Евгений Басин - Любовь и искусство

Только в ощущении, только в любви «это», то есть это лицо, эта вещь, иначе говоря, эта единичная сущность, обладает абсолютной ценностью, только в ощущении конечное оказывается бесконечным; в нем, и только в нем, коренится безмерная глубина, божественность и истинность любви. Только в любви бог, для которого все волосы на голове сочтены, истинен и реален. Христианский бог сам есть лишь абстракция человеческой любви, только образ любви. Но именно потому, что «это» имеет абсолютную ценность лишь в любви, – только в ней, а не в абстрактном мышлении заключается тайна бытия. Любовь есть страсть, и только страсть есть признак бытия. Существует только то, что является объектом страсти, будь он действительный или возможный. Абстрактное мышление без ощущения и страсти разрушает отличие между бытием и небытием, а для любви это ускользающее от мысли отличие составляет реальность. Любить – значит не что иное, как убеждаться в этом отличии. Кто ничего не любит, тому все равно, существует ли что-нибудь или нет, – каков бы ни был предмет этой любви.

Поскольку же вообще отличие между бытием и небытием дано мне только в любви, в ощущении, постольку мне лишь и дается объект в отличие от меня самого. Боль есть громкий протест против отождествления субъективного и объективного. Страдание любви свидетельствует, что в действительности нет того, что есть в представлении. Здесь субъективное оказывается объективным, представление – объектом; но этого не должно быть. Это – противоречие, это – ложь, это – несчастье, – отсюда стремление к восстановлению истинного взаимоотношения, где субъективное и объективное не совпадают. Даже животная боль достаточно выразительно выявляет это различие. Страдание от голода заключается только в том, что в желудке не оказывается ничего предметного, желудок сам для себя является словно объектом, пустые стенки трутся друг о друга вместо того, чтобы перетирать другое вещество. Поэтому значение человеческих ощущений не эмпирическое, не антропологическое в смысле старой трансцендентной философии, – ощущения имеют онтологическое метафизическое значение: в ощущениях, даже повседневных, скрыты глубочайшие и величайшие истины. Таким образом, любовь есть подлинное онтологическое доказательство наличности предмета вне нашей головы; и нет другого доказательства бытия, кроме любви, ощущения вообще. Сущест вует только то, наличие чего доставляет тебе радость, отсутствие чего доставляет тебе скорбь. Различие между объектом и субъектом, между бытием и небытием, есть радостное и в то же время скорбное различие (1; 184–185).

Религия – это первая любовь, юношеская любовь, та любовь, которая думает, что она познанием роняет свой предмет. Наоборот, философия – супружеская любовь, любовь мужа, которая доставляет ему обладание и наслаждение своим предметом, но поэтому также разрушает всю прелесть и иллюзии, которые связаны с таинственностью первой любви (1; 248).

Только любовь разрешит тебе загадку бессмертия (1; 256).

…каждый желает и любит в предмете, в другом самого себя, ибо он любит другое лишь постольку, поскольку оно есть выражение собственной его сущности (…)

Но истинное, заложенное в сущности человека себялюбие, опровергнуть которое невозможно, и есть то себялюбие, которое находит удовлетворение в любви к людям, есть необходимое, непроизвольное, косвенное мое себялюбие, ибо любить какой – либо предмет я не могу без того, чтобы не чувствовать по поводу него радость и удовольствие. Любовь к предмету без эгоизма, без себялюбия есть только супранатуралистическая химера, есть любовь без любви (1; 429)

«Новая любовь – новая жизнь». Но нет новой любви, пока не прошла старая, пока молот времени не разбил цепи, приковывающие тебя к старой любви и к прошлому (1; 455).

Действительная, плодотворная любовь, рождающая и воспитывающая людей, а не монахов и попов, ничего не знает о разладе между душой и телом, ничего не знает о психологии, отделенной, или даже независимой, от анатомии и физиологии. И эта любовь, этот бог, который заботится не только о нашем душевном спасении, но также и о нашем телесном благополучии и о нашей жизни (1; 509).

…все совершаемое из любви совершается с охотой, что жертва во имя любви не есть жертва (1; 598).

Кто сильнее: любовь или индивидуальный человек? Человек ли владеет любовью или, напротив, любовь человеком? Когда любовь побуж дает человека даже с радостью идти на смерть ради любимого существа, то что это – его собственная индивидуальность или скорее сила любви? (2; 32).

Ты приписываешь богу любовь, потому что любишь сам (2; 47).

К. Кодуэлл

Поэзия – это связь запоминаемых образов, опосредованная только двумя словами «я» и «люблю». (220).

Н. А. Бердяев

Миросозерцание Достоевского

Он ведь производил эксперименты над человеческой природой и хотел исследовать глубину ее, поставив человека в исключительные условия (…) Любовь у Достоевского почти всегда демонична, она порож дает беснование, накаляет окружающую атмосферу до белого каления. Не только любящие начинают сходить с ума, но начинают сходить с ума и все окружающие (77).

М. М. Бахтин

Мы имеем в виду идею вчувствования (Einfühlung) как формально – содержательный принцип эстетического отношения автора – созерцателя к предмету вообще и к герою (наиболее глубокое обоснование дал Липпс) и идею эстетической любви (социальной симпатии Гюйо и – в совершенно иной плоскости – эстетической любви у Когена). …Но и в общеэстетической плоскости мы не можем вполне принять ни тот ни другой принцип, хотя и тому и другому присуща значительная доля истины. И с тою и с другой точкой зрения нам придется считаться в дальнейшем, здесь же мы не можем их подвергать общему рассмотрению и оценке (13).

К. С. Льюис

Удовольствие – нужда похоже на любовь – нужду. Это понять нетрудно. Любовь – нужда длится не дольше самой нужды. К счастью, это не значит, что человек становится нам безразличен. Во – первых, нужда может повторяться, а во – вторых – и это важнее – может возникнуть другой род любви, оценочный. Охраняют любовь и нравственные начала – верность, признательность, почтение. Однако если любовь – нужда осталась без поддержки и без изменений, она исчезает по минованию надобности (111).

Любовь – нужда взывает из глубин нашей немощи, любовь – дар дает от полноты (112).

Итак, я буду говорить о самой простой любви. Греки называли ее «στοργή»; я назову привязанностью (116).

Привязанность – самый инстинктивный, самый животный вид любви (120).

…и дружба – любовь. (…)

…она из всех видов любви наименее ответственная, в ней участвует инстинкт, в ней очень мало или просто нет биологической необходимости. Она почт не связана с нервами… (…)

Привязанность и влюбленность слишком явно уподобляют нас животным (123).

Для начала коснемся весьма непростой темы. В наше время нельзя обойти вниманием теорию, считающую, что всякая дружба на самом деле – однополая влюбленность. (…)

Те, кто видит в дружбе лишь скрытую влюбленность, доказывают, что у них никогда не было друзей. Кроме них, все знают по опыту, что дружба и влюбленность на удивление непохожи, хотя их можно испытывать к одному и тому же человеку. Влюбленные все время говорят о своей любви; друзья почти никогда не говорят о дружбе. Влюбленные смотрят друг на друга; друзья – на что – то третье, чем оба заняты. Наконец, влюбленность, пока она жива, связывает только двоих. Дружба двумя не ограничена, втроем дружить даже лучше… (124).

Влюбленность обнажает тело, дружба – самую личность (127).

…дружба рождается, когда один человек сказал другому: «И ты тоже? А я думал, я один…». (…) …все мы знаем, как приятно разделить с кем-нибудь ненависть или злобу (129).

Тем, кто скучен друг другу, незачем часто видеться; тем, кто друг другу интересен, видеться надо часто (129).

…влюбленность чудотворно преображает удовольствие – нужду в высшее из всех удовольствий – оценок. Нужда направлена на всего человека, и ценность его выходит далеко за пределы нужды (133).

Нужда сродни корысти… (143).

Мастера изобразительного искусства

Антуан Куапель

Нужно согласиться с тем, что живопись одновременно так приятно занимает глаза, ум и воображение, что часто как будто каким – то колдовством смягчает и воспоминание о прошедших горестях и боль настоящих. Это изящное искусство не только создает бесконечные радости тем, кто его знает и понимает, но и тем, кто предается ему с любовью и находит в своих занятиях прелести, трудно выразимые словами (3, 317).