императора, раздражало его. С одной стороны, он прав: постоянная толкотня в штабе не помощников, а соглядатаев, путающихся под ногами, плетущих интриги, не давала возможности нормально работать.

Мы уже видели, как за несколько дней до ответственной операции он умудрился столкнуть лбами двух человек, которых считал скорее столичными «фазанами», чем своими помощниками: Попова и Липранди. Зато теперь было на что и на кого свалить вину, в случае если что-то пойдет не так, и можно было спокойно начинать.

Смелости и уверенности Меншикову придавало мнение М.Д. Горчакова, намекавшего на якобы слабую инициативность Липранди: «В последний раз вы мне писали, что генерал Липранди всегда и всюду на своем пути видит затруднения. Правда, он совсем не русский человек. Но что такое наши генералы: призовите одного из них и решительно прикажите ему штурмовать небо; он ответит «слушаю», передаст этот приказ своим подчиненным, сам уляжется в постель, а войска не овладеют и кротовой норкой. Но если вы спросите его мнение о способе выполнения марша в 15 верст в дождливую погоду, то он вам представит тысячу соображений, чтобы доказать невозможность столь сверхчеловеческого усилия. Имеется только один способ прийти с ними к какому-либо результату: спросить их мнения, выслушать все идиотские затруднения, которые они вам доложат, объяснить им, каким путем их можно и должно преодолеть и, объяснив им все с большим терпением, отдать приказ, не допускающий прекословия. Я думаю, что если вы будете действовать таким путем с Липранди, это будет человек, который лучше других сделает дело. Понятно, что при этом случае вы ему скажете, что задача, которую вы ставите ему, имеет самое важное значение, и что только он один, по своему уму и энергии, годится для того, чтобы разрешить ее…».{195}

В конце концов, поразмыслив, взвесив все pro и contra, Меншиков «назначил» виновного. Липранди исключался. Его авторитет подкреплялся рекомендательным письмом Императора, которое главнокомандующий генералу продемонстрировал,{196} явно намекая, что столь высокое доверие требует к себе и должного отношения: «…генералу Липранди можно поручить отдельный отряд и на него можно смело положиться как на опытного генерала. Я уверен, что он оправдает мое к нему доверие».

Не рискуя дискутировать «с самим», князь тут же приказал Павлу Петровичу 8-е и 9-е октября употребить на личную рекогносцировку всего неприятельского расположения, а 9-го вечером доложить ему ее результаты. Для помощи ему выделялся капитан Генерального штаба Фектистов.

Рекогносцировка, проведенная генералом Липранди и его штабом, показала, что Балаклава была прикрыта двумя рядами английских укреплений. Ближе к Чоргуну, на вершинах высот, служивших разделом Балаклавской долины от долины Черной речки, было видно 6 редутов, из которых левый крайний № 1, известный также под названием холма Канробера, был расположен на высоте к северо-западу от селения Комары. Правее его, вдоль по хребту гор, тянулись в одну линию еще 3 вооруженных редута (№№ 2,3,4), из которых последний находился на высоте за Воронцовской дорогой и в весьма недальнем расстоянии от циркумвалационной линии.