Ксения Богемская - Нико Пиросмани
Я уснул с тревогой на сердце. Тревогой от незнакомых картин. Они молча окружали меня и, как мне казалось, не спускали с меня глаз.
Проснулся я, должно быть, очень рано. Резкое и сухое солнце косо лежало на противоположной стене.
Я взглянул на эту стену и вскочил. Сердце у меня начало биться тяжело и быстро.
Со стены мне смотрел прямо в глаза - тревожно, вопросительно и явно страдая, но не в силах рассказать об этом страдании - какой-то странный зверь - напряженный, как струна.
Это был жираф. Простой жираф, которого Пиросман, очевидно, видел в старом тифлисском зверинце.
Я отвернулся. Но я чувствовал, я знал, что жираф пристально смотрит на меня и знает все, что творится у меня на душе.»[1 К. Паустовский. Избранное, с. 493-494.]
Молодым человеком, к которому, обостряя все его чувства, подступал очередной приступ малярии, был известный в будущем писатель Константин Паустовский. В своих мемуарах, где он несколько страниц отводит рассказу о Пиросманашвили (мы еще к этому вернемся), Паустовский положил начало русской легенде о художнике. Читатель уже почувствовал, что картины Пиросмана, как его называли у Зданевичей, воспринимались будущим писателем на фоне русской исторической традиции, где Кавказ - это «та загадочная, зовущая и пугающая страна, где погиб Одоевский, где дрался под зелеными знаменами пророка Шамиль, где был убит Бестужев-Марлинский, где насмешливо тосковал Лермонтов»[2 Там же, с. 351.].
Художник Кирилл Зданевич, в доме родителей которого останавливался молодой Паустовский, много лет спустя написал книгу о Пиросмани.
Он вспоминал: «В те далекие времена мы были увлечены народным искусством, с пылом юности искали безымянные произведения, созданные народом, и уже обнаружили несколько оригинальных вывесок и глиняных изделий, украшенных орнаментами, носящих отпечаток древних форм...
Пастух в бурке на красном фоне
Частное собрание, Тбилиси
Итак, летним вечером 1912 года, когда угасал закат и силуэты синих и фиолетовых гор на желтом небе теряли свой цвет, погружаясь в темноту, мы втроем, бродя по городу, подошли к вокзальной площади, пыльной и пустой, казавшейся огромной при тусклом свете фонарей; остановились, удивленные тишиной, такой странной здесь. Приглушенные звуки восточной музыки доносились из раскрытых настежь дверей и окон, ветерок с Коджорских гор разгонял духоту. Круглые фонари освещали вывески, манящие обещанием угостить посетителей знаменитыми грузинскими яствами и винами.
Одна из вывесок большого размера привлекла наше внимание. Буквы на жести сообщали, что перед нами - „Трактирное заведение Варяг“ с подачей разных крепких напитков и первоклассной кухней, „имеются хаши“. Крейсер, именем которого названо заведение, был изображен стремительно скользящим по морю, дымящим своими трубами, с развевающимися на мачтах андреевскими флагами. Из стволов орудий вырывалось пламя, и круглые клубы дыма улетали к небу, а бурные волны бились о рамы вывески. Аромат шашлыков звал к столикам трактира, и мы вошли в большой и просторный зал „Варяга“. Витрина у входа встречает гостей. Она предлагает все, о чем мечтает человек с хорошим аппетитом. В глубине зала - прилавок, за которым хозяйничает крикливый и энергичный духанщик, душа заведения, рядом с ним расположились зурначи, извлекающие из своих инструментов мелодии тысячелетней давности. На стенах висят картины... Смотрим на них изумленные, растерянные - перед нами живопись, подобной которой мы не видели никогда! Совершенно оригинальная, она была тем чудом, которое мы искали»[3 К. Зданевич, указ, соч., с. 8.]. Чудо всегда ждет только того, кто его ищет.
Тифлис первой четверти XX столетия был подходящим местом для тех, кто искал необыкновенного. Столичный город Кавказа, где увлечение культурой Запада встречалось с таинственным духом Востока.
Еще в середине XIX века Тифлис поражал своей двойственностью. Невозможно удержаться и не процитировать записки анонимного путешественника: «Въехать в Тифлис Московской и Эриванской заставой значит въехать в два города, совершенно друг на друга непохожие, тут вы едете по широкой правильной улице (по Головинскому проспекту), там, поднимаясь с горы на гору, пробираетесь по темным, кривым, беспорядочно тесным улицам старого города... Здесь вы встречаетесь с тросточками, в модном пальто гуляющих чиновников, - навстречу несутся экипажи и развеваются перья на дамских шляпках; там вы пробираетесь сквозь целую толпу грузин в синих чохах с откидными длинными рукавами, встречаете татар с бритыми затылками, осетин с кинжалами за поясом и в лохматых шапках, имеретин с блином на голове вместо шапки, женщин, картинно закутанных в белые чадры. Здесь так мало зелени, там со всех сторон сады.
Жираф.
Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси
Здесь совершенно губернский город, дома каменные, по большей части двухэтажные, поставленные в почтительном друг от друга отдалении, - там без церемонии сакля лезет на саклю, терема точно клетки на вас со всех сторон из-за нижних этажей, занятых лавками, духанами, театральными кофейнями и т. д.»[1 Цит. по: И. Дзуцова. Художественный облик старого Тбилиси. - Панорама искусств-13. М" 1990, с. 330.]. В городе существовал живописно-малярный цех (амкар), члены которого расписывали внутренние и наружные стены зданий, магазины, рестораны, павильоны в увеселительных садах. Пышность декоративной отделки отвечала вкусам различных слоев городских жителей. Росписи стен и плафонов были сюжетными и орнаментальными, часто присутствовали пейзажи с изображением руин, крепостей или романтических прудов и парков. Особый колорит городу придавали вывески, как правило выполнявшиеся на русском и грузинском языках, порой добавлялся и армянский. Текст пояснялся картинками, названия духанов соперничали в остроте и неожиданности. На Солдатском базаре помещался духан "Ноева лечебница", а другое подобное заведение именовалось "Не уезжай, голубчик мой!". Вывеска сапожной мастерской гласила: "Бедный Шио в подвале жиот сапоги и калоши шиот". В старом Тбилиси было около ста пятидесяти духанов, более двухсот винных погребков.
Для тех, кто жил в России, Тифлис был экзотическим городом, где поражало все: горы, архитектура, быт, древнее искусство. Так поразила современников и живопись Пиросмани.
Медведь в лунную ночь
Государственный музей искусств Грузии, Тбилиси
Прежде всего надо было заметить, что это искусство. Грузинский автор Гастон Буачидзе приводит рассказ писателя Георгия Леонидзе, который решил в 1930-м году найти какие-нибудь свидетельства о жизни Пиросмани. Он зашел к старому сапожнику по прозвищу "Чинка". Чинка ничего интересного вспомнить не мог: ну, встречался с Нико, пил вино. Вдруг Чинка сам спросил своего интервьюера, не помнит ли он Пиросмани: "Не помнишь, будка моя стояла в вашем дворе, а он ведь там же околачивался. Ты тогда школьником был...".
И Леонидзе вдруг вспомнил впечатления собственного детства: "Художник рисует в мастерской Чинки. Вокруг толпятся люди - соседские пекари, мальчики из мелочной лавки, маленькие ученики и праздные зеваки. До бесконечности спорят о рисунке. Художнику невозможно двинуться, но он никого не видит, так он сосредоточен на картине. Вдруг, будто придя в себя, он поворачивается к народу:
- В сторону, в сторону! Не мешайте мне, отступитесь!
На время круг разомкнулся. Но шум вновь нарастает. Некоторые прямо надвигаются на картину. Один зевака даже пальцем ее коснулся в подтверждение своей правоты. Художник разъярен. Кисть он отбросил в угол, оставил картину и с руганью вырвался на улицу...
Этот неизвестный художник вскоре исчез из нашего двора. По словам Чинки, это, оказывается, был Пиросманашвили!"[2 Г. Буачидзе. Пиросмани, или Прогулка оленя. Тбилиси, 1981, с. 25.]
Вот так, быть может, и вправду однажды в сапожной мастерской Пиросманашвили писал картину, которую не воспринимали зеваки, разносчики и пекари. Нужно было обладать настроем к примитиву, чтобы "открыть" Пиросмани.
Братья Зданевичи и художник Михаил Ле Дантю, после вечера проведенного в "Варяге", решили разыскать Пиросмани.
Ле Дантю пишет матери: "Мы отыскали тут с Зданевичем одного местного живописца самоучку, т. е., собственно, видели его живопись, а его самого просили доставить к нам, как только он появится. Говорят, он очень бедствует и пишет за гроши вывески и т. д. Но человек он прямо гениальный. Если удастся с ним познакомиться, непременно пригласим его на нашу выставку на следующий год". А в одном из следующих писем художник пишет матери, которая высылала ему деньги: "Между прочим, я сделал здесь очень ценное приобретение: купил две картины одного мастера- грузина, не особенно старые, но удивительные по живописи"[1 А. Стригалев. Кем, когда и как была открыта живопись Н.А. Пиросманашвили. - Панорама искусств-12. М., 1989, с. 304.].
