Паола Волкова - Мост через бездну. Импрессионисты и XX век
У Дега есть еще одно качество. Посмотрите, как он писал руки – словно слепки с античности, какая-то необыкновенная гармония. Он очень гармоничный художник, ласковый, нежный, в нем нет жесткости, что бы он ни написал. И Дега с очень большой нежностью и любовью пишет все эти новые закоулки жизни. Посмотрите его картину «В шляпном магазине». Здесь не только те женщины, что сидят и примеряют шляпки, но и сами шляпки являются свитой, натюрмортом и целым миром необыкновенно привлекательной женской красоты. Это утонченное художественное пиршество.
Дега – один из тех немногих художников, на картины которых (как и на картины Клода Моне) можно смотреть часами. Когда вы стоите перед его работами и рассматриваете детали, то начинаете понимать, что погружаетесь в его картины-кадры. И чем больше вы смотрите, тем больше удивляетесь его многомерности. В нем большое многомерное пространство. Он художник необычайной глубины. И эта глубина – в его абсолютно новой позиции, в зрении, введении нас внутрь действия, как в кино. И когда вы все это почувствовали и впустили в себя этот мир, Дега становится вам очень близким художником. Мы в нем живем. И с другой позиции, с позиции чисто живописной поверхности, вы можете бесконечно изучать все детали живописи и удивляться цветовым отношениям. Этот зонтик, перчатки – такие утонченные вещи…
Обратимся теперь к Ренуару. Он очень любил писать женщин, описывать мир. Вот его картина «Зонтики» – какая замечательная композиция! У него есть две или три очень сложные картины, но по сравнению со всеми остальными импрессионистами Ренуар бесконечно нежен, добр и прост. Есть интересная байка о том, как однажды Пикассо и Модильяни решили навестить старого Ренуара. Он был уже плох, перемещался на коляске, наполовину обездвиженный. И продолжал писать картины, сидя в коляске. Модильяни впал в состояние бешенства: он никак не мог понять, как можно непрерывно писать «поросят». Для него эти розовые тела на картинах Ренуара были подобны поросячьим.
Пьер Огюст Ренуар. Зонтики. 1881–1886. Национальная галерея, Лондон
Одна из ранних картин Ренуара – «Портрет Мадам Шарпантье с детьми». Посмотрите, какие у него здесь цветы. У него нет глубины и остроты Дега, нет его чувственности, но есть радость. Он пишет детей, женщину, собаку… Ренуар был первым художником, которого стали охотно покупать, потому что в нем не было ничего, что тревожило бы нервы. Он пишет миловидных кругленьких женщин, они у него словно манекены. У нас в музеях есть его хорошие вещи – это самые ранние работы, которые попали к Щукину.
Но когда вы внимательно смотрите на картины Ренуара, то начинаете видеть, что в его живописи есть кое-что удивительное: он все время пишет один и тот же типаж. Со временем он начинает делать то, чего не делает ни один импрессионист: на кого бы он ни смотрел, кого бы он ни писал, все эти люди имеют одно лицо или один тип лица Он был приверженец одного типа. И, в конце концов, герои на его картинах превратились во что-то такое, чего обычно не бывает у импрессионистов: его модели утратили связь с натурой и превратились в нимф. И мальчики, и девочки, и его жена стали населением некоего сказочного мира, где живут нимфы. Ренуар – художник радостный, любовный, нежный, который нашел свой стиль: его герои все похожи друг на друга, с круглыми формами и лицами, молодые и не очень. Он нырнул в сторону мифов. Его тяжело читать, хотя он достаточно несложен. Его приятно смотреть, хотя он достаточно сложен.
Вернемся к Дега. Это художник большой классической кухни. Он конгениален своему времени, что бывает крайне редко. Он описал реальный мир так, как его не описывал больше никто. Как живописец он входит в небольшую категорию живописцев мира. И он необычайно глубок. Эти розовые полоски, эти еле написанные руки, платок, букет… Кажется, что это просто невозможно – так писать картины. Дега – художник кантиленный. Это означает продленность картины за картиной – крайне редкое свойство. Есть музыканты, у которых звук длиннее: они еще не ударили по клавишам, а звук уже идет. Кантиленность – это когда музыки больше, чем движений. Очень редкое явление. Про таких музыкантов говорят: они кантиленные. И вот Дега был кантиленный художник. Его картины больше, чем то, что он писал.
Любой художник есть только мир, в который он себя поместил. Скажем, «Дон Кихот» Сервантеса: мир, которым Сервантес насыщает свой роман, намного больше, чем то, что он описывает и что мы читаем. Наша мысль лишь подходит к краю его идеи. А что такое идея? Сервантес пишет о том, что такое конец истории, когда и как кончится история: когда она закончится, его мир перестанет существовать. Но это не так. И, хотя, он, как Шекспир, насыщает все вокруг себя, там не только есть его время, там есть и будущее время. Он создает мир, который содержит в себе намного больше, чем то, что о нем написано.
Вот и Дега как художник больше того, что он показывает. Насколько же он больше того, что описывает! А описывает он каких-то женщин, проживающих в провинциальном городе, у которых головы забиты глупыми идеями, какие-то незамысловатые истории… Вероятно, он показывал нам, что мы сами себя не знаем. Мы себя воображаем такими, какими хотели бы быть. Мы галлюцинируем. Мы полуфабрикаты, недовоплотившиеся. Если Ренуар равен самому себе, то Дега, как и Моне, как каждый большой художник, вмещал в себя намного больше того, что он изображал.
Если Дега создает впечатление параллельной классической традиции, то Тулуз-Лотрек обрезает все нити. Правда, он предложил совершенно другой штрих стилеобразования: у него фантастическая жестокость, немыслимый темперамент во всем – в композициях, линиях и цвете. Он все время как оголенный нерв. Как можно писать такой серо-буро-малиновый, такой красно-малиновый цвет? Этот цвет в реальности похож на свежую говядину, а он все мажет и мажет этим цветом.
Анри де Тулуз-Лотрек. Портрет работы Джованни Болдини
Никакой радости у Тулуз-Лотрека нет. Женщины все страшные. Он вообще жестко их пишет: и эта уродка, и та уродка, и все они уродки, и жесты их уродливые и вульгарные. Он как бы говорит: в этом месте живут уродство и порок. И пишет все это жестко, такой жесткой линией, точеной, нигде не ошибаясь, никогда и ни в чем. Все это беспощадно.
У него есть картина «Клоунесса Ша-Ю-Као, застегивающая корсаж». Мы видим растекшуюся женщину, втиснутую в корсет. Бантик какой-то висит… Каким надо обладать беспощадным, насмешливым, саркастическим отношением, чтобы так это писать! Это должно быть внутри этого пристального и очень остроумного и жесткого человека. Тулуз-Лотрек придумал свой невероятный мир. Кто, кроме него, смог превратить публичный дом в высококлассное произведение искусства?
Благодаря своему гению он не проходил мимо никакой гадости. Он рисует безымянных женщин, берет замечательный материал и пишет превращение в помойку. Тулуз-Лотрек производит вычитание человеческого начала из человека. Он мог себе это позволить, ему видение такого рода присуще генетически. Он не отличался ни от папы, ни от мамы, он просто так видел мир. Но в силу того, что у него был великий дар художника, он это превращал в вычитание.
У Тулуз-Лотрека есть две работы, выполненные прямо на холсте, без грунтовки. Нарисовано углем, а потом внутри есть и пастель, и масло, и гуашь. Это техника, которой в те времена вообще никто не пользовался. Вот так он был раскрепощен в области изобразительных средств. Это был единственный абсолютно свободный человек, свободный во всех отношениях: где хочу, там и живу, что хочу, то и ношу, что хочу, то и пишу. На вас на всех наплюю и уйду в свой особняк. Каковы бы ни были его внутренние побуждения, он был свободен. В своей гениальной живописи он брал невероятные цветовые аккорды и получалась изумительная красота. У него есть замечательная работа, где он изображает женщину, танцующую канкан в «Мулен Руж». И все восхищены, хотя у нее ноги уродливые.
У него есть очень интересная работа. Вспомним «Абсент» Дега: как там стол стоит, какое освещение. А Тулуз-Лотрек как хочет, так и пишет. Вот его картина «Господин Буало в кафе». Стул здесь, бокал снизу… Кто еще так писал? Вот с такими выкрутасами? Так писал только Пикассо. И больше так не писал никто. Свобода, дерзость – он писал, как хотел.
Жизнь во времени – это очень таинственная вещь. Это как нерв. И Тулуз-Лотрек – это человек, который в силу абсолютной свободы обращения с пространством и образом создал плакат. Он был первым, кто создал плакат. Мало того, он первый создал театральный плакат. В нем всегда был выразительный лаконизм, ирония и скандальность – вспомним хотя бы ту красотку с канканом или знаменитый шарф на афише «Аристид Брюан в своем кабаре».
Тулуз-Лотрек ввел в моду три предмета: эти шарфы, которые существуют до сих пор, шляпу в сочетании с этим шарфом и пальто. Этот предмет одежды появляется именно в 1890-е годы. Он изображает на картине женщину в пальто на улице Парижа: она идет, глубоко засунув руки в карманы. Темно, пальто, шляпа, эти линии, движение, эта спина. Пальто – это футляр. Человек в пальто закрыт для окружающих. Появляется очень интересная интонация одиноких людей. Эта тайна одиночества, спрятанная внутри пальто. И Тулуз-Лотрек пишет вот такие композиции. А посмотрите на эти женские юбки – абсолютная раскрепощенность и свобода очень резко сопоставлять несопоставимые вещи в одном пространстве, огромные детали и фигуры в каком-то немыслимом ракурсе.
